Марксизм есть наука об обществе и вместе с тем идеология рабочего класса. Существует научная и ненаучная идеология, подобно тому, как существует наука и псевдонаука. Если общественное сознание современной буржуазии является лженаучным, то из этого отнюдь не следует, что всякая идеология лженаучна. Поскольку до возникновения марксизма, строго говоря, не существовало научной идеологии (несмотря на то, что буржуазия в ту пору, когда она была прогрессивным классом, создала политическую экономию, материалистическую философию и т.д.), постольку Маркс и Энгельс сплошь и рядом употребляли понятие идеологии в отрицательном смысле, для обозначения извращенного отражения общественного бытия в сознании тех или иных классов и их теоретиков, идеологов. Именно это имел в виду Энгельс, когда писал: «Идеология – это процесс, который совершает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным. Истинные побудительные силы, которые приводят его в движение, остаются ему неизвестными, в противном случае это не было бы идеологическим процессом» (Избранные письма. 1948, стр. 462). Однако Энгельсу, так же как и Марксу, никогда не приходило в голову утверждать, как это делает А. Шлезингер, что осознание людьми своего общественного положения, своих интересов и связанных с ними социальных задач ни при каких условиях не может принять научную форму. Основоположники марксизма создали эту научную форму общественного сознания рабочего класса, научную социалистическую идеологию.
На первый взгляд может показаться, что г-н Шлезингер воюет против всякой идеологии; при ближайшем же рассмотрении оказывается, что он ведет войну лишь против научной идеологии, то есть прежде всего против марксизма. Почему же он становится в позу ниспровергателя всякой идеологии? Да именно потому, что буржуазная идеология давно уже потеряла кредит у значительной части трудящихся капиталистических стран.
Предложенная А. Шлезингером форма ниспровержения «идеологии вообще» насквозь идеологична: всюду, где он выступает с критикой, ее объектом оказываются вполне определенные, социалистические идеалы, и всюду, где Шлезингер пытается рассуждать позитивно, он обнаруживает глубокое родство своих идей с наиболее апологетичными, наиболее доктринерскими и антинаучными социально-историческими концепциями. По всему фронту критики г-н Шлезингер противопоставляет марксизму современную – маскирующуюся, насквозь софистичную – буржуазную идеологию. Осторожная, расплывчатая, неопределенная форма, в которой она выступает сегодня на арене классово-политической борьбы, может быть, лучше всего доказывает, что мы имеем дело с глубоко кризисным явлением, с духовным продуктом общества, утратившего всякую историческую перспективу.
12. 1967 № 4 (стр. 119 – 130).Философия и обыденное сознание
Приговор, который спекулятивно-идеалистическая философия многократно выносила материалистическому миропониманию, обычно гласил: материализм, собственно говоря, не философия, а обыденное сознание, которое, будучи лишено культуры мысли, некритически относится к своим собственным предпосылкам и не подозревает, что необходим критический анализ чувственных данных и своей собственной уверенности в их истинности. Поскольку обыденное сознание не спекулятивный миф, а нечто фактически существующее, необходимо исследовать действительное отношение материализма и идеализма к этой своеобразной форме отражения объективного мира. Это необходимо не только для опровержения идеалистической аргументации, но и для позитивного исследования того значения, которое имеет для философии повседневный опыт людей и связанное с ним обыденное сознание. Последнее может быть предметом изучения социологии, истории, социальной психологии, этнографии и других наук. Нас в данном случае интересует преимущественно гносеологическое и историко-философское рассмотрение данного вопроса.
Обыденное сознание, как его характеризуют В. Келле и М. Ковальзон, – это «сознание массы людей, возникающее в процессе их повседневной будничной практики… В отличие от идеологии и науки последнее (обыденное сознание. – Т.О.) не поднимается до теоретического понимания действительности, а ограничивается рамками эмпирического опыта, закрепляется в традициях, нравах, обычаях и т.п.» (В. Келле, М. Ковальзон. Формы общественного сознания. М., Госполитиздат, 1959, стр. 23 – 24). Мы в основном согласны с этим определением, но хотим лишь подчеркнуть, что обыденное сознание – весьма сложное, многослойное, противоречивое образование, складывающееся из совокупности привычных (постоянно воспроизводимых непосредственными условиями жизни) восприятий, переживаний, представлений, понятий, которые возникают частью стихийно, частью под влиянием воспитания, обучения, личного опыта. В этом смысле обыденное сознание не может быть сведено к совокупности одних лишь эмпирических представлений. Многообразие обыденного сознания, так же как и обыденного опыта, делает невозможной его однозначную оценку.
