Маркс называет человека родовым существом, имея в виду не биологическую определенность, а социальную сущность человека, то есть тот факт, что человеческий индивид есть персонификация человечества. Мыслители эпохи Возрождения говорили о единстве, сущностном тождестве микрокосма и макрокосма. В этом смысле человеческая личность и человечество как целое относятся друг к другу подобно микрокосму и макрокосму. Животное принадлежит определенному виду, семейству, роду и т.д. Но оно не есть родовое существо, если, конечно, иметь в виду то содержание понятия, о котором говорил Маркс, противопоставляя человека животному. Человек, писал Маркс, есть «не только природное существо, он есть человеческое природное существо, т.е. существующее для самого себя существо и потому родовое существо»[770].
Что представляет собой существующее для самого себя существо? Это, очевидно, такое существо, которое способно превращать все другие существа, так же как и предметы внешней природы, в средства осуществления своей собственной природы. Таково общественное производство, которое невозможно как деятельность отдельно взятого, изолированного индивида. Таков труд – специфически человеческая деятельность, деятельность, определяемая своей целью. Ее непосредственная цель – производство предмета, ее конечная, обычно не осознаваемая отдельными индивидами цель, назначение, призвание – создание самого человека как члена общества.
Люди изменяют посредством производства внешнюю природу, создавая не только «человеческие» вещи, но и порождая тем самым собственные потребности, короче говоря, изменяя не только внешнюю, но и свою собственную, человеческую природу. И в той мере, в какой человек способен целесообразно изменять и ту, и другую природу, он действительно существует для самого себя. Мы отвлекаемся здесь от противоречий этого процесса, от противодействующих ему тенденций и сил, которые должны быть предметом особого рассмотрения. Главное здесь заключается в том, что сущность человека не есть его видовое, то есть биологическое отличие от других животных. Правда, биолог, указывающий на отличие человека от животного, имеет обычно в виду не какого-нибудь ленточного червя, а высокоразвитых, обладающих психикой представителей животного мира. Однако за пределами биологии и такая постановка вопроса уже совершенно недостаточна, ибо речь идет об отличии человека от того, что образует сущность животных вообще, что объединяет в одно целое и ленточного червя и вполне человекоподобную гориллу. И человек радикально отличается от самых развитых животных, ибо он преодолевает ограниченность всего многообразия животного способа существования. «Животное, – говорит Маркс, – строит только сообразно мерке и потребности того вида, к которому оно принадлежит, тогда как человек умеет производить по меркам любого вида и всюду он умеет прилагать к предмету присущую мерку; в силу этого человек строит также и по законам красоты»[771].
Аристотель определил человека как политическое животное. Поскольку Аристотель считал государство внутренне присущей всякому организованному обществу структурой, постольку его дефиниция констатирует социальную сущность человека как его специфическую характеристику. Это не получившее систематического научного, философского и социологического развития в домарксистскую эпоху определение так же противоречиво, парадоксально, как и приведенная выше дефиниция Б. Франклина. Животное не есть, в сущности, социальное существо. Это нередко оспариваемое исследователями пчел, муравьев и других животных положение мы постараемся обосновать ниже. Пока же отметим лишь, что всякое определение, как глубоко подметил Б. Спиноза, есть в сущности отрицание, то есть отрицание своей собственной, неизбежной ограниченности, абстрактности, односторонности. Неудивительно поэтому, что некоторые исследователи, ограничиваясь односторонней характеристикой социальности, описанием ее биологических аналогов (и это вполне оправдано за пределами науки об обществе), говорят о различных «социальных животных», имея в виду не только пчел и муравьев, но и стадных животных, колонии птиц и т.д. Так, известный орнитолог Н. Тинберген утверждает, что колония чаек – «это не случайное скопление чаек, что она обладает определенным общественным устройством, которое подчиняется сложным законам»[772]. Исследователи жизни пчел нередко рассуждают о наличии у них «государства», деления населения улья на «классы» или «касты», существовании «общественного» разделения труда и т.д. При этом, конечно, констатируются, описываются определенные и весьма существенные факты, но вопрос заключается в том, как они объясняются, интерпретируются.
