Конечно, наше догматическое комментирование работ Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина (разумеется, при жизни последнего) никаких противоречий в них не выявляло. Цитаты, на которых основывалось изложение «марксизма-ленинизма» (несостоятельность этого наименования заслуживает особого рассмотрения), отбирались таким образом, чтобы исключить какое бы то ни было противоречие как в комментируемых работах, так и противоречие между положениями марксизма и советской действительностью, партийными постановлениями и т.д.
Известно, что не только основоположники марксизма, но и Ленин решительно возражали против «революционного», т.е. насильственного обобществления сельского хозяйства, полагая, что крестьянство постепенно, на собственном опыте убедится в преимуществах не только потребительской, но и производственной кооперации. Высказывания Маркса, Энгельса, Ленина нередко приводились исследователями-марксистами в период нэпа. Но когда Сталин, по существу самочинно, пользуясь своей диктаторской властью, предпринял «революцию сверху», т.е. насильственную коллективизацию сельского хозяйства, никто, конечно, не посмел противопоставить этому злодеянию совершенно ясные, недвусмысленные высказывания на эту тему хотя бы Ленина, вернейшим учеником и продолжателем учения и политики которого постоянно именовался Сталин. И здесь не приходится упрекать кого-либо из советских марксистов: никто бы не напечатал такого выступления, не говоря уже о том, что автор такого рода статьи, несомненно, был бы просто расстрелян.
Одним словом, советские марксисты были соответствующим образом вышколены не только Главлитом (цензурным ведомством), но и всей политикой КПСС. Они хорошо понимали, что цитировать классиков марксизма можно и нужно выборочно, производя соответствующий текущей политике партии отбор цитат. Так, юристы в коллективной монографии «Ленинское учение о диктатуре пролетариата» собрали многочисленные высказывания Ленина, за исключением его знаменитого «научного», по его словам, определения диктатуры как ничем, никакими законами, никакими правилами не стесненную, опирающуюся лишь на насилие власть. Не было в этой книге и другого, правда, менее известного утверждения Ленина, согласно которому диктатура пролетариата есть «террористическая власть». Едва ли юристы заслуживают в данном случае упрека: они вовсе не хитрили, а делали то, что было дозволено.
Весьма впечатляюще характеризует советский догматизм академик Л.Н. Митрохин: «Господствует мнение, будто догматизм означает начетничество, обожествление высказываний классиков. Как это наивно! Сакрализуется-то собственное примитивное понимание, под которое подгоняются цитаты, для этого подходящие. Догматизм – это прежде всего четкое знание того, что можно цитировать, а что нельзя»[1340].
В приведенном высказывании Л.Н. Митрохина отмечена еще одна, так сказать, субъективная сторона советского марксистского догматизма. Речь идет не только о вынужденном, продиктованном репрессивной властью приспособлении обществоведов к сложившимся социальным условиям, но и о своеобразном умении «подгонять» высказывания классиков марксизма к изложению вопросов, которые далеко не всегда имели реальное отношение к этим высказываниям. В этой связи вспоминается мне доклад, сделанный одним из известных «истматчиков» в академическом Институте философии. Доклад был посвящен, если не ошибаюсь, вопросу о ликвидации эксплуататорских классов в СССР. После ряда вопросов, заданных докладчику, и вполне толковых ответов на эти вопросы выступил один сравнительно молодой, но не лишенный значительных претензий научный сотрудник, который зачитал несколько утверждений докладчика, держа в руках отпечатанные тезисы доклада, и заявил, что они, безусловно, искажают марксистско-ленинскую теорию. Докладчик, снисходительно улыбаясь, взяв в руки отпечатанные тезисы, начал не торопясь зачитывать одно за другим положения, каждый раз разъясняя, что каждый из этих тезисов представляет собой «раскавыченную цитату» из произведений Ленина или Сталина. Такой неожиданный поворот дела, поражение молодого научного сотрудника, был воспринят по меньшей мере большей частью присутствующих буквально как триумф маститого «истматчика». Не знаю, пришло ли кому-либо в голову, что такого рода триумф представлял собой не что иное, как победу самодовольно торжествующего догматизма.
Здесь я позволю себе напомнить о том, что мы, марксисты того времени, изучали ведь не одни лишь произведения Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Я, например, как историк зарубежной, главным образом западноевропейской философии, основательно штудировал историю естествознания, предшественников философии марксизма, а также философов XX в. Укажу, например, на Т. Гексли, крупнейшего представителя дарвинизма XIX в. Он хорошо понимал, что наука, подлинная наука, отвергает какие бы то ни было догмы, которые он именовал символами веры. «Люди науки, – писал Гексли, – не признают никакого символа веры: они не связаны никакими обязательными пунктами; они обязаны отвергнуть всякое верование, как только им представят очевидные доказательства, что оно противоречит какому-либо важному или даже менее значительному факту»[1341].
