— Ну, по всей вероятности, тут нужна твердая рука.
— Не только. К тому же я понятия не имею, какие нужно купить краски, уж не говоря о том, как их смешивать.
— Но можно научиться!
— Нет, такую работу может сделать только художник, — сказал я.
— Конечно. Если знаешь технику и…
— Жаль, что мы не успели использовать технику Тернквиста. Он был художником и обожал Мондриана.
— Он, слава богу, не единственный в Нью-Йорке художник. Если уж ты задался целью повесить Мондриана над диваном и не хочешь написать картину сам, уверена, найти кого-нибудь не проблема.
— Я не говорю о Мондриане для личного пользования.
— Разве? О!..
— Именно.
— Так ты хочешь…
— Именно.
— Куда запропастилась эта чертова официантка? Да человек может запросто от жажды помереть, пока она…
— Вот она, идет.
— Слава Богу. Нет, не думаю, что это сработает, Берн. Я ведь говорила о картине, которая будет хорошо смотреться над твоим диваном, а не о том, чтобы одурачить экспертов. Кроме того, где найти художника, которому можно доверять?
— Да, это проблема.
Подошла официантка и поставила перед Кэролайн новую порцию мартини. Окинула взглядом мой бокал с кокой, еще наполовину полный. Или наполовину пустой, на взгляд пессимиста.
— Прекрасно, — сказала ей Кэролайн. — Готова побиться об заклад, прежде вы работали медсестрой.
— Это еще что, — заметила та. — Выдавать секреты, конечно, нехорошо, но я знаю, вы никому не скажете. Наш бармен, между прочим, был раньше нейрохирургом.
— Сразу чувствуется рука специалиста. Мастерства он не утратил. Хорошо, что на мне Голубой крест.
Официантка хихикнула и удалилась. Кэролайн проводила ее долгим взглядом.
— Шикарная девица, — заметила моя сообщница.
— Жаль только, что она не художник.
— Какая походка, сколько достоинства!.. Какая соблазнительная задница. Как считаешь, она лесбиянка?
— Надежда умирает последней, да, Кэролайн?
— Так, во всяком случае, говорят.
— Ладно, лесбиянка она или натуралка, нам без разницы, — заметил я. — Потому как нам нужна прежде всего художница.
И тут в зале почему-то настала тишина, словно кто-то упомянул имя Э. Ф. Хаттона. Нет, разговоры за соседними столиками не прекратились, просто мы перестали их слышать. Мы с Кэролайн замерли, точно громом пораженные, затем глаза наши встретились. И через несколько секунд мы с ней в один голос произнесли одно и то же имя.
— Дениз, — сказали мы.
Глава 17
— Подержи-ка, — сказала Дениз Рафаэльсон. — Даже не помню, когда в последний раз натягивала холст на подрамник. Кто в наши дни станет этим заниматься? Покупаешь уже готовое, натянутое на подрамник, и никаких хлопот. Лично у меня уже давно не было заказчиков, которые настаивали бы на определенном размере, да еще в сантиметрах.
— Эта метрическая система имеет хождение во всем мире.
— Ой, ну, ты знаешь, что я в таких случаях говорю. Дайте им грамм, и они отхватят кило. Ну ладно, вот так уже ближе к истине, Берн. Но только у того, кто подойдет к этой красоте с рулеткой, будет еще шесть способов определить, что она ненастоящая. Нет, размеры максимально приближены к оригиналу. Ну, может пары миллиметров не хватает… А помнишь, как рекламировали сигарету, которая была всего на какой-то дурацкий миллиметр длиннее обычной?
— Помню.
— Интересно, что с ними сталось, с этими сигаретами?
— Наверняка кто-нибудь да выкурил.
Сама Дениз тоже курила в этот момент сигарету, вернее, позволила ей спокойно догорать в створке раковины, служившей пепельницей. Мы находились у нее в мастерской и натягивали полотно. Мы — это Дениз и я, Кэролайн отказалась меня сопровождать.
Дениз была длинноногой и стройной женщиной с темно-каштановыми вьющимися волосами, очень белой кожей и россыпью мелких бледных веснушек на щеках. Она занималась живописью и обеспечивала вполне сносное существование не только себе, но и своему сыну Джейриду. Последнему время от времени перепадали также алименты от отца, в виде чека. Писала она абстрактные полотна, отмеченные живостью, яркостью и чрезвычайной выразительностью. Вам могли не нравиться ее полотна, но не обратить на них внимания было просто невозможно.
То же, в определенной степени, можно было отнести и к их создательнице. Мы с Дениз встречались на протяжении примерно лет двух, объединенные пристрастием к экзотической жратве, классическому джазу и модным шуточкам. И яблоком раздора всегда была Кэролайн, которую Дениз по непонятным мне причинам презирала. Затем вдруг у них с Кэролайн начался бурный роман. Правда, длилось все это недолго, и когда между ними все было кончено, Кэролайн уже больше не виделась с Дениз, как, впрочем, и я.
Я мог бы сказать, что совершенно не понимаю женщин, но разве это будет новостью?.. Их никогда никто не понимал.
