в группы А по сравнению с предметами группы Б образует главное измерение социально-экономического прогресса, явно недооценивают важнейшую производительную силу, человека, важнейшее значение социальной сферы, без всестороннего развития которой невозможно не только достижение высшей по сравнению с капитализмом производительности труда, но и существенное повышение качества производимой продукции. Снижение качества продукции, наблюдающееся в некоторых отраслях производства, во многом объясняется недооценкой значения социальной сферы для обеспечения высококачественного производительного труда и преодоления пассивного отношения к своему трудовому долгу.
Для правильного понимания соотношения предметов группы А и группы Б следует, далее, иметь в виду, что различие между предметами той и другой группы сплошь и рядом носит функциональный характер. Экскаватор, прокатный стан, домну, конечно, никак не отнесешь к средствам потребления. Но пассажирский самолет, очевидно, следует отнести к группе Б. Зерно, идущее на корм скоту, относится к группе А, зерно для пищевой промышленности – к группе Б. Металл, применяемый для производства всего того, что называют ширпотребом, – группа Б, в которую входит и значительная (возможно, даже бóльшая часть) легковых автомобилей, пассажирских пароходов и другой машиностроительной продукции. Если же металл применяется в машиностроении, то он составляет слагаемую группы А. То же относится к строительным материалам, химической продукции и т.д. Очевидно также и то, что производством предметов группы Б занимаются не только легкая, пищевая промышленность и сельское хозяйство, но также предприятия тяжелой, в частности машиностроительной, промышленности, на которых изготавливают холодильники, стиральные машины, пылесосы, легковые автомобили и многое другое, относящееся к сфере потребления. Машины, автоматические линии, применяемые на предприятиях легкой и пищевой промышленности, также производятся машиностроением. Я сознательно подчеркиваю функциональный характер различий между значительной частью предметов группы А и группы Б, так как это обстоятельство облегчает перестройку, изменение соотношения между этими группами, т.е. повышение темпов производства предметов группы Б.
XXVII съезд КПСС решительно осудил остаточный принцип выделения ресурсов на развитие социальной сферы, подчеркнул, что без ее ускоренного развития нельзя решить стратегическую задачу ускорения социально-экономического развития социалистического общества. «Социальная сфера, – указывается в Политическом докладе ЦК КПСС XXVII съезду партии, – охватывает интересы классов и социальных групп, наций и народностей, отношения общества и личности, условия труда и быта, здоровья и досуга. Именно в этой сфере реализуются результаты экономической деятельности, затрагивающие жизненные интересы трудящихся, воплощаются высшие цели социализма. Именно здесь наиболее широко и наглядно выявляется гуманистическая природа социалистического строя, его качественнее отличие от капитализма»[729]. В свете этого в высшей степени важного положения марксизма-ленинизма становится очевидной необходимость не только теоретически покончить с догматическим представлением о преимущественном значении производства средств производства, но и сделать все необходимые практические выводы из правильного, диалектического понимания рассмотренного выше экономического отношения.
Заключая свое рассмотрение вопроса об отношении производства средств производства и производства средств потребления, я хорошо сознаю, что не являюсь экономистом и мои рассуждения могут вызвать возражения специалистов. Однако, насколько мне известно, экономисты не опубликовали еще исследований по данному вопросу, социальное значение которого, несомненно, привлекает внимание всех, кто близко принимает к сердцу насущные проблемы социалистического строительства. Именно поэтому поставленный вопрос заслуживает, по моему убеждению, делового, свободного от догматических предубеждении, обсуждения.
57. 1987 № 8 (стр. 165 – 171).Так ли надо писать популярные книги по философии?(О некоторых положениях в книге А.В. Гулыги «Немецкая классическая философия»)
А.В. Гулыга хорошо известен советскому читателю как автор монографий о философских учениях Канта, Шеллинга, Гегеля. Эти опубликованные в серии «Жизнь замечательных людей» книги написаны хорошим литературным языком, и те читатели, которые не знают учений великих предшественников философии марксизма, несомненно, признательны автору, сумевшему, не усложняя и без того сложных вопросов, доходчиво рассказать о важнейших идеях классиков немецкой философии.
Новая книга А.В. Гулыги подытоживает содержание предшествующих монографий, используя значительную часть содержащегося в них материала. Она также может служить примером хорошего литературного изложения. И мне не пришлось бы выступать с критикой этой книги, если бы в ней не было серьезных теоретических ошибок. Эти ошибки в известной мере имелись и в предшествующих монографиях. Однако рецензенты, справедливо отмечая литературные достоинства этих книг, обходили молчанием эти положения, по-видимому, не считая их существенными недостатками. Какие же ошибки, заблуждения А.В. Гулыги я имею в виду?
