Представьте себе худощавого, но чрезвычайно жилистого человека старше среднего возраста с истощенным и коричневатым лицом, как у любого неприятного человека, но необычайно хладнокровной манерой держаться и проницательной осторожностью, соперничающей с осторожностью Раффлса. Это был… это мог быть лишь тот самый бывший военный и тюремщик – полковник! Он был готов к встрече со мной, револьвер уже был в его руке, как я мог видеть, он взял его в одном из запертых ящиков, к которым Раффлс отказался подбирать ключ. Ящик был открыт, и связка ключей висела в замке. Зловещая улыбка смяла лицо полковника, будто пергаментную бумагу, так что один глаз оказался прищурен, а другой был подперт моноклем, который до моего появления висел на шее.
– Небеса, здесь женщина! – воскликнул воин. – И где же мужчина, отвечай мне, бесстыдная девица!
Я не мог произнести ни слова. Но в своем ужасе и изумлении я понимал, что никто, кроме меня, не виноват в том, что я оказался в подобной ситуации.
– Ну-ну, девица, – воскликнул старый ветеран, – я не собираюсь стрелять в тебя! Ты расскажешь мне все о том, что здесь происходит, и тебе это принесет больше пользы, чем если ты продолжишь молчать. Хорошо, я опущу револьвер… Будь я проклят, если эта нахальная девка не натянула на себя вещи моей жены!
Да, я действительно натянул вещи его жены и сам поставил себя в такую ситуацию, но его внезапное открытие, как ни странно, не настроило его против меня. Напротив, я заметил смешинку в его глазах, которая была отчетливо видна даже сквозь стекло очков. Он молча убрал револьвер, исполняя свое джентльменское обещание.
– Мне повезло, что я заглянул внутрь, – продолжил он. – Я пришел только из-за отсутствия писем, но, если бы я этого не сделал, вы бы еще неделю жили в моем доме. Небеса, да я сразу же увидел незнакомый почерк, как только переступил порог! Теперь поступи разумно и скажи мне, где сейчас находится твой дружок.
У меня не было никаких дружков. Я был один со своей бедой. Не было ни единой живой души, которая могла бы прийти мне на помощь (тем более в доме). Так я и сказал, заикаясь, и мой тон не выдал меня. Но старик на мои слова лишь потряс тяжелой головой.
– Довольно благородно с твоей стороны не выдавать своего приятеля, – сказал он. – Но я не из морских пехотинцев, дорогая моя, так что не надейся, что я поверю тебе. Хорошо, если не хочешь говорить, будь по-твоему, тогда нам нужно вызвать тех, кто заставят тебя заговорить.
В мгновение ока я понял его замысел. Телефонный справочник был открыт на одном из столов. Он, должно быть, заглянул в него, когда услышал мои шаги на лестнице. И сейчас он кинул взгляд на него вновь, и это дало мне возможность действовать. В редком для меня озарении я бросился на телефон в углу и швырнул его на пол изо всех сил. И сам был отправлен в полет до противоположного угла в тот же самый момент. Но телефон оказался довольно деликатной усовершенствованной модели, и я льстил себе, что смог по крайней мере на день вывести его из строя.
Не то чтобы полковник взял на себя труд убедиться в этом. Он стал смотреть на меня странным взглядом, изучая в электрическом свете, его правая рука вновь оказалась в кармане, куда он убрал свой револьвер. И я… я мало отдавал себе отчет в том, что делаю… Я взял в руки первое средство самообороны – им оказалась пустая бутылка, оставшаяся от празднования моего приезда сюда.
– Будь я проклят, если ты не мужчина! – воскликнул полковник, направляя дуло на меня. – Молодой волк в овечьей шкуре. Конечно же, выпил мое вино! Положи эту бутылку сейчас же, или я просверлю туннель в твоей голове. Как я и думал! Клянусь Небесами, ты заплатишь за это! Даже не думай вытворить еще что-то, или я выстрелю в тебя! Моя последняя бутылка восемьдесят четвертого года… ах ты мерзавец… наглое животное!
Он бросил меня на стул в углу и стоял надо мной, сжимая пустую бутылку в одной руке, а в другой револьвер. Его багровое лицо исказилось от убийственной ярости. Он пытался сказать что-то еще, но его тощее горло раздувалось и сокращалось, будто от судорог. Я даже не понимал, смеется ли он от моего вида или же дрожит от злости, предвкушая пролить мою кровь за последнюю бутылку своего лучшего шампанского. Теперь его глаза не были скрыты и им не нужны были очки, увеличивающие их. Расширенные и полные ярости глаза наблюдали за мной, а лицо его приобрело вид маски. Я не мог отвести взгляд от его ужасных глаз. Я не мог понять, почему его глаза так выпучились. Я и не пытался. Не осознавая, что происходит вокруг меня, я лишь ждал… пока не увидел лицо Раффлса, мелькнувшее над плечом несчастного полковника.
