Показательны в этом отношении исследования такого выдающегося знатока философии Канта как Г. Мартин. В монографии «Иммануил Кант» он утверждает, что центральное место в кантовой метафизике, как и во всех метафизических системах прошлого, занимает проблема бытия. Понятие бытия, полагает Мартин, в равной мере относится к «вещам в себе», ноуменам, явлениям, априорным формам чувственности и т.д. «Мы должны, – пишет Г. Мартин, – рассматривать кантовскую метафизику не только как учение о бытии Бога; мы должны также научиться видеть, что определение бытия пространства, бытия времени, бытия природы, бытия явлений представляет собой такую же онтологическую задачу как определение Бога»[850]. Нельзя, конечно, не согласиться с Г. Мартином, который правильно критикует М. Вундта, сводившего проблематику всей, в том числе и кантовской метафизики, к основному вопросу теологии[851]. Однако это обстоятельство едва ли оправдывает столь расширительное толкование понятия бытия в системе Канта, в особенности в его учении о пространстве, времени, явлениях, природе в целом. Нет, конечно, у Канта и учения о Бытии Бога, если, конечно, не иметь в виду его положений о безусловной необходимости априорной идеи Бога, позволяющей допустить, но отнюдь не доказать его существование, т.е. оправдывать веру в Бога не только как доктринальную веру, но и как убеждение чистого практического разума.
Выше я уже приводил кантовскую оценку категории «бытие». К этому, по-видимому, следует добавить, что согласно духу кантовского учения понятие бытия как изначальной, абсолютной реальности, наличествующей до всякого познания и безотносительно к нему, применимо в рамках философии Канта, пожалуй, только к «вещам в себе». Что же касается ноуменов, то в той мере, в какой Кант отличает их от «вещей в себе» (это разграничение проводится далеко не всегда), они трактуются, скорее, как постулаты практического разума, чем как предшествующая всякому сознанию абсолютная реальность[852]. Поэтому Кант и утверждает, во всяком случае в «Критике чистого разума», что разграничение феноменов и ноуменов недопустимо в положительном смысле, т.е. как признание безусловной реальности последних. «Но в конце концов, – пишет Кант, все же возможность таких ноуменов усмотреть нельзя, и вне сферы явлений все остается (для нас) пустым… Следовательно, понятие ноумена есть только демаркационное понятие, служащее для ограничения притязаний чувственности и потому имеющее только негативное применение»[853]. Правда, в «Критике практического разума» Кант, если можно так выразиться, смягчает свою позицию, допуская, в известном смысле, и положительное суждение о ноуменах. Он сам подчеркивает, что здесь он пошел дальше выводов, содержащихся в «Критике чистого разума», где отрицалось «все положительное в познании вещей как ноуменов». Теперь же, указывает Кант, «Критика практического разума» сделала «достоверным понятие ноуменов, т.е. возможность и даже необходимость их мыслить»[854]. Однако по учению Канта возможность мыслить трансцендентное, которая, кстати сказать, не отвергалась и в первой «Критике», не является его познанием и не доказывает его существования. Не следует поэтому преувеличивать отличие кантовской позиции в его второй «Критике» от основных положений первой «Критики». В «Критике практического разума» Кант утверждает: «Все понятия о вещах должны быть соотнесены с созерцаниями, а созерцания у нас, людей, могут быть лишь чувственными, стало быть, предметы можно познавать не как вещи в себе, а только как явления, в ряду обусловленного и условий которых никогда нет безусловного…»[855].
Если мы хотим в полной мере понять радикальную ревизию, которой Кант подверг всю метафизику, следует отказаться от всяких попыток приведения его философии в согласие с традиционным учением о бытии, в том числе также и с учением о высшем бытии, Боге. Это отнюдь не означает, что он просто отбросил основные идеи традиционной метафизики. Нет, он отбросил их традиционное обоснование, отверг приписывающуюся им трансфизическую реальность. Сами же эти идеи сохраняют для Канта жизненно важное значение, ради которого, собственно, он и предпринял обновление метафизики, принципиально новое, трансцендентальное, по его выражению, истолкование ее основоположений. «Настоящая цель исследований метафизики, – утверждает Кант, – и здесь он по существу согласен со своими предшественниками, творцами метафизических систем XVII в., – это только три идеи: бог, свобода и бессмертие»[856]. Кант не только не отбрасывает этих идей, он систематически обосновывает их необходимость, безусловную принадлежность нравственному сознанию, практическому разуму, постулаты которого они образуют. Единственное, от чего в рамках этой проблематики отказывается и притом самым решительным образом Кант – это метафизическое утверждение о возможности теоретического (логического) доказательства существования Бога, личного бессмертия, абсолютной свободы. Однако то, что не может быть теоретически доказано, не может быть и опровергнуто теоретическим путем.
