Сводя философию к материалистически понимаемой антропологии, превращая антропологию из специального учения о человеке в «универсальную науку», Фейербах не всегда последовательно проводил материалистическую линию, иногда допускал отступления от нее в сторону идеализма. Так, например, он давал следующее определение понятия бытия: «Бытие, как предмет бытия, есть чувственное, созерцаемое, ощущаемое бытие, бытие, которое можно любить… Любовь есть страсть, и только страсть есть признак бытия. Существует только то, что является объектом страсти, будь он действительный или возможный» (там же, стр. 184).
Нетрудно видеть, что в данном случае Фейербах допускает уступки такого рода идеалистической теории, которая пытается вывести бытие, природу со всеми ее коренными особенностями из человеческих переживаний (любовь, скорбь, боль, забота, надежда и т.п.). Тот факт, что материя, бытие не является сверхчувственной реальностью, что она чувственно воспринимается человеком, не дает основания для того вывода, который в данном случае вопреки основным положениям своего учения сделал Фейербах. Однако само собой разумеется, что в целом антропологизм Фейербаха носил материалистический, исторически прогрессивный характер. Это философское учение было прямо и непосредственно направлено против спекулятивного идеализма, религии и теологии, в защиту материалистического сенсуализма. Оно содержало в себе зародыши исторического материализма и плодотворные, хотя и несовершенные попытки научной оценки роли чувственной деятельности, практики в познании, в жизни людей вообще.
Это прогрессивное материалистическое ядро философского учения Фейербаха оказало несомненное влияние на Маркса и Энгельса в тот период, когда они переходили от идеализма к материализму, от революционного демократизма к коммунизму. Но основоположники марксизма никогда не были безоговорочными сторонниками Фейербаха. Так, например, Маркс никогда не разделял фейербаховского стремления найти в религии положительное, нравственное содержание. Уже в 1842 году Маркс писал, что «религия, сама по себе, лишена содержания и живет не небом, а землей, и с уничтожением той извращенной реальности, теорией которой она является, она гибнет сама собой» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. I, 1928, стр. 528). Эта точка зрения существенно отличается от антропологизма Л. Фейербаха, поскольку здесь религия рассматривается не как проявление человеческой сущности (сердце – сущность религии, писал Фейербах), а как отражение извращенной (впоследствии Маркс скажет: антагонистической) реальности.
Молодой Маркс в отличие от Фейербаха высоко ценил диалектику Гегеля. Уже в докторской диссертации, то есть в 1841 году, Маркс характеризовал диалектику как бурный поток, уничтожающий конечные формы. Но, создавая новое философское учение, качественно отличающееся от всех предшествующих, давая гениальные научные ответы на вопросы, поставленные (но не решенные) Гегелем и Фейербахом, Маркс не мог, конечно, сразу же освободиться от влияния гегелевского идеализма и фейербаховского антропологизма. Не удивительно поэтому, что даже в 1844 – 1845 годах, став уже диалектическим материалистом и коммунистом, Маркс излагает принципиально новое содержание своего учения зачастую в гегелевской и в особенности фейербаховской терминологии. Так, например, в «Немецко-французском ежегоднике», в статьях, знаменующих окончательный переход Маркса на позиции материализма и научного коммунизма, Маркс, ставя, по существу, вопрос о социалистической революции, говорит о человеческой эмансипации, противопоставляя ее политической эмансипации, то есть буржуазно-демократическому преобразованию общества. Формально противопоставление человеческого и политического не выходит за пределы антропологизма Фейербаха. По существу же здесь речь идет о коренной противоположности между пролетарской и буржуазной революциями.
Это же имеет место и в «Экономическо-философских рукописях 1844 года», в которых материалистические и коммунистические воззрения молодого Маркса выступают в неадекватной их действительному содержанию терминологии натурализма, гуманизма и антропологизма. Так, характеризуя отделение производителя от средств производства, господство продукта над производителем, эксплуатацию, частную собственность, антагонистическую форму общественного разделения труда, Маркс обозначает эти явления гегелевским (а также фейербаховским) термином «отчуждение» и соответственно этому говорит об «отчужденном труде». В этой же работе коммунизм характеризуется как «завершенный натурализм», а общественная собственность в противоположность частной собственности называется «истинно человеческой». Показывая, как человек преобразует окружающий мир, овладевает стихийными силами природы, превращает природные силы в свои собственные, человеческие силы, Маркс употребляет такие выражения, как, например, «человеческая сущность природы» или «истинная антропологическая природа» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений, 1956, стр. 595, 596).