— А это гипс, — объяснила Дениз. — Нам ведь нужно, чтоб полотно имело гладкую поверхность, так что прежде всего следует нанести гипс. Вот, возьми кисть… Так, прекрасно. Ровный гладкий слой… Старайся работать запястьем, Берн.
— А это для чего?
— Для просушки. Это акриловый гипс, сохнет он очень быстро. А теперь надо ошкурить.
— Ошкурить?
— Да, наждачной бумагой. Слегка, вот так… Потом наносим еще один слой гипса и снова ошкуриваем, потом еще один слой, и снова ошкурить.
— А там и ты покажешься на другом берегу.
— Ага… «В седле и готова лететь по дороге селенья и фермы поднять по тревоге. И все города… „чего-то там“».
— «И все города Мидлссекса», — закончил за нее я, максимально приближая текст к подлиннику Лонгфелло. Вообще это слово «Мидлссекс» почему-то постоянно витало в воздухе между нами. — Мидлссекс образовался от Мидл-Сэксонс,[29] — объяснил я. — Считается, что именно там впервые поселились саксы. Эссекс произошел от Ист-Сэксонс,[30] а…
— Ах, оставь, пожалуйста.
— Ладно.
— Каждое бисексуальное селенье и двор… А вот «Ноу секс»[31] очевидно произошло от Норт-Сэксонс,[32] да?
— Вроде бы ты не хотела об этом говорить.
— Ну, это как чесотка, удержаться невозможно. Пойду поищу какой-нибудь альбом с цветными репродукциями. «Композиция в цвете», год 1942-й. Одному Господу ведомо, сколько картин под таким названием он написал. Знаю на Харрисон-стрит одного минималиста, так он все свои картины называет исключительно «Композиция № 104». Это его любимое число. И если когда-нибудь он станет знаменитым, беднягам искусствоведам придется изрядно попотеть, прежде чем они разберутся, что к чему.
Я ошкуривал третий слой гипса, когда Дениз вернулась с большим альбомом, озаглавленным «„Мондриан и искусство“ Де Штиль». Она раскрыла его на одной из последних страниц, и там красовалась картина, виденная нами у Хьюлетта.
— Это она, — сказал я.
— А как тебе цветовые пятна?
— Что ты имеешь в виду? Разве они не на своих местах? Ведь ты же видела мой набросок.
— Да, и надо сказать, набросок совершенно замечательный. Мировое изобразительное искусство немало потеряло в твоем лице, зато преступный мир выиграл. Альбомы с репродукциями весьма далеки от совершенства, Берн. Типографская краска не в состоянии воспроизвести цвета оригинала на все сто процентов. Так как тебе цветовые пятна по сравнению с теми, на картине?
— Э-э… — замялся я.
— Ну?
— Но у меня не настолько наметанный глаз, Дениз. И память устроена несколько по-другому. На первый взгляд вроде бы нормально… — я держал альбом на расстоянии вытянутой руки и слегка наклонил его к свету. А вот фон вроде бы, насколько мне помнится, был немного светлее там… — Я хотел сказать, «в реальной жизни», но вовремя спохватился. — Ну, ты меня поняла.
Она кивнула:
— Мондриан умел добиваться особой белизны фона, добавляя в белую краску немного голубой, чуточку красной и самую капельку желтизны. Может, и мне удастся добиться того же эффекта. Остается надеяться, что это наше произведение не попадет в руки настоящим экспертам.
— Да уж.
— Так… А теперь посмотрим, как у тебя получилась грунтовка. Что ж, не так плохо. Ну а сейчас, думаю, самое время нанести на холст один или даже два слоя белил, чтоб добиться гладкости. Затем еще слой тонированной белой краски и… Будь у меня в запасе неделя-другая, и результат получился бы просто потрясающий.
— Не сомневаюсь.
— Думаю, лучше всего использовать акриловые краски. Жидкие акриловые. Сам Мондриан пользовался масляными, но у него под рукой не вертелся безумец, требующий, чтоб картина была готова через несколько часов. Акриловые краски сохнут быстро, но до масляных им далеко, к тому же…
— Дениз…
— Что?
— Только не сходи с ума, слышишь? Как получится, так и получится, ладно?
— Ладно.
— У меня сегодня еще несколько дел, заскочу попозже, как только освобожусь.
— Ничего, сама справлюсь, Берни. Помощь мне не нужна.
— Знаешь, я все тут думал, пока грунтовал полотно. Ведь человек может делать несколько дел одновременно, верно?
— Да, но картиной может заниматься только один человек.
— Знаю. А теперь послушай, что я скажу.
И я рассказал Дениз, что у меня на уме. Она слушала и кивала, а когда я закончил, не произнесла ни слова, лишь взяла сигарету и закурила. Докурила почти до самого фильтра и только после этого заговорила:
— Что-то уж очень хитроумно.
— Да, боюсь, что так.
— Запутано. Нет, я понимаю, куда ты клонишь, но у меня ощущение, что чем меньше я буду знать обо всем этом, тем лучше. Это возможно?
— Возможно.
— Думаю, немножко музыки не повредит, — сказала она, закурила еще одну сигарету и, включив радио, поймала станцию, передающую джаз. Я узнал мелодию, которую они играли, — соло для фортепьяно в исполнении Рэнди Вестона.