Таким образом, сведение философских проблем к одному лишь повседневному опыту явно несостоятельно. Философские проблемы как по своему происхождению, так и по содержанию неотделимы от многообразной исторической, в особенности духовной, деятельности человечества. Одни философские проблемы связаны с развитием специального научного знания непосредственно, другие – опосредованно. Даже те философские проблемы, которые выражают главное содержание личной жизни человека, существенно преобразуются под влиянием специальных наук.
Существуют, конечно, и такие философские проблемы, которые несовместимы с научным подходом к исследованию. Но они, как правило, несовместимы и со свидетельствами повседневного опыта. Вот почему программное заявление логического позитивизма о том, что философские проблемы, собственно, не являются проблемами, так как они лишь мнимые вопросы, испаряющиеся в свете логико-семантического анализа, оказалось теоретически не обоснованным. Логический позитивизм пренебрег необходимостью качественного типологического анализа философских проблем. Он не сумел также вскрыть рациональное зерно в той постановке многих философских проблем, которая была характерна для спекулятивно-идеалистической философии.
Разумеется, в философии существовали (и существуют) не только проблемы, но и псевдопроблемы. Однако неопозитивисты, превратившие понятие псевдопроблемы в универсальное оружие для борьбы против «метафизической» философии, не сумели дать сколько-нибудь удовлетворительного определения этого понятия. Они слишком расширительно истолковывают понятие псевдопроблемы, не отличая ее от ложно поставленной, мистифицированной, но, в сущности, вполне реальной проблемы. Большинство философских проблем, которые неопозитивистам (и не только им) представляются псевдопроблемами, в действительности всего лишь ложно поставленные проблемы. Проблема первопричины, по нашему мнению, является типичной псевдопроблемой, так как понятие причины и следствия имеет значение лишь применительно к отдельным явлениям и совершенно лишено смысла по отношению к вселенной как целому. Однако проблема врожденных идей является реальной, хотя и ложно поставленной проблемой. Правильно указывает М.К. Мамардашвили: «В положении идеалистического рационализма XVII века о „врожденности идей“ на деле отразился тот факт, что у научного знания, взятого как отдельный элемент („идея“), обнаруживаются не только свойства, порождаемые наличием существующего вне сознания отдельного объекта этого знания, но и свойства, порождаемые в нем связью с другими знаниями и с общей системой мышления. Это фактический предмет и источник приведенного рационалистического тезиса, реальная проблема теории врожденных идей, скрывшиеся за историческим контекстом их своеобразного освоения и выражения» (см. «Вопросы философии», 1959, № 12, стр. 62). Неопозитивисты явно облегчили себе задачу, объявив все исторически сложившиеся философские проблемы псевдопроблемами.
Не существует такого формального признака, который позволил бы принципиально отграничить псевдопроблему от ложно сформулированной проблемы: лишь действительное развитие познания и специальное исследование может дать конкретный ответ относительно каждой отдельной проблемы, псевдопроблемы или ложно поставленной проблемы. Следует согласиться с утверждением Ж. Пиаже, что «ничто не позволяет окончательно определить проблему как научную или метафизическую» (J. Piaget. Sagesse et illusions de la philosophie. Paris, 1965, p. 60). Априорное противопоставление научных и философских проблем, несомненно, ограничивает возможности науки и философии в решении вопросов, которые неправильно формулируются вследствие недостатка информации или других исторически обусловленных причин. Мы, следовательно, не вправе с порога отвергать проблемы, поставленные идеализмом, лишь потому, что они неизбежно мистифицируются: необходимо расшифровывать эти проблемы. К этому в немалой мере, вопреки вульгарной критике идеализма, сводятся задачи научного исследования идеалистической философии.
Метафизическое противопоставление философских проблем научным столь же несостоятельно, как и игнорирование качественного различия между ними. В философии речь идет не просто о тех или иных истинах, но и о природе истины вообще, не только о наиболее общих законах всего существующего, но и о понятии закона как такового. Что такое истина? Что такое знание? Что такое закон? Что такое материя? Что такое человек? Что такое мир? Сама форма этих вопросов отлична от вопросов, которые обычно встают перед физиком, химиком и другими представителями частных наук.
Философию, далее, интересует вопрос «почему?». Разумеется, этот вопрос вопреки утверждениям позитивистов не чужд и специальным наукам. Наука, указывает М.В. Келдыш, «еще очень мало сделала для выяснения таких грандиозных проблем, как зарождение жизни на Земле, как основы организации живой материи; мы не знаем, как появилась живая материя и почему было неизбежно то развитие, которое она получила» (см. «Коммунист», 1966, № 17, стр. 31). Однако в философии вопрос «почему?» занимает, по нашему мнению, несравненно больше места, чем в любой специальной области знания. Иное дело, что понадобились тысячелетия, чтобы философия осознала значительность этого вопроса.
