Аристократ Жирарден, безусловно консерватор, и непреклонный Робеспьер, радикальный революционер, – и тот, и другой видят в Руссо своего учителя, спасителя нации, ее чуть ли не единственную надежду[1626]. Жирарден, конечно, не единственный среди аристократов. Были и другие, не менее восторженные приверженцы «женевского гражданина». Жирарден у Фейхтвангера убежден в том, что «из нынешней разоренной, преступной страны может все-таки вырасти Франция Жан-Жака…»[1627]. Правда, правительство Луи XV не разделяет иллюзий некоторых аристократов, среди которых встречаются и высокопоставленные чиновники. Произведения Руссо сплошь и рядом подвергаются запрету. Он постоянно находится под надзором полиции. Спасается от ареста, уезжая в Англию по приглашению Д. Юма. Возвратившись через некоторое время во Францию, он выступает в качестве драматурга. Его комедия в стихах «Деревенский колдун» не сходит со сцены, получает даже одобрение короля, не говоря уже о придворных. «Новая Элоиза» многократно переиздается при жизни мыслителя. Но его основной политический труд «Общественный договор» снова навлекает на автора преследования, от которых он укрывается в имении того или иного аристократа, пока окончательно не переселяется в парк Эрменонвиля.
В период Великой французской революции учение Руссо становится идейным знаменем, идеологией наиболее радикальной части ее участников. Барельеф Руссо украшает зал заседаний Конвента, портреты Руссо видны повсеместно. Депутаты Национального собрания сплошь и рядом ссылаются на «Общественный договор» Руссо; основные идеи этого произведения получают свое выражение в «Декларации прав человека и гражданина». Робеспьер, выступая в Национальном собрании, разъясняет: «„Общественный договор“ всего лишь три года тому назад был поджигательским сочинением! Жан-Жак Руссо, человек, больше всего способствовавший подготовлению революции, был крамольником, опасным новатором, и если бы только правительство не боялось мужества патриотов, оно отправило бы его на эшафот!»[1628].
В эпоху, последовавшую после победоносной французской революции, учение Руссо оказывает по-прежнему могущественное влияние на общественное сознание. И. Кант в «Приложении к „Наблюдениям над чувством прекрасного и возвышенного“» подчеркивает особенную роль учения Руссо в его интеллектуальном развитии. Последнее породило в нем высокомерное отношение к людям, далеким от науки. «Руссо исправил меня, – писал Кант. – Указанное ослепляющее превосходство исчезает; я учусь уважать людей и чувствовал бы себя гораздо менее полезным, чем обыкновенный рабочий, если бы не думал, что данное рассуждение может придать ценность всем остальным, устанавливая права человека»[1629]. Портрет Руссо был единственным предметом живописи, украшавшим кабинет Канта. Молодой Кант зачитывается произведениями Руссо, иной раз даже нарушая установленный им распорядок дня, забывая, например, об обязательной ежедневной прогулке. «Я должен читать Руссо, – пишет он, – до тех пор, пока меня уже не будет отвлекать красота его слога, и только тогда я начну читать его с пониманием»[1630]. Это восхищение идеями Руссо тем более примечательно, что Кант вовсе не разделял свойственной этому мыслителю пессимистической оценки истории цивилизации. Но глубокий демократизм Руссо, его убеждение в том, что разделение властей, независимо от формы правления, составляет суть подлинного республиканизма, что суверенитет государства является неотчуждаемым суверенитетом народа, а не правителей, – эти идеи были не только восприняты Кантом, но и получили дальнейшее, более основательное развитие в его трудах.
Идеи Руссо, по признанию Л.Н. Толстого, оказали большое влияние на его интеллектуальное развитие. «Руссо, – писал он, – был моим учителем с 15-летнего возраста. Руссо и Евангелие – два самые сильные и благотворные влияния на мою жизнь»[1631].
С конца XVIII в., а тем более в XIX столетии Руссо, естественно, уже не мог быть кумиром консерваторов, а тем более реакционеров. Стало для всех очевидно, что его учение носит революционный характер. Не случайно ведь один из страстных приверженцев Руссо аббат Мабли стал коммунистом (разумеется, утопическим). Тем не менее не может остаться без ответа вопрос: почему учение Руссо в период, предшествующий Великой французской революции, находило горячую поддержку в политически враждебных друг другу социальных группировках? Большинство исследователей творчества Руссо видят причину этого, казалось бы, совершенно непонятного явления, в противоречивости, амбивалентности воззрений мыслителя. Показательно в этом отношении заявление французского исследователя Б. Мюнтеано: «Что он думает на самом деле? Куда хочет он прийти? Как объяснить, как понять этого человека, этого мыслителя? Мыслителя, о котором можно сказать, что каждый час его жизни, от рождения и до смерти, не перестает интересовать его биографов, комментаторов, не перестает ориентировать наш дух и наше сознание в самых разных направлениях, менее всего конвергентных?»[1632].
