Но даже это было не самое худшее. Я не был уверен, что молодой Медликотт доверяет мне. Я боялся этого с самого начала, и теперь (разделяя с ним вторую порцию алкоголя, который не мог повлиять на человека в его состоянии) он почти открыто признал это. Астма – такая забавная штука (он настаивал), что он даже не расстроится, если окажется, что я пришел, чтобы забрать подарки, а не сберечь их! Я постарался показать, что оценил шутку, но мне это плохо удалось. И за этой шуткой последовало наказание – самый жестокий пароксизм, который был у несчастного в этот вечер: борьба за дыхание стала быстрее и яростнее, чем прежде, и его потуги оставались безрезультатными. Я приготовил сигарету, но бедолага слишком запыхался, чтобы вдохнуть. Я наполнил его бокал еще большей порцией виски, но он остановил мою руку.
– Амил, принесите амил! – выдохнул он. – Банка на тумбочке возле моей кровати.
Я ворвался в его комнату и вернулся с маленькой оловянной банкой, внутри которой находились круглые таблетки, похожие на миниатюрные крекеры в клочьях ситца. Молодой страдалец сломал одну в своем носовом платке и немедленно погрузил туда лицо. Я внимательно наблюдал, и когда тонкий запах достиг моего носа, он был нефтяной и маслянистый. Плечи молодого мужчины расслабились после долгой муки, судорожные и быстрые вздохи стали естественным дыханием и после внезапной остановки ожесточенной битвы за жизнь воцарилась сверхъестественная тишина. Между тем спрятанное лицо покраснело до ушей, и когда оно наконец поднялось, раскрасневшаяся кожа была словно оптической иллюзией.
– Он заставляет кровь отлить от сердца, – прошептал Медликотт, – и останавливает приступ на какое-то время. Если бы только это продолжалось! Но больше одного раза без присутствия врача его использовать нельзя. Даже одного достаточно, чтобы вы почувствовали запах серы… Что-то случилось? Вы прислушиваетесь к чему-то! Если это полицейский, то мы поговорим с ним.
Это был не полицейский; это был даже не звук снаружи, который я уловил во время внезапного прекращения схватки за дыхание. Это был шум, звук шагов в комнате под нами. Я подошел к окну и высунулся: прямо под ним, в оранжерее, можно было видеть слабый проблеск света в соседней комнате.
– Одна из комнат, где находятся подарки! – прошептал Медликотт у моего локтя. И когда мы отошли чуть в сторону вместе, я впервые открыто посмотрел ему в лицо.
Я посмотрел ему в лицо как честный человек, потому что чудо должно было сделать меня таким вновь. Швартовые отданы – мой курс неизбежен. Моей целью стало предотвратить то, что я сам пришел сюда совершить! Довольно продолжительное время я уже не мог и подумать о том, чтобы обокрасть этот дом, но теперь я мог позволить себе признать невозможность этого и перестать испытывать бурю эмоций при мысли о Раффлсе и астматике. Я мог сыграть в игру с ними обоими, потому что это была одна и та же игра. Я мог сохранить свою честь вора и все-таки восстановить часть того, что я потерял как честный человек!
Вот о чем я думал, когда мы стояли лицом к лицу, напрягая слух в попытке расслышать, что происходит под нами. Наши взгляды встретились в беспокойстве. До нас донесся еще один приглушенный звук, но мы не услышали, а скорее почувствовали его под ногами… и обменялись мрачными кивками, чувствуя прилив энергии. Но к этому времени Медликотт был так же беспомощен, как раньше. Румянец исчез с лица, и его громкое дыхание испортило бы все. Жестами я предложил ему остаться там, где он был, и предоставить неизвестного мне. И все тем же порывистом шепотом, с таким же проницательным взглядом, который смутил меня не раз во время нашего бдения, молодой Медликотт сказал то, что вновь остудило кровь у меня в венах.
– Я был несправедлив к вам, – сказал он, опуская правую руку в карман. – Какое-то время я думал… неважно, что я подумал… после я понял, что ошибся. Но… у меня все это время было вот это в кармане!
И он вручил мне револьвер в качестве примирения, но я не смог принять его и пожать его руку, я лишь многозначительно постучал по карману, где у меня была спрятана дубинка, и стал спускаться, намереваясь заслужить его честное рукопожатие или встретить погибель, пытаясь это сделать. На лестнице я аккуратно достал небольшое оружие, позаимствованное у Раффлса, и просунул в петлю правое запястье, удерживая дубинку и занося ее в готовности над своим правым плечом. Спускаясь по лестнице, я держался ближе к стене, как меня научил сам Раффлс: в месте, где были плотно прибиты доски. Насколько я мог судить, я не издал ни звука. Когда я добрался до нижнего этажа, то увидел, что дверь открыта, свет горит и даже не мерцает при моем приближении. Я стиснул зубы и толкнул ее. Внутри меня поджидал незнакомый злодей, его маленький фонарь был поднят над ним.
– Ах ты мерзавец! – закричал я и одним ударом повалил его на пол.
Это был не подлый удар. Он был так же готов наброситься на меня, и мне просто повезло, что я смог нанести ему удар первым. Но меня захлестнуло раскаяние, когда я увидел, что у человека, растянувшегося на полу без сознания, нет при себе оружия. Из его рук выпал фонарь, и он начал сильно дымиться, лежа на боку. Что-то заставило меня поставить его, а затем и перевернуть бездыханное тело.
