познании, а в творчестве наше спасение!» [Ницше 2007 VII, 415]. Речь, разумеется, идет о художественном творчестве. Науки должны слиться с художественным творчеством: в ином случае их ожидает неминуемая гибель. «И сколь далеки мы еще от того момента, где научное мышление соединяется с художественными способностями и практической житейской мудростью и образует более высокую органическую систему, в сравнении с которой ученый, врач, художник и законодатель, как они явлены нам нынче, должны будут предстать убогими антикварными предметами» [Ницше 1990 I, 587]. Ницше, следовательно, против разделения труда в умственной деятельности. Его представления о необходимости синтеза всех форм этой деятельности носят сугубо утопический характер. В этом утопизме нет ничего предвосхищающего действительные перспективы культурного развития.
Выдающаяся историческая заслуга Ницше как философа состоит не в обстоятельном систематическом развитии какой-либо имеющей фундаментальное значение идеи, а в неустанной проблематизации основных онтологических, гносеологических, этических, эстетических положений, в особенности тех из них, которые завоевали широкое признание. Эта проблематизация радикальна прежде всего в своем отрицании. «Отчего я отрекся от всего, что почитаю, – отрекся даже от самого почитания?» [Там же, 237]. Почитание, следовательно, трактуется как ложное, вредное для жизни отношение к чему бы то ни было. Само слово «почитание» должно быть исключено из словаря философа. Однако в другой связи, в другом контексте Ницше утверждает: «И почитанию должны люди учиться…» [Там же, 575]. Это вовсе не значит, что философ пересмотрел свое ранее высказанное убеждение. С его точки зрения, названной им перспективизмом, разные, в том числе и исключающие друг друга высказывания, становятся совместимыми, дополняют друг друга, поскольку изменяется перспектива.
Ницше не вопрошает, к примеру, что такое истина? что такое добро?, а утверждает: не является ли истина (всякая истина, истина вообще) заблуждением? Не есть ли добро в сущности зло? Вопросительный знак, которым пользуется Ницше, вовсе не означает, что он ставит, а не отвечает на вопрос. В действительности эта форма предложений в сочинениях Ницше носит риторический характер, т.е. вопросительный знак может быть просто убран, так как ницшевское вопрошание есть, по существу, утверждение.
Рассуждения Ницше о познании, науке, истине, добре и зле демонстрируют его способ мышления, который я назвал бы вопрекизмом. Утверждать, с его точки зрения, следует то, что отрицается всеми или почти всеми. Отрицать, следовательно, надо то, что общепризнанно, считается не подлежащим сомнению. Это не значит, конечно, что Ницше придумал новый способ прослыть оригинальным, привлечь к себе внимание своих современников. Он действительно противник общепринятого, каковы бы ни были его формы. И, утверждая то или иное положение, он не просто формулирует некий парадокс. Нет, он всегда высказывает свое убеждение, что бы он ни утверждал или отрицал. Искренность философа – вне сомнения. И его «вопрекизм» – глубочайшее убеждение.
Я говорю об убеждениях Ницше. Однако Ницше подвергает уничтожающей критике то, что люди поступают соответственно их убеждениям. Он категоричен: «…Убеждения суть более опасные враги истины, чем ложь» [Ницше 1990 I, 453]. И разъясняя этот суровый приговор, философ пишет: «Убеждение есть вера, что в известном пункте познания обладаешь безусловной истиной. Эта вера, следовательно, предполагает, что существуют безусловные истины…» [Там же, 483]. Однако Ницше отвергает не только веру в безусловные истины, но и всякие убеждения вообще. Человек убеждения, по словам Ницше, заблуждается по меньшей мере в трех отношениях. Во-первых, он, как уже указывалось, верит в абсолютные истины и даже в то, что он располагает таковыми. Во-вторых, он также уверен в том, что уже найдены совершенные методы для достижения достоверного знания. В-третьих, он не сомневается в том, что владеет этими совершенными методами. «Все три утверждения тотчас же доказывают, что человек убеждения не есть человек научного мышления» [Там же].
Следует, конечно, выяснить причину столь страстного отрицания понятия «убеждение». К счастью, Ницше не оставляет читателя в недоумении. Он ополчается против фанатической убежденности, свойственной некоторым людям. Но отрицание фанатизма не может служить основанием для отрицания любых убеждений. Следовательно, отрицание любых убеждений, убеждений вообще несостоятельно. Если убеждения надо исключить из философской лексики, то каким термином следует заменить термин «убеждение»? Ницше не находит такой замены. Ее вообще не существует; термин «убеждение» невозможно исключить из языка. Получается амбивалентная ситуация: Ницше, отвергая любые убеждения, продолжает пользоваться термином «убеждение», излагая собственные воззрения.