С обыденными представлениями мы встречаемся повсеместно. Это прежде всего эмпирические представления, заключающие в себе частью относительные истины, частью – иллюзии и заблуждения: вода кипит при 100°; золото не ржавеет; солнце восходит утром и заходит вечером; деньги, положенные в сберкассу, приносят доход их владельцу. Пословицы, поговорки являются классическими, отшлифованными временем выражением обыденного сознания, в которых пульсирует мудрость народа («Жизнь прожить – не поле перейти»), классовый инстинкт угнетенных и эксплуатируемых («Сытый голодного не разумеет»), народные опасения и надежды.
К. Маркс в своих экономических и исторических исследованиях показал, что вульгарная политическая экономия фиксирует и теоретически обосновывает обыденные представления буржуа, согласно которым земля производит ренту, капитал – прибыль, а труд – всего лишь заработную плату. Маркс вскрыл антинаучную сущность этих представлений, которые вульгарная политическая экономия возвела в теоретическую догму, и доказал, что лишь живой труд создает стоимость, прибавочную стоимость и ее модификации. Вместе с тем он разъяснял, что лживая формула вульгарных экономистов отражает определенную реальность, так как собственник капитала действительно получает прибыль, землевладельцы получают ренту, а трудящиеся за свой труд – заработную плату. В данном случае обыденное буржуазное сознание выступает как отражение видимости капиталистических производственных отношений, видимости, порождаемой характерными для капитализма способами перераспределения между различными группами буржуа прибавочной стоимости, созданной пролетариями. В «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта» Маркс указывает, что идеологи мелкой буржуазии по своему образованию и индивидуальному положению могут быть далеки от мелких буржуа как небо от земли. Однако их делает представителями мелкой буржуазии то, что «их мысль не в состоянии преступить тех границ, которых не преступает жизнь мелких буржуа, и поэтому теоретически они приходят к тем же самым задачам и решениям, к которым мелкого буржуа приводит практически его материальный интерес и его общественное положение» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 8, стр. 148). В отличие от мелкобуржуазной идеологии, не возвышающейся по своему содержанию над обыденными представлениями мелких собственников, научная социалистическая идеология преодолевает стихийно складывающееся тред-юнионистское обыденное сознание рабочих, поднимая их до понимания необходимости революционной борьбы против буржуазии и уничтожения капиталистического способа производства.
Таким образом, обыденное сознание отражает не только природу, но и общественные отношения, в силу чего оно в соответствии с определенными историческими условиями носит классовый характер.
Наряду с эмпирическим и идеологическим содержанием обыденного сознания следует указать еще на одну его сторону, особенно существенную в условиях антагонистического общества: религиозность. Религиозное сознание в отличие от теологической псевдонауки – также обыденное сознание, чего не признают не только теологи, но и идеалисты. Религиозное самоотчуждение, удвоение мира на воображаемый и действительный – эти отмеченные Марксом черты религиозного отражения мира получают свое выражение в противоречивости обыденного сознания, в котором эмпирический опыт и фантастические религиозные представления сталкиваются лбами. В силу этого обыденное сознание несводимо к одному лишь обыденному опыту – своей фактической основе. Обыденное сознание – двуликий Янус, одно лицо которого обращено в реальный, посюсторонний мир, а другое – в несуществующее, потустороннее. Было бы поэтому ошибкой отождествлять обыденное сознание со здравым смыслом (здравым рассудком), хотя несомненно, что здравомыслие составляет его существеннейшее, жизненно важное содержание. Не меньшей ошибкой было бы и отрицание противоречивости, двойственности обыденного сознания.
Поскольку обыденное сознание остается самим собой, то есть не поднимается до научно осмысленного воззрения на мир, оно не способно критически разобраться в своем собственном содержании: в нем сталкиваются, напластовываются, амальгамируются реалистические и иррациональные представления. Последние могут быть не только религиозными, но и просто ненаучными или антинаучными. Вот почему здравый рассудок далеко не всегда оказывается здравым.
Гегель в «Лекциях по истории философии» иронизирует по поводу замечания Д. Тидемана, который в своей книге «Дух спекулятивной философии от Фалеса до Беркли» писал, что Горгий идет гораздо дальше, чем может пойти человек со здравым смыслом. Каждый философ, замечает в этой связи Гегель, «идет дальше здравого человеческого смысла, ибо то, что обыкновенно называют здравым человеческим смыслом, не есть философия и часто гораздо менее здраво, чем последняя. Здравый человеческий смысл заключает в себе образ мышления, максимы и предрассудки своего времени, и определения мысли этого времени управляют им совершенно бессознательно для него» (Соч., т. X. М., 1932, стр. 28 – 29). В.И. Ленин приводит в своем конспекте «Истории философии» Гегеля это гегелевское замечание, сопровождая его следующими словами: «здравый смысл – предрассудки своего времени» (Полн. собр. соч., т. 29, стр. 245). Нам представляется, что это положение следует рассматривать скорее как краткое изложение мысли Гегеля (и признание ее частичной истинности), чем как ленинскую оценку здравого смысла. Ленин – это видно из его многочисленных высказываний – решительно отвергал