Раффлс без звука прокрался внутрь в самый громкий момент и ждал возможности подкрасться к полковнику со спины. Когда мое собственное внимание было полностью поглощено убийственным видом моего оппонента, Раффлс схватил руку полковника, в которой был револьвер и завел за спину, отчего его глаза выпучились, как я описывал выше. Но военный не сдавался и сражался с ним, и едва ли я успел сообразить, что происходит, как он ударил моего друга, находящегося сзади, бутылкой, которую все еще держал в руке, отчего она тут же рассыпалась на осколки о голень Раффлса. Тогда я бросился на помощь и через несколько минут наш полковник уже сидел в кресле связанный и с кляпом во рту. Но это не была одна из наших бескровных побед. Раффлс был серьезно ранен, стекло разрезало его плоть до самой кости, его нога при каждом шаге кровоточила, и жестокие глаза связанного человека смотрели на блестящую дорожку крови с мрачным удовлетворением.
Я подумал, что никогда еще не радовался при виде связанного человека. Но всякая человечность, похоже, вышла из Раффлса с кровью. Он разорвал скатерть, сорвал шторные шнуры, затем принес чехлы для мебели из гостиной и еще больше укрепил каждый узел. Ноги несчастного человека были привязаны к ножкам стула, руки к подлокотникам, его бедра и спина словно были приклеены к кожаной поверхности. Из-за кляпа его щеки натянулись, середина кляпа была скрыта за его усами… а сам кляп удерживали на месте болезненно завязанные узлы на затылке. Это было зрелище, которое я не мог долго созерцать, как до этого я оказался физически неспособным вынести свирепый и непримиримый взгляд. Но Раффлс лишь рассмеялся над моей брезгливостью и накрыл полковника чехлом. Я покинул комнату, не в силах больше видеть нашего пленника.
Это был Раффлс в его худшее время, я никогда ни после этого, ни прежде не видел его настолько безумным от боли, гнева и отчаянья… Он стал похож на любого другого преступника. Но, даже тогда он не нанес пленнику жестокого удара, с его губ не слетела бесчестная насмешка, и он не попытался нанести противнику и десятой доли той боли, которую сам терпел в тот момент. Это правда, что он был чудовищно неправ в данной ситуации, а его жертва законопослушна и права во всем. Тем не менее, размышляя над первоначальной ситуацией и учитывая это непредвиденное развитие, я не представлял менее болезненного исхода. Раффлс даже проявил человечность, спасая нас обоих. И если бы его варварство закончилось на этом, я бы не считал его действия обострением незначительного правонарушения. Но при свете в ванной комнате, в которой было окно, но не было занавески, я увидел, насколько серьезно он ранен и как ему больно.
– Из-за этого я буду как минимум месяц хромать, – сказал он, – и если полковник останется жив, то рана, которую он нанес, может быть идентифицирована с раной, которую я получил.
Действительно, он говорил под влиянием чудовищной боли. Но чтобы усомниться в том, что полковник останется жив!
– Конечно, он выживет, – сказал я. – Иначе никак нельзя.
– Он упоминал, что ожидает слуг или жену? Если да, то мы должны действовать быстро.
– Нет, Раффлс, боюсь, он никого не ждет. Он сказал мне, что если бы он не приехал сюда за корреспонденцией, мы могли бы жить еще неделю. Так некстати все.
Раффлс улыбнулся, завязывая на ноге лоскут обыкновенной простыни. Кровь остановилась.
– Я не согласен, Банни, – сказал он. – Это как раз очень даже кстати.
– Что именно? То, что полковник должен умереть?
– Почему бы и нет?
Раффлс уставился на меня, и его глаза были полны безжалостного и зловещего света, от которого у любого бы застыла кровь в жилах.
– Если это выбор между его жизнью и нашей свободой, ты имеешь право на свое решение, а я на свое, и я уже принял его, прежде чем связать его, – сказал Раффлс. – Будет жалко, если после всех моих стараний ты останешься здесь и освободишь его, прежде чем он испустит дух. Возможно, тебе стоит подумать над этим еще, а я пока отмою кровь с одежды и высушу ее у плиты. Это займет не менее часа, что даст мне время дочитать последний том Кинглэйка.
Однако задолго до того, как он был готов, я уже ждал его в зале. Я сменил одежду, но внутри меня бушевала буря эмоций. Один или два раза я заглядывал в столовую, где Раффлс сидел перед плитой, стараясь, чтобы он не услышал меня. Он тоже уже был готов уйти отсюда, его левая штанина полностью высохла, но он все еще был погружен в красный томик. В кабинет я больше не заходил, но Раффлс побывал там, чтобы поставить все книги назад на те места, откуда их взял, и тем самым поступил так, как и хотел, создав видимость, что в доме не было посторонних. Напоследок я услышал, как он снял мебельный чехол с полковника, затем он подождал минуту и вышел со мной из дома через парадную дверь, будто этот проклятый дом и в самом деле принадлежал ему.
– Нас увидят, – прошептал я, следуя за ним. – Раффлс, Раффлс, на углу полицейский!
– Я его хорошо знаю, – ответил Раффлс, но все же повернул в другую сторону. – Он обратился ко мне в понедельник, и я сказал ему, что служу солдатом в полку Крачли и что мне поручили приходить сюда раз в несколько дней, чтобы проверить дом и отправить полковнику все важные письма. Видишь ли, я всегда имел при себе одно или два письма, перенаправленных на адрес в Швейцарии, и когда я показал их полицейскому, он сразу же поверил мне. Я решил проследить за ним после этого, наблюдая от почтового ящика.