Суждения Ницше, как, надеюсь, уже очевидно, носят безапелляционный характер, несмотря на отрицание безусловных истин. Эта чрезмерность зачастую подводит философа, т.е. влечет за собой непродуманные, несостоятельные утверждения. Так, например, он заявляет: «…суеверие всегда было явлением прогрессивным по сравнению с верой, оно является знаком того, что интеллект стал более независимым и заявляет о своих правах… Запомним же, что суеверие есть признак Просвещения» [Ницше 1996, 296]. Чем объяснить это неожиданное противопоставление суеверия всякой вере, т.е. не только религиозной? Я не нахожу другого объяснения, кроме «лингвистического». В немецком языке вера – der Glaube, суеверие – der Aberglaube. Ницше не комментирует свой афоризм, но он пишет по-немецки, стало быть противопоставляет Aberglaube Glaube.
То, что Ницше в своих суждениях обычно рубит сплеча, приводит его зачастую к высказываниям, нелепость которых бросается в глаза. Вот, например, то, что он пишет о Канте: «Ученый никогда не может стать философом; даже Кант не мог стать им… Кто думает, что в этих словах я несправедлив к Канту, тот не знает, что такое философ, ибо философ не только великий мыслитель, но и настоящий человек» [Ницше 2009, 255]. Почему Кант, согласно Ницше, не настоящий человек? Очевидно, потому, что он находится на службе, не вполне располагает своим временем, обязан подчиняться установленному в университете распорядку, читать лекции и т.п.
Безапелляционный характер высказываний Ницше нередко объясняется его настроением. Так, например, он, высоко ценивший Моцарта, Баха, Бетховена и других великих композиторов, неожиданно заявляет: «Шопен – все музыканты, бывшие до него и после него, не имеют право на этот эпитет» [Ницше 2008a, 96]. Некоторые, явно несостоятельные высказывания Ницше, по-видимому, вызваны постоянно терзающими его хворями. Иначе, пожалуй, невозможно объяснить его изречение: «Все предрассудки происходят от кишечника» [Ницше 1990 II, 710]. Если учесть, что философ, как это ни парадоксально, высоко оценивает познавательное значение предрассудков, то это изречение становится еще более непонятным, неуместным в контексте гносеологических воззрений философа3.
Дж. Колли – известный знаток философии Ницше, издатель его сочинений на итальянском языке, указывает на поверхностное знакомство Ницше с историей философии. «Он никогда не читал непосредственно тексты выдающихся философов; он зачастую удовлетворялся учебниками по истории философии. Из одного такого учебника он почерпнул свою информацию о Спинозе, на которого он затем указывал, как на одного из своих предшественников» [Колли 1987, 105].
Недостаточное (говоря помягче) знакомство Ницше с историей философии, с произведениями великих философов ни в малой степени не стесняло философа в его оценке как отдельных философов, так и всего историко-философского процесса. Философию Платона Ницше третирует самым брутальным образом: «Я охотнее применил бы ко всему феномену Платона суровое слово „высшее шарлатанство“… чем какое-нибудь другое слово» [Ницше 1990 II, 626]. По убеждению Ницше, «во всей истории философии нет никакой интеллектуальной честности» [Ницше 2006 XIII, 265]. Отсюда следует окончательный приговор: «Великая школа клеветы – вот что такое была философия до сих пор» [Там же, 293]. Ницше не считает нужным обосновывать эти выводы конкретным анализом, он просто декретирует свое убеждение.
Первым философским произведением, с которым обстоятельно ознакомился молодой Ницше, была книга А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление». Волюнтаристическая метафизика этого философа потрясла Ницше, узревшего в Шопенгауэре не только искомого учителя, но и идейного вождя, которому «нет равных»4. Однако Ницше не стал правоверным шопенгауэрианцем. Соглашаясь с субъективистским истолкованием действительности как представления, Ницше вместе с тем ограничивает это субъективно-идеалистическое основоположение, отмежевываясь от выводов в духе Д. Беркли. Тело, человеческое тело – отнюдь не видимость, не мнимость; его существование не требует доказательств, ибо оно – абсолютная реальность. «Чтобы с чистой совестью заниматься физиологией, нужно считать, что органы чувств не суть явления в смысле идеалистической философии… некоторые говорят даже, что внешний мир есть будто бы создание наших органов. Но ведь тогда наше тело, как частица этого внешнего мира, было бы созданием наших органов… Следовательно, внешний мир не есть создание наших органов» [Ницше 1990 II, 251 – 252]. Это по существу материалистическое положение вполне сочетается в сочинениях Ницше с многократно повторяемым утверждением, что мир, в котором мы живем, есть не что иное, как продукт нашей фантазии, наших инстинктов.
Ницше – основоположник «философии жизни», учения, согласно которому ни материя, ни дух не есть нечто первичное, абсолютное. Изначальна лишь жизнь, которая не сводима ни к материальному, ни к духовному. Жизнь есть «темная, влекущая, ненасытно и страстно сама себя ищущая сила» [Ницше 1990 I, 178]. Сущность жизни – вездесущая воля – воля к власти, которая обнаруживает себя даже у самых примитивных организмов. Ницше пишет: «Возьмем простейший случай – питание примитивных существ: протоплазма расправляет свои псевдоподии, ища то, что ей противостоит, – не из голода, а из воли к власти» [Ницше 2006 XIII, 330]. Умозрительный характер этого вывода совершенно очевиден.