Начнем с известного положения Канта: «…мне пришлось ограничить (aufheben) знание, чтобы освободить место вере…»[730]. Отметим, что в первом русском переводе «Критики чистого разума» (1902) речь шла не об ограничении, а об уничтожении знания. Современные английские, французские и некоторые другие издатели «Критики…» также переводят кантовское aufheben словом «упразднить» (abolish, abolir). Читателю, который не знает учения Канта, но знает, что он высоко ценил науку, в особенности естествознание, отвергая какое-либо значение веры в сфере научного исследования, этот общепринятый перевод кантовского aufheben, несомненно, покажется бессмысленным. И А.В. Гулыга, по-видимому, разделяет это представление. Он заявляет, что все имеющиеся переводы указанного высказывания Канта ошибочны, игнорируют многозначность немецкого слова aufheben, которое в определенном контексте означает также «поднять». Не анализируя контекста кантовского высказывания, А.В. Гулыга радикально изменяет весь его смысл, переводя цитируемую фразу следующим образом: «Я должен был поднять (курсив мой. – Т.О.) знание, чтобы освободить место вере» (с. 61 рецензируемой книги). Едва ли кто-нибудь поймет, как можно предоставить место вере путем возвышения знания. Однако суть дела не в алогичности предложенного А.В. Гулыгой перевода знаменитой кантовской фразы, а в том, что, обсуждая это высказывание философа, А.В. Гулыга, по существу, игнорирует вопрос, какое знание (действительное или мнимое) Кант намерен упразднить, ограничить или, как утверждает автор книги, поднять, возвысить. Между тем, стоит лишь рассмотреть слова Канта в связи с предшествующим им рассуждением, чтобы смысл их стал совершенно ясен. Несколькими строками выше цитируемой фразы Кант писал, подытоживая свои рассуждения о метафизике, которую он характеризует как мнимое знание: «Я не могу, следовательно, даже допустить существование бога, свободы и бессмертия для целей необходимого практического применения разума, если не отниму у спекулятивного разума также его притязаний на трансцендентные знания…»[731]. Таким образом, Кант считает, что основные идеи метафизических систем (бог, субстанциальная душа, абсолютная свобода воли) не являются действительными знаниями, лишены всякой теоретической, научной основы. Эти мнимые знания должны быть исключены из сферы теоретического разума, так как их единственным основанием является вера. Вот почему, когда Кант говорит – мне пришлось упразднить знание, чтобы освободить место вере – он имеет в виду упразднение мнимого (метафизического) знания. Это видно не только из данного высказывания, рассмотренного в контексте, но и из других заявлений Канта. Приведем одно из них: «…мы ограничили разум, чтобы он не потерял нити эмпирических условий и не пускался в область трансцендентных оснований…»[732]. Отметим, кстати, что и А.В. Гулыга чувствует, что речь идет об упразднении не действительного, а мнимого знания. Он пишет: «Кант устранил знание из областей, ему не принадлежащих…» (с. 61), т.е. объявил метафизические знания фактически не существующими. Но если это так, то к чему этот алогичный перевод известного, давно разъясненного положения Канта?
Однако дело не только в неправильном переводе, но и в забвении того, чтó составляет сущность кантовского агностицизма. Ведь Кант считает мнимым, метафизическим знанием не только традиционные представления о трансцендентных сущностях, но и любые высказывания о реальности, существующей независимо от сознания и воли познающего субъекта. По его учению все, что познаваемо, не существует независимо от познания, а все независимое от познания принципиально непознаваемо. Это значит, что те природные вещи, процессы, которые познает естествознание, представляют собой продукт познавательной деятельности людей. Следовательно, Кант не только упраздняет мнимое (метафизическое) знание, истолковывая его как верование, но и субъективистски истолковывает объективное содержание науки, всю сферу познания вообще. Именно поэтому в новом русском издании «Критики чистого разума», опубликованном в 1964 г., перевод цитировавшейся выше фразы Канта уточнен: «…мне пришлось ограничить (курсив мой. – Т.О.) знание, чтобы освободить место вере…» Слово «ограничить», по-видимому, лучше передает суть кантовской мысли, поскольку, упраздняя метафизическое псевдознание, Кант, конечно, не упразднял научное знание, хотя и истолковывал его в агностическом духе. Отсюда понятно, почему В.И. Ленин неоднократно подчеркивал, что кантовский агностицизм