что он высказывал, и то, как он высказывал, и, наконец, то, о чем он умышленно умалчивал: ведь еще Кант, проповедовавший строжайший этический ригоризм, доказывал, что в известных случаях умолчание не противоречит нравственности.
Остановимся на «Философии права» Гегеля, то есть на том произведении, анализ которого нередко служит основанием для вывода о реакционности социально-политических воззрений Гегеля. В этом сочинении Гегель, касаясь традиционной со времени античности классификации государственных форм, говорит, что и монархия, и аристократия, и демократия в том виде, в каком они существовали в прошлом, являются односторонними формами государственного устройства, которые «не могут переносить внутри себя принципа свободной субъективности и не соответствуют развитому разуму»[29]. Принцип свободной субъективности, как мы увидим далее, есть не что иное, как умозрительная (и, мы бы сказали, эзотерическая) формулировка буржуазно-демократического понимания гражданских прав личности.
Относительно «феодальной монархии» (гегелевский термин) философ заявляет, что в этом «политическом строе жизнь государства покоится на привилегированных личностях, от каприза которых зависит значительная часть того, что должно быть сделано для сохранения существования государства»[30]. Осуждая феодальную монархию, то есть самодержавие, как систему политического произвола, Гегель противопоставляет ей конституционную монархию, которая рассматривается им как высшая, последняя, в сущности, абсолютная форма государственного устройства: «Развитие государства в конституционную монархию есть дело нового мира, в котором субстанциальная идея приобрела бесконечную форму»[31]. Гегель, таким образом, возвеличивает ближайшую цель буржуазии. Это явно противоречит гегелевской диалектике. Но противоречит ли это интересам буржуазии?
В связи с характеристикой конституционной монархии Гегель обстоятельно говорит о величии монарха, стоящего будто бы выше ответственности за действия правительства, о божественном авторитете монарха, о том, что суверенитет государства персонифицируется в личности монарха и т.д. Все это, по-видимому, и во времена Гегеля не могло не вызывать возмущения многих республикански мысливших людей. Эта отдающая сервилизмом сторона гегелевской философии права была подвергнута уничтожающей критике молодым Марксом в его наброске (рукописи) «К критике гегелевской философии права». В этой работе Маркс, в частности, показывает, что Гегель в своей «Философии права» мистифицирует конституционную монархию, чтобы представить ее в качестве самого себя реализующего абсолютного социального идеала: «Все атрибуты конституционного монарха в современной Европе Гегель превращает в абсолютные самоопределения воли. Он не говорит: воля монарха есть окончательное решение, а говорит: окончательное решение воли есть монарх. Первое предложение эмпирично. Второе – извращает эмпирический факт, превращает его в метафизическую аксиому»[32].
Таким образом, социально-политические воззрения Гегеля действительно заключают в себе немало темного в разных смысловых значениях этого слова. Необходимо поэтому отделить основное, решающее в гегелевской социальной философии от всякого рода экзотерической декламации, реверансов перед прусским государством, правительством и т.д. Все эти реверансы и декламации, конечно, также должны быть внесены в счет, однако лишь в той мере, в какой они выражают действительные убеждения Гегеля. А это как раз и подлежит выяснению.
Чтобы разобраться в этом «темном» вопросе, начнем прежде всего с принципиальной оценки обосновываемой Гегелем политической задачи: установления конституционной монархии. Некоторые исследователи полагают, что провозглашение и обоснование этой задачи Гегелем само по себе уже свидетельствует о нереволюционности и даже консервативном характере его политических воззрений. Эта точка зрения представляется нам сугубо неисторической, неконкретной.
В условиях революционной ситуации, когда абсолютизм готов «даровать» народу какую-нибудь куцую конституцию ради укрепления своей социальной основы, требование конституционной монархии обычно оказывается контрреволюционным. Когда здание феодального абсолютизма трещит по швам, «пропагандистами» конституционной монархии становятся политические реакционеры. Гегель же провозглашал и обосновывал лозунг конституционной монархии в эпоху, когда в Германии еще не было революционной ситуации, когда все попытки законодательного ограничения абсолютизма терпели крах, а сама идея конституционной монархии официально третировалась как «демагогическая». Не это ли вынуждало Гегеля сопровождать свое обстоятельное обоснование необходимости конституционной монархии всевозможными оговорками относительно величия и неприкосновенности монархического принципа? Не требовала ли объективная логика идеологической борьбы такого рода лавирования также и потому, что монархические иллюзии господствовали и среди буржуа?
