– К счастью, мы не остановились у Наба, – сказал Раффлс, закурив «Салливан» и открыв газету, чтобы прочитать об ограблении. – Была одна деталь, которую Наб бы заметил, ведь он проницательный старый ворон, которым всегда был и будет.
– И что же это?
– Парадная дверь должна была быть надлежащим образом закрыта и заперта, и все же мы позволили им предположить, что мы вышли именно так. Наб бы заметил это, и мы могли бы быть пойманы на месте преступления.
Раффлс, конечно же, решительно избегал любых бумажных форм для заполнения. Он отправил свой первый взнос в двадцать пять фунтов стерлингов в Фонд Основателя сразу же, как только мы вернулись в Лондон, прежде чем поспешил вернуться к своим матчам, и я понял, что остальные взносы последуют частями, поскольку он считает такой способ отправки более безопасным. Однако, по странному стечению обстоятельств, таинственное, но великолепное пожертвование в сотню гиней было почти одновременно получено казначеем Фонда Основателя от того, кто просто подписался «Старым мальчишкой». Казначей оказался новым человеком в нашем старом доме, и он написал нам письмо, чтобы поздравить Раффлса с тем, что он рассматривал как прямой результат его речи. Я не видел письма, которое Раффлс написал в ответ, но со временем услышал имя таинственного вкладчика. Говорят, что это был не кто иной, как Ниппер Насмит. Я спросил Раффлса, правда ли это. Он ответил, что спросит у Ниппера напрямую, если он придет, как обычно, на университетский матч и если им посчастливится встретиться. Мне посчастливилось самому присутствовать там вместе с Раффлсом, когда мы столкнулись с нашим потрепанным другом перед павильоном.
– Мой дорогой друг, – воскликнул Раффлс, – я слышал, что вы пожертвовали сотню гиней на идею, которую так рьяно осуждали. Не отрицайте этого и не краснейте, всем все известно. Послушайте меня. В том, что вы сказали, конечно, многое верно, но мы обязаны нашему прошлому, и не важно, всецело ли мы одобряем идею или нет в наших сердцах.
– Это так, Раффлс, но факт в…
– Я знаю, что вы собираетесь сказать. Не говорите этого. Лишь один из тысячи будет столь щедр и лишь один из миллиона будет столь скромен, чтобы сделать пожертвование анонимно.
– Но почему вы думаете, что его сделал я, Раффлс?
– Все так говорят. Вы услышите об этом повсюду, когда вернетесь. Вы теперь самый популярный человек в городе, Насмит!
Я никогда не видел более благородного смущения, чем это неловкое, неуклюжее, сварливое смущение: все его морщины, казалось, разгладились, в раскрасневшемся нерешительном задумчивом лице было что-то совершенно человеческое.
– Я никогда в жизни не был популярен, – сказал он. – Я не хочу покупать свою популярность сейчас. Чтобы быть совершенно откровенным с вами, Раффлс…
– Не надо! У нас уже совсем нет времени. Они уже звонят в колокол. Ты не должен злиться на меня за то, что я раскрыл твой замысел, ты щедрый малый, Насмит, и ты молодец. До скорого, старина!
Но Насмит задержал нас еще на секунду. Его колебание закончилось. Внезапно его лицо озарил новый свет.
– Да? – воскликнул он. – Тогда я внесу еще сотню, пусть будет двести, черт побери!
Раффлс глубоко задумался о чем-то, когда мы шли на свои места. Он никого не замечал и игнорировал все реплики. Мой друг также не стал участвовать в крикете в первые полчаса после обеда, вместо этого он в конце концов пригласил меня пройтись по тренировочной площадке, где мы обнаружили два стула в стороне от шумной толпы.
– Как ты знаешь, Банни, меня редко одолевают угрызения совести за свои поступки, – начал он. – Но я испытываю сожаление еще с перерыва. Мне жаль бедного старого Ниппера Насмита. Ты заметил, как он буквально засветился от того, что впервые станет популярным?
– Да, я заметил, но ты не имел к этому никакого отношения, старина.
Раффлс покачал головой, когда наши глаза встретились.
– Нет, именно я ответственен за это. Я попытался заставить его признаться в ужасной лжи. Я заманил его в эту ловушку своими словами, и в этом отношении он почти попался. Затем, в последний момент, он нашел выход и смог примириться со своей совестью. И его вторая сотня будет уже настоящим подарком.
– Ты имеешь в виду – под своим именем…
– И по собственной воле. Друг мой, возможно ли, что ты не понял, что я сделал с сотней, которую мы украли!
– Я знал, что ты собираешься с ней делать, – сказал я. – Но не был уверен, что ты на самом деле отправил больше, чем те двадцать пять, которые отправил в качестве своего вклада.
Раффлс резко поднялся со стула.
– И ты думал, что я заплатил тот взнос из краденых денег?
– Естественно.
– Под своим именем?
– Так я подумал.
Раффлс какое-то время смотрел на меня с непроницаемым выражением лица, а затем перевел взгляд на большие белые цифры над трибуной.
– Мы можем посмотреть на игру, – сказал он. – Довольно трудно увидеть счет отсюда, но мне кажется, что новый игрок вышел на поле.
