принципе; на самом деле принцип истинной философии состоит именно в том, что он содержит в себе все особые принципы»[143]. Это положение Гегеля вопреки убеждению некоторых его критиков не является оправданием философского эклектизма. Речь идет о диалектическом отрицании всех особых принципов с точки зрения всеобщего принципа, которым Гегель считал основное идеалистическое положение своей монистической системы. Разрабатывая идеалистическую систему, Гегель доказывал, что несовместимость различных идеалистических учений является следствием абсолютизации особых частных идеалистических основоположений. Гегель стремился синтезировать идеалистические учения, полагая, что диалектическое отрицание их особых принципов превращает эти принципы в согласующиеся друг с другом элементы истинной философской системы.
Гегель действительно подытожил историческое развитие идеалистической философии. Но его система в силу своего идеалистического содержания оказалась в противоречии с разработанной Гегелем диалектической концепцией развития. «Абсолютный дух» требует окончательного завершения философского развития. Принцип тождества бытия и мышления, несмотря на все диалектические оговорки, сводит бытие к онтологически интерпретируемому мышлению, исключая тем самым эпистемологический принцип отражения. Знание оказывается тождественным бытию; система знания трактуется как система бытия, развертывающая и осознающая свои определения.
Гегель, по существу, игнорирует человеческий, субъективный характер познания, а следовательно, и противоречия между любой системой знаний и ее предметом – существующей независимо от познания системой. Разрешение этих противоречий, так же как и возникновение новых противоречий, – существенный аспект развития познания, аспект, который также выпадает из поля зрения Гегеля. Между тем отражение действительности, искажение ее образа и преодоление (в известных пределах) этого искажения – существенные моменты диалектики процесса познания, диалектики истины и заблуждения. В.И. Ленин пишет: «Мы не можем представить, выразить, смерить, изобразить движения, не прервав непрерывного, не упростив, не угрубив, не разделив, не омертвив живого. Изображение движения мыслью есть всегда огрубление, омертвление, – и не только мыслью, но и ощущением, и не только движения, но и всякого понятия.
И в этом суть диалектики. Эту-то суть и выражает формула: единство, тождество противоположностей»[144]. В.И. Ленин, следовательно, подчеркивает, что искажение образа познаваемой действительности происходит не только в суждениях, умозаключениях, теориях. Корни искажения познаваемого предмета обнаруживаются уже в элементарных актах познавательной деятельности, в самой способности познания, которая есть вместе с тем и способность заблуждаться, ибо не существует, конечно, особой способности заблуждения. Преодоление этого искаженного отражения действительности, становление адекватного отражения объекта – сложный диалектический процесс, исследованию которого нет места в системе Гегеля именно потому, что познающее мышление идеалистически интерпретируется как субстанция, ставшая субъектом, как абсолютное, обладающее всей полнотой возможного знания.
Таким образом, у Гегеля, по существу, отсутствует ясно выраженная постановка вопроса об отношении систем знания к действительным объектам исследования, которые также носят системный характер. Понятие системы как целостного комплекса, который определяет образующие его элементы и вместе с тем сам определяется посредством их взаимодействия, было впервые разработано Марксом в ходе исследования капиталистической системы производственных отношений. Домарксовские концепции системы имели весьма ограниченное эвристическое значение, так как они исходили из допущения существования неизменных (аналогичных демокритовским атомам) элементов. Исследование системы понималось как анализ возможных комбинаций неизменных составных частей. Целое сводилось к составляющим его частям; оно, следовательно, считалось определяемым своими частями. Их положение в качестве образующих целое частей не придавало им какой-либо новой качественной характеристики.
Количество элементов, составляющих каждую данную систему (точнее, целое), также представлялось неизменным, раз навсегда данным. Поэтому и система мыслилась находящейся в равновесном состоянии; представления об изменении, развитии системы фактически не существовало. В противоположность такому антидиалектическому пониманию системного целого Маркс исследует закономерности развития капиталистической системы. Элементы экономической структуры буржуазного общества рассматриваются им как качественно отличные от экономических элементов феодальной системы производства, несмотря на то, что и при феодализме существовало товарное хозяйство, денежный, торговый капитал, прибыль, ссудный процент, рента и т.п. Так, например, товар характеризуется Марксом как экономическая клеточка капиталистической системы. Само собой разумеется, что товар не был экономической клеточкой феодального производства.
