Надо подумать о том, как отметить работу тех товарищей, которые сыграли большую роль в развитии журнала. Это особая тема, но она заслуживает нашего внимания. В особенности я хотел бы отметить роль Б.М. Кедрова, который был инициатором создания журнала, его первым организатором и главным редактором. На Западе есть такая традиция: на титульном листе журнала указывается имя его основателя, даже если его давно нет в живых. Разве невозможно такое и у нас?
Я понимаю, что на Западе основание журнала – это частное дело, а у нас решение об издании журнала принимал ЦК ВКП(б). Тем не менее я полагаю, что роль главных редакторов, таких как Б.М. Кедров, Ф.В. Константинов, И.Т. Фролов, должна быть особо отмечена. Можно было бы им посвятить особую статью.
В заключение я хочу подчеркнуть, что наш юбилей должен быть свободен от слащавого самодовольства, самолюбования. Он должен быть, в известной мере, самокритичным. В этой связи следует сказать об одном недостатке, присущем журналу. В нем недостаточно рецензируются, анализируются выходящие в стране книги по философии. А те немногие рецензии, которые все же появляются в журнале, носят, как правило, недостаточно критический характер. Нет в журнале и обзорных статей, посвященных выходящей в других странах философской литературе (речь, конечно, должна идти об обзорах по определенной тематике). Все эти недостатки вполне преодолимы, если редколлегия будет придавать большее значение критико-библиографическому разделу. И тогда журнал, несомненно, станет еще более уважаемым, ценимым его многочисленными читателями и почитателями.
73. 1998 № 2 (стр. 108 – 119).К характеристике философии Шеллинга: принцип тождества необходимости и свободы
«Начало и конец всей философии – свобода».
«Свобода есть наше (и самого божества) наивысшее».
Философская традиция, зарождение которой можно проследить уже в произведениях философов древности (не только греческих, но также индийских и китайских), традиция, прочно утвердившаяся в Новое время, полагает в качестве отправного пункта исследования противоположность между сознанием и внешним миром, мышлением и бытием, духом и материей. Именно вследствие такого основополагающего противопоставления возникает альтернативная постановка коренных философских проблем, которая формулируется многими философами как основной вопрос философии.
Если философ постулирует в качестве первичной, изначальной реальности материю, бытие, внешний мир, то следствием такого выбора оказывается более или менее явно выраженная недооценка сознания, мышления, субъективного, духовного вообще. История материалистической философии убедительно подтверждает этот вывод. Даже антропологический материализм Л. Фейербаха, основная задача которого состояла в преодолении спиритуалистического противопоставления души и тела, оказался не в состоянии покончить с вульгарно-материалистической редукцией духовного к вещественному, как об этом особенно ярко свидетельствует переписка Фейербаха с Я. Молешоттом.
Если философ противоположного материализму идеалистического направления принимает в качестве первичного, изначального дух, мышление, сознание, субъективное вообще, то в результате такой постановки вопроса о первоначале возникает более или менее явная недооценка природы, человеческой телесности, материального вообще. Несостоятельность выводов, вытекающих из такой недооценки природного, телесного, материального, становится особенно очевидной благодаря выдающимся достижениям естествознания, которое исследует главным образом мир материальных вещей, доказывая, в частности, и то, что человек, как телесное существо, при всем своем отличии от других явлений природы, подчинен тем же самым природным законам, которые изучаются механикой, физикой, химией и другими науками о природе.
Первой выдающейся попыткой преодолеть это чреватое несостоятельными выводами абсолютистское противопоставление духовного и материального, субъективного и объективного стал пантеизм, согласно которому Бог пребывает во всем существующем в мире, или, говоря другими словами, все существующее пребывает в Боге, в силу чего противоположность между духовным и материальным должна быть признана не изначальной, а вторичной, производной. В учении Б. Спинозы Бог и природа трактуются как синонимы (Deus sive natura), вследствие чего natura naturans (творящая природа) и natura naturata (сотворенная природа) характеризуются как в конечном итоге тождественные.
Понятие Бога, далеко не чуждое естествоиспытателям (достаточно вспомнить И. Ньютона), является все же предметом теологии, а не наук о природе. Понятно поэтому, почему пантеизм не оказал сколько-нибудь значительного влияния на естествознание. В философии же пантеизм, несомненно, сыграл выдающуюся роль, которую, однако, не следует преувеличивать, поскольку обожествление природы не указывает пути решения проблемы, возникающей вследствие действительной противоположности между духовным и материальным, субъективным и объективным, сознанием и внешним миром.