Плохая ночь
Мы с Раффлсом заинтересовались одной небольшой свадебной церемонией, которая должна была быть проведена в скором времени. Невеста жила уединенной жизнью с не так давно овдовевшей матерью и братом, страдающим от астмы, на плодородной, почти незаселенной земле на берегу Мола. Жених был преуспевающим отпрыском, выросшим на той же земле, которая кормила многие поколения обеих семей. Свадебные подарки были настолько многочисленны, что заполнили несколько номеров прибрежной гостиницы Мола, и их ценность заставила обратиться к страховой компании в Чипсайде, специализирующейся на возмещении пострадавшим от ограблений. Я не могу сказать, как Раффлсу удалось получить всю эту информацию. Знаю только, что все эти факты подтвердились в каждом конкретном случае. Я не был глубоко заинтересован в этом деле, поскольку Раффлс заверил меня, что это «работа для одного человека» и, естественно, имел в виду себя. И вдруг в одиннадцать часов наши планы были перевернуты совершенно неожиданным приглашением Раффлса выступать за английскую команду во втором испытательном матче.
В одно мгновение появился шанс для моей криминальной карьеры. Прошло несколько лет с тех пор, как Раффлс служил своей стране в этих матчах. Он и не рассчитывал, что его вновь позовут участвовать, и его удовлетворение было чуть меньше, чем его смущение. Матч должен был пройти на «Олд Траффорд» в третий четверг, пятницу и субботу июля, а наше дело было запланировано на вечер четверга, в ночь свадьбы в Восточном Молси. Раффлс стоял перед выбором, которому из двух занятий отдать предпочтение, и в этот раз я помог ему сделать свой выбор. Я уверил его, что в Суррее, во всяком случае, я вполне мог бы занять его место. Более того, я сразу же настаивал на своем предписывающем праве и на его патриотическом обязательстве в этом вопросе. Ради страны и ради меня я умолял дать мне шанс, и на этот раз мои аргументы убедили его. Раффлс отправил телеграмму с согласием за день до начала матча. Затем мы поспешили в Эшер, и он показал мне обходной путь, которым я должен был воспользоваться следующей ночью. В шесть вечера я получил последнюю из многочисленных инструкций из окна вагона-ресторана.
– Только обещай мне не брать с собой револьвер, – шепотом сказал Раффлс. – Вот мои ключи, где-то в бюро есть дубинка, возьми ее, если хочешь, хотя… я больше боюсь не за твою безопасность, а за безопасность того, на ком ты ее испробуешь!
– Но так веревка может оказаться на моей же шее! – прошептал я. – В любом случае, что бы я ни сделал, Раффлс, я не выдам тебя, и ты поймешь, что можешь положиться на меня и что мне стоит доверять немного больше, а если у тебя есть причина, почему ты не желаешь мне доверять, то скажи об этом сейчас!
Я был полон решимости узнать, в чем дело, но его поезд уже отходил от Юстона, поэтому мне оставалось лишь следить за выражением его лица и поднятыми бровями, а затем мрачно повернуться к нему спиной. Я видел в его глазах страх за меня, и ничто не могло сделать меня более бесстрашным, чем его опасения. Раффлс был не прав в отношении меня все эти годы, и мне наконец-то представился шанс доказать ему это. Я раздражался, поскольку он не верит, что я смогу действовать хладнокровно и спокойно, хотя на то не было причин, и я еще никогда не подводил его в нужный момент. Я был предан ему независимо от трудностей и риска. Во многих опасных ситуациях я был тверд, как и сам Раффлс. Я был его правой рукой, и он никогда не сомневался, отдавая мне роль своего орудия в его руках. На этот раз, во всяком случае, я не буду ни тем ни другим. На этот раз мне выпало быть дублером, которому наконец-то досталась главная роль, и хотелось бы думать, что Раффлс понимал, с каким рвением я бросился исполнять эту роль.
Полный нетерпения, я был первым, кто вышел из поезда в Эшере. Ночное небо было намного ближе, чем в Лондоне, и облачнее, и дорога в Хэмптон-Корт даже сейчас, когда многие участки земли были выкуплены под строительство, являлась одной из самых темных, по которым мне довелось когда-либо путешествовать. Первая миля представляла собой узкую дорожку, превратившуюся в тоннель сквозь кусты к середине лета, на ней не было ни единого огонька. Естественно, именно в этой беспросветной темноте мне показалось, что за мной следят. Я остановился, шаги не так далеко от меня тоже, и когда я двинулся дальше, они последовали моему примеру. Я промокнул лоб и чуть ускорил шаг, но вскоре, когда я заставил себя проэкспериментировать еще раз, точное повторение предыдущего результата убедило меня, что все это время за мной следовало мое собственное эхо. И так как оно совершенно исчезло, когда я вышел с узкой тропинки на прямую и открытую дорогу, мне понадобилось совсем немного времени, чтобы оправиться от страха. Но теперь я мог без труда видеть свой путь и легко шел вперед, хотя и не без другого подобия приключения. Я спустился с моста над Молом и уже собирался повернуть налево, как вдруг столкнулся лицом к лицу с полицейским в обуви на резиновых подошвах. От неожиданности я выдавил из себя слово «офицер», проходя мимо, и преодолел пару сотен ярдов не в ту сторону, прежде чем вернуться назад.