Обществом называется не всякое известным образом организованное, дифференцированное сосуществование и взаимодействие отдельных индивидов, особей. Если принять такое абстрактное понятие общества, то оно окажется применимым не только к некоторым видам животных, но и к ряду растительных организмов. Необходимо, следовательно, конкретизировать понятие социального существа. Социальными мы называем вовсе не те живые существа, которые в силу присущих им природных свойств не могут вести обособленный образ жизни. Социальное в специфическом и сущностном значении этого слова, которое мы не собираемся навязывать зоологам и ботаникам, вообще не есть природное свойство. Социальное в человеке есть надбиологическое и в этом смысле сверхприродное, хотя оно не лишено биологических предпосылок. Нет социального a priori. Социальное не прирождено человеку, а формируется, развивается посредством общения между человеческими индивидами, благодаря которому человеческое существо в ходе своего индивидуального, в том числе и биологического, развития становится членом общества. Что касается животного, то присущие ему как отдельной особи черты представляют собой реализацию наследственной программы. Колония чаек, если воспользоваться примером Тинбергена, является специфической формой осуществления генотипа. Чего-либо нового, иного, качественно отличного от того, что заложено в наследственном веществе, «сообщество» чаек не создает. Поэтому в наше время чайки, как и все другие животные, являются, по-видимому, такими же, какими они были несколько тысяч лет назад.
Человек в отличие от животного есть продукт того исторически развивающегося взаимодействия между человеческими индивидами, которое и образует общество. Иными словами, человеческое существо в отличие от любого животного есть произведение общества, его истории, культуры. Поэтому Маркс и говорит, что человеческая сущность – совокупность всех общественных отношений. Можно ли то же сказать о так называемых общественных животных? Конечно, нет.
Человеческая особь, разумеется, развивается из зародышевой плазмы. Мы вновь возвращаемся к биологическому в человеке. Никогда не следует упускать его из виду. Тело человека, справедливо отмечал Л. Фейербах, также принадлежит к его сущности. Общая тенденция онтогенеза, как пишет А. Валлон, характеризуя индивидуальное развитие человеческой особи, «состоит в осуществлении того, чем потенциально обладает генотип, или зародыш, индивида… История живого существа определяется генотипом и формируется фенотипом»[773]. Суть дела, однако, заключается в том, что человек не рождается социальным существом. В этом смысле новорожденный есть еще лишь человек «в себе», если воспользоваться выражением Гегеля. Его отличие от животного сначала также существует лишь «в себе», то есть оно может развиться в специфически человеческое социальное качество лишь благодаря воспитанию, обучению, всему многообразию межиндивидуального общения и социальных воздействий. Общественное бытие порождает человека как общественное существо. Это значит, что ответ на вопрос об отличии социального от биологического, человека от животного дает лишь материалистическое понимание истории. Антропология как естественнонаучное исследование специфичности человеческого существа исследует факты, характеризующие его биологическую специфичность. Человеческое как социальный феномен не является предметом ее исследования. С этой точки зрения, антропология есть зоология человека, и значение антропологического исследования определяется тем, что человек есть также животное – факт, от которого никуда не уйдешь, но с которым и человека, конечно, не поймешь.
Становление человеческого как процесс индивидуального развития, возможный только в обществе, только благодаря последнему, в известной мере исследуется и естествознанием. Установлено, в частности, что само отличие человека от животного есть не только результат антропологического становления человечества, длившегося миллионы лет, но и следствие собственного развития каждого человеческого индивида, который уже от рождения принадлежит к виду, именуемому homo sapiens. «Некоторые из существенных различий между человеком и животным накапливаются постепенно на протяжении индивидуальной жизни человека, – пишет У.Р. Ройтман. – Благодаря тому, что ребенок может обучаться речи, чтению, письму, он приобретает в некоей символической среде орудия и ресурсы, которые значительно расширяют круг известных ему вещей и доступных ему действий… Другими словами, набор различий между человеком и высшими животными, довольно ограниченный вначале, превращается в ходе индивидуального развития человека в систему навыков и способностей, существенно отличающихся от аналогичной системы у животных, не обладающих способностью человека оперировать с символами»[774]. Таким образом, слово «социальный», когда оно применяется биологом для характеристики некоторых видов животных, указывает лишь на особые видовые, биологические особенности. Между тем отличие человека от животных, не только от высших, но и от всех животных вообще есть не видовое, особенное, а общее, во всем выявляющееся, во всех отношениях существенное отличие. В этом смысле понятие социального применимо лишь к человеку, к людям.