Если наука есть определенная социальная система, то, следовательно, здесь имеют место такие отношения, которым сами люди служат, подчиняются, хотя бы для того, чтобы не оказаться за пределами науки. Но в таком случае проблема заключается в том, как функционирует наука, какие социальные функции она выполняет. Функции науки не исчерпываются процессом познания. Поскольку наука выступает как одна из основ практической деятельности людей, она непосредственно участвует в создании средств производства, орудий труда, аппаратов, устройств, удовлетворяющих многообразные потребности людей. Функция науки как производительной силы несводима к одному лишь познанию, в частности, также потому, что применение знаний также предполагает научное исследование. Однако творческая деятельность, в которой участвует наука, не сводится, как известно, к применению знаний.
Наука, далее, есть система учреждений, институций, а это значит, что социально-культурные формы, посредством которых осуществляется познание, объективно обусловлены.
Следует также иметь в виду, что перед людьми стоит задача не только овладения законами природы и общественного развития, но и задача овладения объективными условиями, закономерностями развития науки с тем, чтобы направлять это развитие оптимальным образом в интересах всего общества. Очевидно, и в сфере науки существует закономерное отношение между сознательным и стихийным, объективное отношение, которым надо овладеть.
Что это значит – наука служит человеку? Постановка вопроса требует уточнения, человек – это, во-первых, единичное существо, данный, отдельный индивид. Но человек есть вместе с тем – такова его сущность – совокупность общественных отношений. И служение обществу – высшее назначение науки – разумеется, не совпадает со служением каждому данному отдельному индивиду.
В.А. Энгельгардт: Иными словами, вы ставите вопрос о том, что наука служит индивиду прежде всего через служение обществу?
Т.И. Ойзерман: Да. Но вопрос заключается в том, каким образом это осуществляется. Если наука занимается, например, какими-либо весьма специальными проблемами, то переход от них к потребностям людей достаточно сложен. Он опосредуется социальной организацией, и, говоря, что наука должна служить человеку, мы должны расшифровать, какой смысл мы включаем в понятие «гуманистическое значение науки».
В.А. Энгельгардт в своем выступлении правильно сказал, что слово «гуманизм» недостаточно ясно. Существуют различные исторические формы гуманизма. Фейербах, например, понимал гуманизм как антропологическое тождество человеческих индивидов. Марксизм, не отрицая антропологического единства людей, подчеркивает, в отличие от Фейербаха, социальные различия, противоположности. С марксистской точки зрения, проблема гуманизма – это проблема социального освобождения угнетенных и эксплуатируемых. В этом Маркс видел основной позитивный смысл гуманизма.
Мне хотелось бы подчеркнуть, что, говоря о том, что наука служит истине, что она служит человеку, что она призвана гуманизировать жизнь, говоря о социальной ответственности ученого, мы должны раскрывать смысл этих слов, понятий, а не просто пользоваться ими без учета их многообразного содержания и тех серьезных разногласий, которые существуют в определении этих понятий, в понимании обозначаемых ими проблем. Так, например, говоря о социальной ответственности ученого, следует иметь в виду, что таковая возможна лишь как компетентная ответственность. Границы компетентности ученого в значительной мере определяются существующим в науке (и за ее пределами) разделением труда. Поэтому компетентная ответственность осуществляется коллективом ученых (и не только ученых), что, разумеется, не умаляет роли отдельного ученого, в том числе и его ответственности перед коллективом, институтом, организацией, берущей на себя всю полноту ответственности. Отсюда проблемы управления наукой, координации деятельности отдельных ученых и целых коллективов. Следовательно, когда мы говорим о служении ученого науке, не следует представлять себе дело так, что, с одной стороны, имеется индивид-исследователь, а с другой – дело, которым он занимается. То же относится и к вопросу о гуманистическом назначении науки. Этот вопрос можно решать лишь с исторически определенных социальных позиций, имея в виду, что общество вообще – это абстракция, а существует в действительности исторически определенное общество, социалистическое, капиталистическое и т.д. Это значит, что вопросы, которые мы обсуждаем, должны быть поставлены на прочную мировоззренческую основу.