Немецкий классический идеализм существеннейшим образом отличается от всех предшествующих идеалистических учений в том отношении, что он принципиально по-новому поставил вопрос о тех фундаментальных противоположностях, о которых шла речь выше. Противоположность духовного и материального интерпретируется классиками немецкого идеализма как противоположность свободы и необходимости. А развитие диалектического способа мышления, характеризующее это философское направление, приводит к учению о единстве и, более того, тождестве необходимости и свободы.
Таким образом, если поставить вопрос о главной идее немецкого классического идеализма, идее, самым непосредственным образом связанной с диалектическим способом мышления, то ответ на этот вопрос, по моему убеждению, может быть только один: идея свободы[1019]. Высказывая эту мысль, я, разумеется, не претендую на открытие. Кант, Фихте, Шеллинг и Гегель сами многократно указывали на основополагающее значение понятия свободы в их системах. И все же в исследованиях, посвященных их учениям, эта главная идея занимает отнюдь не главное место. Даже в работах, в которых рассматривается проблема свободы в учениях классиков немецкого идеализма, место и значение этой проблемы оказывается не вполне оцененным, хотя бы уже потому, что свобода трактуется лишь как одна из основных тем в рамках исследуемого направления. Между тем речь идет о проблеме, к которой классики немецкого идеализма в конечном счете сводили все философские проблемы[1020]. Именно в этом ракурсе рассматривается в данной статье философия Шеллинга.
В работе «Философские исследования о сущности человеческой свободы и связанных с нею предметах» Шеллинг с самого начала ставит задачу открытия, исследования, постижения отношения высшей противоположности, которое, по его убеждению, онтологически определяет все многообразие явлений как в природе, так и в истории человечества. Является ли такой противоположностью противоположность духа и природы? Мышления и бытия? Сознания и внешнего мира? Ставя эти вопросы, Шеллинг тем самым очерчивает главное в проблематике предшествующей философии. Будучи, безусловно, далек от недооценки этой проблематики (как об этом свидетельствуют его натурфилософия и труд «Система трансцендентального идеализма»), Шеллинг, тем не менее, по существу, отрицательно отвечает на указанные выше вопросы. Высшей онтологической противоположностью, образующей сокровеннейшее средоточие философии, является, по утверждению философа, противоположность свободы и необходимости. «Настало время для выявления высшей или, скорее, подлинной противоположности – противоположности между необходимостью и свободой, рассмотрение которой только и вводит в глубочайшее средоточие философии»[1021].
Разумеется, проблема необходимости и свободы занимала весьма важное место и у предшественников немецкого классического идеализма. Что же отличает (и притом радикальным образом) классиков немецкого идеализма от тех их предшественников, которые не только констатировали противоположность между свободой и необходимостью, но и пытались диалектически осмыслить отношение между ними? Стоики, Спиноза, Пристли и некоторые другие философы трактовали свободу как познанную необходимость, доказывая, что человек, познав необходимость, осознав ее как действительно необходимое, действует в согласии с нею и тем самым поступает свободно. Необходимость, следовательно, трактовалась как первичное, изначальное, а свобода рассматривалась как вторичное, производное. При этом имелась в виду природная необходимость, существующая безотносительно к человеческим действиям. Вопрос о необходимой связи явлений человеческой жизни, истории человечества, как правило, не обсуждался. Отличие этой «человеческой» необходимости от необходимости в природе не рассматривалось, несмотря на то что философы, особенно в Новое время, обычно утверждали, что люди сами творят свою историю. Таким образом, отношение между свободой и необходимостью трактовалось односторонним образом; вопрос о возможности коррелятивного отношения, отношения взаимозависимости между этими противоположностями оставался вне рассмотрения. Свобода фактически сводилась к необходимости, которая к тому же понималась как не имеющая отношения к тому, что делают люди, к результатам их деятельности.
Классики немецкого идеализма осуществляют радикальную ревизию всех предшествующих, в том числе и идеалистических, концепций свободы и необходимости. Эта ревизия начинается уже в рамках «критической философии» Канта, который противопоставляет свободу природе и тем самым ограничивает царство необходимости одними лишь природными процессами. При этом природа рассматривается как система явлений, сложившихся в результате познавательной деятельности людей под воздействием «вещей в себе», которые не подвластны какой-бы то ни было необходимости. Человек, как явление природы, подчинен ее законам, но сами эти законы оказываются, по Канту, продуктом все той же познавательной человеческой деятельности. При этом человек не есть лишь явление; он, прежде всего, представляет собой «вещь в себе». И хотя последняя характеризуется как принципиально непознаваемая, она, по определению, как проти