Мюнтеано ссылается на таких известных исследователей наследия Руссо, как Бутру, Дельбос, Бувье, Пароди, которые пытались примирить противоположные по своему содержанию высказывания Руссо, подчеркивая, что все эти попытки потерпели неудачу. Он ссылается на П. Масона, который в 1912 г. вопрошал: «Как познать Жан-Жака?» Он цитирует современного автора К. Фюзиль, который заявил: «У Руссо нет ни одной максимы, которая не имела бы противоположной максимы»[1633].
Мыслителя, который высказывает несовместимые друг с другом суждения, справедливо называют эклектиком. Можно ли назвать учение Руссо эклектичным? Никоим образом, ибо противоположные, несовместимые друг с другом высказывания Руссо взаимно ограничивают друг друга, предотвращая тем самым крайние, экстремистские (если можно так выразиться) теоретические выводы. И Мюнтеано справедливо указывает: «Руссо прекрасно сознавал свою раздвоенность (dédoublement) и противоречия, которые этот дуализм неизбежно влечет за собой»[1634]. Руссо, согласно этому исследователю, защищает тезис и антитезис «с одинаковым энтузиазмом. Он ищет противоречия, постоянно предполагает их наличие и, больше того, провоцирует их»[1635].
И.С. Спинк, другой участник коллоквиума, ссылаясь на самого Руссо, подчеркивает: «Он признает в одной заметке, что никогда не придает один и тот же смысл терминам, которые употребляет. Он утверждает даже, что это невозможно в большом труде…»[1636].
До сих пор я рассматривал различные оценки мировоззрения Руссо, не касаясь самого его мировоззрения. Эта несколько растянувшаяся вступительная часть статьи дает во всяком случае представление о том, как высоко оценивалось его учение в период до Великой французской революции, во время революции и в последующее время. Вместе с тем оценки учения Руссо, как правило, указывают на противоречивость, рассогласованность, амбивалентность его мировоззрения. Теперь надлежит сделать предметом анализа само учение этого мыслителя, что, надеюсь, позволит внести определенные коррективы в приведенные оценки.
Как известно, первым значительным произведением Руссо, сразу сделавшим знаменитым мыслителя сначала во Франции, а затем и в других европейских странах, было сочинение, получившее в 1750 г. премию Дижонской академии по вопросу, предложенному этой академией: «Способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов?» Идеи Просвещения, господствовавшие в тогдашней Франции, подразумевали, разумеется, положительный ответ на этот вопрос. Таково было убеждение Вольтера, Дидро, Гольбаха, Гельвеция, Ламетри и других просветителей. Это убеждение стало идейной основой предпринятого Дидро и д’Аламбером издания многотомной «Французской энциклопедии». Руссо также был просветителем, он, в частности, писал для энциклопедии статьи о политической экономии и о языке. Однако, вопреки ожиданию своих коллег, он попытался теоретически обосновать отрицательный ответ на поставленный Дижонской академией вопрос. При этом он отрицательно оценивает не только «возрождение наук и искусств», т.е. Ренессанс, но и все их развитие в целом.
Руссо утверждал, что «наши души развратились по мере того, как шли к совершенству наши науки и искусства»[1637]. Он горячо восхвалял народы (не называя, правда, их), которые, «предохранив себя от заразы ненужных знаний, своими добродетелями создали свое собственное счастье» (15), осуждая «исполненные гордыни попытки выйти из счастливого неведения, в которое погрузила нас вечная Мудрость» (18).
Итак, счастливое неведение – дар вечной Мудрости, божий дар. Такова основная идея данного сочинения Руссо, идея, которую он настойчиво обосновывает, отвергая все мыслимые возражения. «Древнее предание, перешедшее из Египта в Грецию, говорит, что тот из богов, который был врагом людского покоя, был изобретателем наук» (19). Науки, утверждает Руссо, родились из суеверий, из скупости, из праздного любопытства. Таковы – астрономия, геометрия, физика. «Науки и искусства, таким образом, обязаны своим происхождением нашим порокам» (там же).
Руссо далее уверяет читателей, что изучение наук расслабляет человека, лишает его мужества и, следовательно, вредно отражается на воинских качествах, необходимых людям для защиты своей родины. Не случайно «варвары» победили не только Грецию, но и Рим. «Когда готы опустошили Грецию, все библиотеки были спасены от сожжения благодаря тому, что один из победителей подумал: надо оставить врагам то их достояние, которое так удачно отвращает их от военных упражнений и располагает к занятиям праздным и требующим сидячего образа жизни» (23).