Бог, бессмертие, свобода не случайно являются основополагающими идеями всех метафизических учений, хотя ни история человечества, ни человеческая психология не доказывают их необходимости. Это, согласно Канту, априорные идеи практического разума, т.е. нравственного сознания человека. Кант, как известно, дедуцирует их из присущих разуму трех основных видов умозаключений, разъясняя тем самым не только логическую необходимость, но и неустранимость этих идей, не имеющих основания в опыте и не применимых к нему, во всяком случае в сфере познания.
Весьма важной характеристикой учения о трансцендентальных идеях чистого практического разума является то, что Кант выделяет идею практической, т.е. нравственной, свободы человеческой личности, указывая на ее первостепенное значение по отношению к двум другим идеям. Практическая свобода, т.е. автономия воли, не только необходимая идея разума, но и факт, образующий основную характеристику практического разума. Коль скоро существует нравственность, существует и эта свобода. Недоказуемая эмпирическим исследованием, повсеместно фиксирующим причинную обусловленность явлений, свобода может быть признана в качестве не подлежащего сомнению факта лишь как «трансцендентальный предикат причинности существа, принадлежащего к чувственно воспринимаемому миру…»[857]. Это значит, что практический разум, свободно определяющий человеческое поведение в эмпирической сфере, есть в этом отношении не явление, а «вещь в себе» В этой связи Кант разъясняет, что он идет дальше того, что утверждалось в «Критике чистого разума» относительно ноуменов: «Мы расширили наше познание за пределы этого чувственно воспринимаемого мира, хотя критика чистого разума во всякой спекуляции объявила это притязание недействительным»[858]. При этом, однако, подчеркивается, что факт свободы, делающий возможной нравственность, остается неподдающимся объяснению, принципиально непознаваемым. Таковы вообще все «вещи в себе»; принципиальная непознаваемость образует их определение.
Поскольку наличие практической свободы не подлежит сомнению, постольку она как бы предваряет две другие трансцендентальные идеи, которые хотя и не являются ее производными, но предполагают ее как предпосылку. Так, по-видимому, следует понимать Канта, утверждающего, что практический разум «посредством понятия свободы дает идеям о Боге и бессмертии объективную реальность»[859].
Понятие объективной реальности применяется Кантом к априорным формам познания, категориям, а в данном случае к трансцендентальным идеям. С этим понятием Кант связывает интерсубъективность категорий и идей, их независимость от субъективности, произвола эмпирического субъекта. Следовательно, понятие объективной реальности в контексте трансцендентального идеализма не говорит о независимом от субъекта существовании того, что обозначается понятиями или идеями. Если свобода – предпосылка морального закона, из чего следует, что мы познаем ее как факт (несмотря на то, что она не может быть объяснена), то относительно идеи Бога, а также идеи бессмертия, мы, говорит Кант, «не можем даже утверждать, что познаем и усматриваем возможность этих идей, не говоря уже об их действительности»[860].
«Критика практического разума» призвана, по утверждению Канта, доказать существование чистого практического разума, анализ которого необходимо приводит к признанию свободы, Бога и бессмертия в качестве его постулатов, т.е. допущений, полагаемых как безусловно необходимые. Этим определяется отношение трансцендентальной метафизики Канта к традиционной метафизической проблематике, которая отвергается как предмет познания, но признается необходимой, как в гносеологическом, так и в этическом отношении. Претензии метафизики на познание трансцендентного несостоятельны. Метафизика вправе, исходя из фактов эмпирической реальности, т.е. посюстороннего мира, постулировать необходимость трансцендентного, не претендуя на его постижение. И Кант заявляет: «С помощью метафизики дойти от познания этого мира до понятия о боге и до доказательства его бытия достоверными выводами невозможно…»[861]
Метафизика, поскольку она занимается своими традиционными проблемами, в особенности теми, которые могут быть отнесены к «философской теологии» (выражение Канта) должна быть скромной, сознавая неспособность человеческого разума перешагнуть пропасть, отделяющую мир явлений от трансцендентной, недоступной познанию реальности. В этой связи становится вполне понятным известное, по-разному комментировавшееся положение Канта: «…Мне пришлось ограничить (aufheben)