22. 1973 № 8 (стр. 84 – 95).Исторический материализм и идеология «технического» пессимизма
Тот факт, что материальное производство составляет постоянное и необходимое условие существования людей, вполне сознавали и домарксовские мыслители, которые были далеки от материалистического понимания истории. Природа, полагали они, немногое предоставляет людям в готовом виде. Производство обычно рассматривалось этими мыслителями как внешняя, мы бы сказали, досадная необходимость, без которой, увы, невозможно обойтись. Такое воззрение не столь уж существенно отличается от ветхозаветного представления, согласно которому потомки Адама и Евы были обречены на тягостный труд в наказание за первородный грех.
Лишь немногие домарксовские философы приблизились к научному пониманию действительного сущностного значения труда в человеческой жизни. Гегель, отмечает Маркс, «рассматривает труд как сущность, как подтверждающую себя сущность человека…»[88]. Однако и у Гегеля всемирная история развертывается по ту сторону материального производства, развитие которого, по сути дела, не интересует философа. «Все прежнее понимание истории, – указывают в этой связи основоположники марксизма, – или совершенно игнорировало эту действительную основу истории, или же рассматривало ее лишь как побочный фактор, лишенный какой бы то ни было связи с историческим процессом»[89]. Это исключение истории производительных сил из всемирной истории является, как мы увидим далее, одной из предпосылок идеологии «технического» пессимизма.
С точки зрения исторического материализма, общественное производство есть та совместная деятельность масс людей, благодаря которой люди творят свою собственную историю. Не только антропологическое становление человека, но и все последующее развитие человеческого рода обусловлено становлением и развитием материального производства. Последнее есть не просто изготовление полезных вещей, но и производство потребностей и способностей самого человека, так же как и производство многообразных форм общения, взаимодействия людей. Именно производственные отношения, которые марксизм рассматривает не как технико-технологические, а как общественные отношения, социальную форму производства, обусловленную уровнем и характером развития производительных сил, определяют в конечном счете все историческое многообразие политических и идеологических институтов, а также духовную культуру общества.
Исторический оптимизм марксизма, марксистское понимание объективной обусловленности социального прогресса развитием производительных сил общества, высокая оценка поступательного развития производительных сил как основного критерия социального прогресса, – все эти черты материалистического понимания истории неразрывно связаны друг с другом. Следует, однако, подчеркнуть, что внутренне присущее марксизму оптимистическое понимание исторических перспектив общественного развития принципиально несовместимо с однозначной интерпретацией развития производительных сил, так же как и с игнорированием противоречивости этого процесса. Исследование антагонистического характера капиталистического прогресса является, как известно, одной из основных научных заслуг Маркса и Энгельса.
Основоположники марксизма вскрыли антагонистическое единство противоположных социальных процессов: овладение стихийными силами природы и порабощение человека человеком. Они доказали, что при капитализме развитие самодеятельности индивидов обусловлено господством стихийных сил общественного развития над людьми. Капиталистический способ производства, постоянно воспроизводя социальные предпосылки своего существования, непрерывно деформирует, ухудшает и разрушает естественные условия человеческой жизни, хищническая эксплуатация которых является одним из условий капиталистического прогресса. Но Маркс и Энгельс не делали пессимистических выводов из этого исследования социальных антагонизмов: они доказали, что капитализм (а с ним и антагонистический характер социального прогресса) является исторически преходящей фазой развития человечества.
Современники Маркса и Энгельса, видевшие в капитализме абсолютную, единственно возможную (во всяком случае в цивилизованном обществе) систему производства, единодушно отвергли марксистское положение об антагонистическом характере капиталистического прогресса, несмотря на всю очевидность подтверждающих его фактов. В те времена буржуазные идеологи апеллировали к будущему, которое представлялось им расширенным и улучшенным переизданием капиталистического status quo. Эти идеологи утверждали, что негативные последствия капиталистической индустриализации так же преходящи, как и другие, свойственные буржуазному обществу «аномалии». Все это, полагали они, будет устранено путем дальнейшего прогресса и совершенствования производства.
Буржуазные идеологи XIX века непоколебимо верили в вечность капиталистического строя и беспредельное развитие производительных сил, разумеется, на капиталистической основе. В наше время они вынуждены пересматривать эти догматические убеждения: слишком уж очевиден конфликт между созданными капитализмом производительными силами и частнособственническими производственными отношениями. «Техника капитализма, – писал В.И. Ленин, – с каждым днем все более и более