Смысл вопроса «почему?» становится особенно очевидным, когда мы рассматриваем явления общественной жизни. Общественно-исторический процесс в отличие от природного есть результат совокупной деятельности людей. В этой области игнорирование вопроса «почему?» становится отказом от критического анализа и оценки социальных явлений. Это не значит, конечно, что самой постановкой этого вопроса философ застраховывает себя от некритического отношения к общественным отношениям: существенна не только форма вопроса, но и включаемое в него содержание, не говоря уже о содержании ответа. Так, например, говоря о частной собственности, философ именно потому, что он философ, не может уйти (и обычно не уходит) от вопроса: почему она существует? Но если он не расчленяет, не конкретизирует этого вопроса и просто утверждает, что частная собственность существует потому, что такова человеческая природа, то он ничем не отличается от буржуазного экономиста-апологета. Но представим себе философа, который расчленяет, осмысливает, конкретизирует саму постановку вопроса: тождественна ли частная собственность и присвоение человеком вещества природы вообще? Чем отличается собственность на средства производства от собственности на другие вещи? Существовали ли в истории иные формы собственности, или понятия «частная собственность» и «собственность вообще» тождественны? Является ли природа человека неизменной? Нетрудно понять, что такая постановка вопроса «почему?» выявляет многообразие его возможного содержания. Не следует, однако, думать, что правильная постановка вопроса зависит лишь от желания мыслителя: она предполагает как определенный уровень познания, так и некоторые социальные предпосылки.
Итак, вопрос «почему?» может носить содержательный или же, напротив, бессодержательный характер. Нет ничего легче, чем сопровождать любое утверждение или отрицание глубокомысленным «почему?», не затрагивающим сущности того вопроса, факта, предмета, о котором что-либо высказывается. Такого рода вопрошание превращается в детское занятие, и дети, постоянно спрашивающие «почему?», и взрослые, подражающие детям или остающиеся на уровне детей, не становятся благодаря этому философами. Народная мудрость справедливо высмеивает это настойчивое, бездумное «почемуканье», как занятие, не требующее умственного напряжения. И если позитивисты пытались иной раз свести философские вопросы к детскому «почему?», то это указывает лишь на то, что в своей шумной полемике против эссенциализма, якобы реставрирующего средневековые представления о скрытых (то есть принципиально не наблюдаемых) качествах, они проглядели сущность философских вопросов и те существенные отношения в самой действительности, к которым они относятся.
Анализ формы философского вопроса выявляет его специфическое, несводимое к предмету частных наук содержание. Иными словами, не тот или иной способ формулировки проблемы делает ее философской, а ее содержание. Поэтому и нефилософы, когда им приходится заниматься этими проблемами, тоже философствуют. Это показывает, что не существует математического, физического, химического решения философских проблем, хотя математика, физика, химия и другие науки участвуют в их решении. И все же на вопросы, что такое закон, что такое истина, какова природа наиболее общих закономерностей, почему мир познаваем, почему сознание есть отражение объективной реальности, как и на все другие философские вопросы, не может ответить ни одна частная наука, потому что они относятся к содержанию всех наук. Поэтому, отвергая идеалистическое положение о сверхнаучности философских проблем, мы утверждаем тем самым лишь то, что они могут быть решены только научно. А это означает, что решение философских проблем основывается на всей совокупности научных (но не только научных) данных. Однако решением этих проблем, во всяком случае, непосредственно, занимается именно философия: это-то, собственно, и составляет ее задачу.
Таким образом, действительно существуют вопросы, которые может решать только философия, однако не без помощи всех других наук. Эти вопросы и есть, собственно, философские проблемы. Это на первый взгляд самоочевидное положение (зачем в ином случае философия?) требует, однако, разъяснения, поскольку в ходе истории философии проблемы, веками считавшиеся философскими, постоянно переходили в ведение частных наук и благодаря этому получали научное разрешение. Ближайший анализ такого рода проблем показывает, что это были частные вопросы и философия занималась ими постольку, поскольку не было соответствующей частной науки. Поэтому вопросы, которыми занималась философия в течение тысячелетий, могут быть разделены на два основных вида. Это, во-первых, наиболее общие вопросы, которые возникали, развивались, получали определенное решение на протяжении всей истории философии. Во-вторых, это частные вопросы: они постепенно отпочковывались от философии.