Энгельс глубоко вскрыл подлинный смысл гегелевской концепции конституционной монархии, когда писал: «Гегель в своей „Философии права“ объявил конституционную монархию высшей и совершеннейшей формой правления. Иными словами, он возвестил о близком пришествии отечественной буржуазии к власти»[33]. В свете этой оценки Энгельса представляется очевидным, что за три десятилетия до революции 1848 года лозунг конституционной монархии в Германии был буржуазно-революционным лозунгом, который, несомненно, способствовал консолидации сил антифеодальной оппозиции.
Конечно, ратуя за конституционную монархию, можно по-разному истолковывать эту форму государства. Реакционер или консерватор, будучи вынужден признать, что без конституции уже невозможно сохранить монархию, истолковывает конституцию лишь как новый монархический мундир с демократическими галунами. Поверхностное рассмотрение гегелевской «Философии права» может породить представление, будто бы Гегель – сторонник такого переоблачения абсолютизма в конституционный наряд. В действительности же Гегель полемизирует с такого рода концепцией, хотя затушевывает это важнейшее обстоятельство. Напомним, что в «Философии права» Гегель говорит о развитии субъективности, самодеятельности членов общества, развитии гражданских прав, представительных учреждений как существеннейшем содержании конституции. Частные цели граждан являются законными целями, и даже произвол индивидуума, разумеется, в рамках закона, следует рассматривать как необходимость. Такова точка зрения Гегеля, который в выражении «конституционная монархия» делает ударение на первом слове, в то время как консерваторы, естественно, подчеркивают второе.
Однако в полной мере и со всей определенностью и недвусмысленностью действительный смысл гегелевского понимания конституционной монархии выявляется в произведениях, где проблематика права не входит в предмет исследования. Так, в третьей главе лекций по эстетике – «Прекрасное в искусстве, или идеал», говоря о том, что в прошлом героями в произведениях искусства были обычно коронованные особы, Гегель замечает: «Монархи нашего времени больше уже не представляют собою, подобно героям мифической эпохи, некоторой конкретной в себе вершины целого, а являются лишь более или менее абстрактным центром внутри уже самостоятельно развитых и установленных законом и конституцией учреждений. Важнейшие дела правителя монархи нашего времени выпустили из своих рук. Они уже самолично не отправляют правосудия; финансы, гражданский порядок и гражданская безопасность больше уже не составляют их собственного специального занятия; война и мир определяются общими условиями внешней политики, которою они не руководят самостоятельно и которая не подчинена их ведению. А если им принадлежит во всех этих государственных делах последнее верховное решение, то все же собственное содержание этих решений в целом мало зависит от их индивидуальной воли, и оно уже установлено само по себе до того, как оно восходит на их решение. Таким образом, вершина государства, собственная субъективная воля монарха, носит по отношению ко всеобщему и публичному лишь чисто формальный характер»[34]. Конечно, тот, кто утвердился в предвзятом убеждении насчет реакционности социально-политических взглядов Гегеля, может истолковать эти его достаточно ясные положения как своего рода сетования по поводу упадка королевской власти. Ведь и в данном случае Гегель весьма осторожен: он описывает исторически совершающийся процесс, не высказывая, во всяком случае прямо, своего отношения к нему. И все же это отношение понятно всякому, кто проникся основной идеей его философии: история человечества есть его поступательное развитие, благодаря которому осуществляется субстанционально присущее человеческой личности стремление свободно творить свою жизнь. Вот почему приведенное положение Гегеля достаточно красноречиво характеризует его убеждения, которые трудно назвать монархическими: в той конституционной монархии, которая, с точки зрения Гегеля, увенчивает развитие общества, власть монарха носит, так сказать, декоративный характер, ибо все государственные вопросы решается соответствующими государственными органами.
В «Философии права» Гегель обстоятельно доказывает преимущества наследственной монархии над избирательной. Маркс в этой связи саркастически замечает, что в таком случае высшую конституционную функцию короля образует его половая функция. Это замечание, поскольку оно характеризует воззрение Гегеля, не нуждается в пояснениях. Таким образом, в гегелевском понимании конституционной монархии важнейшее место занимает отнюдь не учение о королевской власти, но учение о «гражданском обществе» (bürgerliche Gesellschaft). В этой связи мы хотим сослаться на «Лекции по истории философии», где, анализируя учение Платона об идеальном государстве, Гегель фор