Гегель, которого я изучал весьма основательно, заклеймил теологическую ортодоксию и всякую ортодоксию вообще. Он саркастически отмечал: «Ортодоксию невозможно поколебать до тех пор, пока ее проповедь связана с земными выгодами и вплетена в целостный государственный организм. Этот интерес слишком могуч, чтобы так просто от него отказаться, и он укоренился настолько прочно, что люди не замечают его в целом. Пока все это так, ортодоксальные учения будут иметь на своей стороне внушительные армии, состоящие из лиц, повторяющих все подобно попугаям, и писак, лишенных высоких интересов и способности мыслить»[1342]. Это место из письма молодого Гегеля к Шеллингу мне было известно задолго до того, как письма Гегеля начали переводиться на русский язык, т.е. еще в 1939 – 1940 гг., когда я писал кандидатскую диссертацию, будучи аспирантом философского факультета ИФЛИ.
Вспоминается мне, что примерно в те же годы мне попала в руки монография французского философа Жана Гренье, посвященная критическому анализу «духа ортодоксии». В этой связи Гренье касался и марксизма. «Мне далека мысль отрицать всю ценность учения Карла Маркса. …Но да будет позволено мне сказать, что учение К. Маркса отнюдь не подытоживает всего прошлого и всего будущего человечества, не касается всех религий, всех искусств, всех наук, всех систем метафизики… и что сам Маркс был менее амбициозен, чем его ученики»[1343].
С тех времен у меня сохранился краткий конспект известной работы Дж.Ст. Милля «О свободе» (моя диссертация была посвящена этой теме), из которой я, в частности, выписал такие положения: «Для нас не существует никакого другого ручательства в истинности какого-либо мнения, кроме того, что каждому человеку предоставляется полная свобода доказывать его ошибочность». И далее: «общественное осуждение, тяготеющее над всякого рода исследованием, которое не согласно в своих выводах с ортодоксией, делает главным образом вред собственно не еретикам, а напротив, тем, кто верен ортодоксии». А вот еще одна выписка из этого же сочинения: «Всегда найдутся люди узкого ума, которые, усвоив ту или иную часть истины, будут не только навязывать ее другим, но и действовать, как будто бы в мире кроме нее нет никакой другой истины, нет ничего, что могло даже хотя бы ограничить или изменить ее»[1344]. Почему я выписывал эти высказывания Гексли, Гегеля, Гренье, Дж.Ст. Милля? Очевидно потому, что я их считал важными, содержательными, вероятно даже истинными. Почему же тогда я убежденно вслед за Лениным повторял: учение Маркса всесильно, потому что оно верно? А то, что это было именно так, засвидетельствовано фактом, о котором я вынужден рассказать.
В 1960 или 1961 г. редакция издававшейся тогда «Философской энциклопедии» объявила конкурс на представление статьи «Истина». Я и ныне покойный И.С. Нарский приняли участие в нем. По условиям конкурса представляемые статьи не должны были подписываться авторами. Каждая статья подписывалась каким-либо изречением; фамилии же ее авторов указывались в отдельном запечатанном конверте с написанным на нем изречением. Этот конверт распечатывался лишь после решения конкурсной комиссии. Какое же изречение выбрали мы с Нарским? Ленинское: учение Маркса всесильно, потому что оно верно. Мы получили премию, статья была опубликована во втором томе энциклопедии.
Приходится с горечью признать, что догматизированный марксизм в нашей стране (и примерно так же в других социалистических странах) был, так сказать, несокрушим, непробиваем. Все, что противоречило социалистической догматике в той мере, в какой оно было известно нам (и зачастую, судя по приведенным выше цитатам, не вызывало возражений), не могло поколебать наших марксистских убеждений по меньшей мере в вопросах, составлявших содержание так называемого марксизма-ленинизма. Даже то, что философами в тогдашней философской энциклопедии значились такие далекие от философии люди, как М.И. Калинин, В. Ульбрихт, Гомулка, Го Мо Жо, Хо Ши Мин и другие государственные деятели (разумеется, только социалистических стран), воспринималось нашим как бы заколдованным сознанием без сопротивления, даже без малой толики иронии. Наше догматизированное сознание было насквозь конформистским. Я пишу это не в качестве покаяния, которое в моем старческом возрасте мало чего стоит. Я просто констатирую факты. Историческое развитие покончило с марксистским догматизмом, так же как оно покончило с марксистским социализмом. Мы стали другими, постигли свои заблуждения, но это не наша заслуга.