Удастся ли мне когда-нибудь забыть невероятный ужас того момента?
Им оказался Раффлс!
Я не стал спрашивать себя, как это возможно, если кто-то из живущих на земле может уничтожить концепцию пространства и времени, то это был человек, лежащий без сознания у моих ног. Этим человеком был Раффлс, без сомнений. Он был в своем злодейском обличье, которое я хорошо знал, теперь я смог распознать знакомые черты несчастного. Его лицо было покрыто сажей и на нем располагались клочки рыжих волос. Я узнал и его одежду: это были лохмотья, в которых он следовал за кэбами с вокзала. Поверх сапог, чтобы заглушать шум, были надеты толстые носки. Затем я увидел ранение, которое я ему нанес: по его голове стекала кровь, и это зрелище привело меня в ужас. И в этот самый момент я услышал бронхиальный хрип со стороны двери.
– Отлично сработано! – подбодрил меня мой астматичный друг. – Я слышал все сверху… Надеюсь только, что моя мама не слышала. Мы не должны допустить, чтобы она узнала, если получится.
Я мог бы проклясть всех, в том числе и мать молодого астматика, мне было не до этого. Я взял Раффлса за запястье, но даже когда почувствовал его слабый пульс, то смог лишь мрачно подумать, что он сам виноват во всем. Даже если бы я проломил ему голову, ошибка была бы его, а не моей. И это было характерной, привычной виной Раффлса, она так часто уязвляла меня: доверять – и все же не до конца, броситься через Англию ночью, чтобы шпионить за мной… и в результате сделать все самому!
– Он мертв? – прохрипел астматик.
– Нет, он не мертв, – ответил я, стараясь скрыть негодование.
– Вы, должно быть, сильно ударили его, – продолжал молодой Медликотт, – но все решил бы как раз первый удар. И вы сделали отличную работу, если это его, – добавил он, подбирая убийственно маленькую дубинку, которую бедный Раффлс дал мне для его же собственного уничтожения.
– Послушайте, – ответил я, откидываясь назад, – он не умер, мистер Медликотт, и я не знаю, как долго он будет оставаться без сознания. Он силен, и вы не подходите для того, чтобы помочь мне справиться с ним. Но этот ваш полицейский не должен быть слишком далеко. Как думаете, вы могли бы привести его?
– Полагаю, мне уже лучше, чем прежде, – ответил он с сомнением. – Волнение, похоже, придало мне сил. Если вы хотите оставить меня, я буду сторожить его со своим револьвером и не позволю ему убежать.
Я тряхнул головой с нетерпеливой улыбкой.
– Я не могу позволить вам сделать это, – сказал я. – Нет, в этом случае все, что мы можем сделать, это надеть на него наручники и подождать до утра. Нам понадобится помощь, он вряд ли спокойно пойдет в участок, по крайней мере, я сильно сомневаюсь, что он решит так поступить, пока еще есть шанс побороть нас.
Молодой Медликотт посмотрел вверх, оставаясь на своем месте у порога. Я отстранился от его слишком пристального взгляда, но знал, что у него на уме.
– Я пойду, – сказал он поспешно. – Я пойду как есть, надеюсь, что мама не проснется, она будет слишком обеспокоена. Я в долгу перед вами, не только за то, что вы сделали для меня, но и за то, что я был достаточно глуп, чтобы подумать о вас плохое. Это лишь благодаря вам я чувствую себя так хорошо. Поэтому я последую вашему совету и пойду один, пока мои бедные старые трубы не заиграли еще одну мелодию.
Я едва мог поднять глаза, пока мой астматичный друг не повернулся ко мне спиной, оставляя бдительного офицера и бессознательного преступника позади. Но я подошел к двери, чтобы услышать его шаги вниз по тропе и к углу дома. И когда я бросился назад в комнату, то увидел Раффлса, скрестившего ноги на полу и медленно встряхивающего головой, рана на которой уже почти не кровоточила.
– И ты, Банни! – застонал он. – Мой собственный дорогой друг!
– Ты даже не был без сознания! – воскликнул я. – Слава богу!
– Конечно же, я терял сознание, – пробормотал он, – и я действительно мог получить сотрясение. Не узнать меня в образе, который ты видел десятки раз! Ты даже не посмотрел на меня, Банни, и рта не дал мне раскрыть. Я собирался позволить тебе повязать меня! Мы бы вышли рука об руку, но теперь мы в рискованном положении, хотя ты очень удачно избавился от жениха. Но мы все равно должны действовать быстро, и нас могут легко обнаружить!
Раффлс поднялся на ноги еще в середине своих стенаний, и я последовал за ним к двери в сад, где он подбирал ключ, пока я держал фонарь, который он предварительно погасил и вручил мне. Но хотя я и следовал за Раффлсом, поскольку должен был это сделать, я был слишком озлоблен, чтобы ответить ему. И так продолжалось несколько минут, которые могли бы быть напряженными для читателя, не знавшего, чем это все закончится для меня и Раффлса. У нас было достаточно времени, чтобы мы оставили запертую дверь позади и ключ на стене сада; затем мы направились по садовым лабиринтам, прежде чем спуститься в переулок, который вывел нас к мосту над заводью. И когда мы остановились на середине моста, дома вдоль берега все еще утопали в спокойствии и темноте.