Маркс исследует расширенное воспроизводство капиталистической системы, трансформацию образующих ее элементов, возникающие вследствие этих процессов изменения и развития новые качественные характеристики капиталистической системы, новые тенденции, противоречия, концентрацию и централизацию капитала, то есть все те процессы, которые обусловили, как впоследствии доказал В.И. Ленин, перерастание системы свободной капиталистической конкуренции в систему монополистического и далее государственно-монополистического капитализма.
Ленинская теория империализма завершила экономическое обоснование исторической неизбежности перехода от капиталистического обобществления средств производства к социализму. «Социализм, – писал В.И. Ленин, – есть не что иное, как ближайший шаг вперед от государственно-капиталистической монополии. Или иначе: социализм есть не что иное, как государственно-капиталистическая монополия, обращенная на пользу всего народа и постольку переставшая быть капиталистической монополией»[145]. Исторический опыт становления и развития социалистического строя полностью подтвердил этот гениальный ленинский вывод, прогностическое значение которого трудно переоценить.
На примере марксистско-ленинского экономического исследования капитализма становится очевидным, что этот системный подход представляет собой конкретизацию, углубление, обоснование диалектико-материалистической теории развития. Это прежде всего отличает его от системных концепций, господствующих в современной буржуазной социологии.
В наше время понятие системы приобрело универсальное значение. Системный подход плодотворно применяется в лингвистике, биологии, математике, минералогии, логике и т.д. Наличие множества качественно различных систем делает все более затруднительной однозначную дефиницию понятия системы. По-видимому, и здесь, следуя известному указанию Маркса, необходимо рассматривать конкретное определение (в данном случае системы) как единство различных, более или менее абстрактных дефиниций. Таким образом, само определение системы становится системным. С этих методологических позиций подлежит обсуждению и проблема философских систем.
Если понятие системы имеет универсальное значение, то оно должно быть применено ко всем философским учениям. Все они представляют собой системы, независимо от намерений их создателей и способа изложения. С этой точки зрения отрицание философских систем такими философами, как С. Киркегор, Ф. Ницше, Г. Марсель, оказывается лишь субъективной стороной дела, которую следует отличать от объективного, системного содержания их учений, совершенно независимого от того, что эти учения излагались в форме афоризмов, дневниковых записей и т.д.[146].
Марксистское отрицание традиционных философских систем, как и философии в старом смысле слова вообще, есть обоснование философской системы нового типа. Маркс и Энгельс создали диалектико-материалистическую философскую систему.
Основоположники марксизма вскрыли несостоятельность того понимания философской системы, которое предполагает неизменные по своему содержанию категории, количество которых к тому же мыслится раз навсегда данным. Это представление, получившее законченное выражение в учении Канта о таблице категорий, противопоставляло категории как извечные, неизменные структурные формы мышления развивающемуся знанию, отрывало их от него, превращая их тем самым в лишенные объективного содержания, то есть сами по себе пустые, формы знания. Априоризм Канта был неизбежным логическим выводом из такого антидиалектического понимания категорий. Между тем категории логики, о которых идет речь у Канта, так же как и философские, а также общенаучные категории вообще, – содержательные формы знания, то есть заключают в себе определенные знания о действительности, знания, которые исторически развиваются, обогащаются, становятся все более адекватным отражением объективно существующего. Укажем хотя бы на развитие категории причинности, наглядно выявившее ее содержательный характер. Разумеется, говоря о содержательности философских категорий, мы имеем в виду такого рода понятия, которые не являются надуманными или схоластическими дистинкциями.
Гегель в «Науке логики» правильно поставил вопрос о системе развивающихся категорий. Но гегелевский панлогизм обедняет и извращает процесс развития категорий, отрывая этот процесс от всего нефилософского развития. Объективные истины, которые фиксируются философскими категориями, добываются исследованием всего многообразия фактов, а не посредством имманентного саморазвития понятия. Философские категории представляют собой исторические ступени развивающегося познания, специфическое подытожение