Эти и другие аналогичные выражения молодого Маркса, создающего новое диалектико-материалистическое мировоззрение, в кривом зеркале буржуазной историографии превращаются в основные принципы… идеалистической антропологии. Таким образом производится двойная фальсификация ранних философских исследований Маркса: 1) отдельные, не изжитые еще черты фейербаховского антропологизма выдаются за антропологическую систему взглядов; 2) антропологизм, который у молодого Маркса еще в большей мере, чем у Фейербаха, был своеобразным проявлением материалистического миропонимания, изображается в виде идеалистической, иррационалистической философской теории.
В интересах исторической справедливости следует отметить, что первые издатели «Экономическо-философских рукописей 1844 года», С. Ландсгут и И. Майер (последний – автор известной биографии Энгельса), были далеки от того, чтобы толковать это выдающееся произведение молодого Маркса в духе иррационализма. Они правильно указывали на связь этого исследования Маркса с идеями Гегеля и Фейербаха и вместе с тем подчеркивали, что в этом произведении Маркс, развивая идеи, высказанные в «Немецко-французском ежегоднике», и предваряя «Святое семейство» и «Немецкую идеологию», излагает основы материалистического понимания истории (см. Karl Marx. «Der historische Materialismus». Die Frühschriften. Herausgegeben von S. Landshut und I.P. Mayer. Erster Band, Leipzig, 1932, S. XXIX – XL). То же следует сказать о первом научном сообщении, посвященном «Экономическо-философским рукописям» Маркса, которое годом раньше было опубликовано Майером (J.P. Mayer. «Über eine unveröffentlichte Schrift von Marx». «Rote Revue», Zürich, januar, 1931).
Однако необходимо также указать, что уже Ландсгут и Майер в своем введении к «Экономическо-философским рукописям» положили начало противопоставлению этого раннего произведения Маркса его последующим, зрелым трудам. Так, эти авторы объявили рукописи «новым откровением», которое якобы представляет исходный пункт для нового понимания марксизма в духе этического социализма, отвергающего экспроприацию экспроприаторов и признающего лишь совершенствование способностей человека. Еще дальше пошли Г. де Ман и Г. Маркузе. Первый в статье «Вновь открытый Маркс», опубликованной в 1932 году в журнале «Кампф», объявил, что «Экономическо-философские рукописи» являются высшей ступенью развития марксизма. Последний в статье, напечатанной в том же году в журнале «Гезельшафт», утверждал, что значение рукописей Маркса заключается прежде всего в том, что в них человек рассматривается как человек вообще, независимо от его принадлежности к определенному классу. Таким образом, приоритет в деле фальсификации «Экономическо-философских рукописей» принадлежит правым социалистам. Следующим этапом в этом замаскированном походе против марксистской философии являются выступления представителей современной буржуазной иррационалистической философии. Здесь прежде всего следует назвать объемистое сочинение западногерманского профессора Эриха Тира «Антропология молодого Маркса по парижским экономическо-философским рукописям», которое в качестве введения открывает кельнское издание вышеуказанных рукописей Маркса (Karl Marx. «Nationalökonomie und Philosophie». Mit einem einleitenden Kommentar über die Anthropologie des jungen Marx nach den Pariser ökonomisch-philosophischen Manuskripten von Erich Thier. Köln und Berlin. 1950).
Следуя за своими предшественниками в деле идеалистически-антропологической обработки произведений молодого Маркса (Герберт Маркузе, Пауль Тиллих, Гуго Фишер, Вальтер Диркс), Э. Тир на первой же странице своего «комментария» безапелляционно утверждает, что связь между марксизмом и экзистенциализмом признается всеми – и сторонниками и противниками этих учений. Пытаясь обосновать это сногсшибательное утверждение, ретивый критик поверхностно прослеживает формирование философских воззрений Маркса, насильственно сближая положения Маркса с абсолютно чуждыми ему положениями идеалистического антропологизма. Так, например, в «Немецко-французском ежегоднике» Маркс указывал, что теория, овладевая массами, превращается в материальную силу. Но для того, чтобы овладеть массами, теория должна быть радикальной, революционной, выражать коренные социальные интересы людей. В этом смысле Маркс писал: «Быть радикальным – значит понять вещь в ее корне. Но корнем является для человека сам человек» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 1, 2-е изд., стр. 422). Приводя эти слова, Тир заявляет (стр. 8), что здесь мы имеем исходный пункт той якобы экзистенциалистской концепции, к которой пришел Маркс в «Экономическо-философских рукописях 1844 года». Ведь здесь человек ставится в центре, объявляется корнем вещи! Само собой разумеется, что в приведенных словах Маркса столько же экзистенциализма, сколько марксизма в писаниях псевдоученого теолога Тира. Этот теолог полагает, что гуманизм, учение о человеке, вообще является специфически экзистенциалистской темой; он просто не может выйти за пределы экзистенциалистского отождествления существования вообще с существованием человека.