– Они могут это узнать, – сказал Раффлс. – Хотя я, похоже, успел положить трубку на место. Но все же такая возможность есть.
– Боюсь, что они обязательно проверят звонок, – сказал я с тревогой. – Но худшее в том, что я и сам проговорился. Ты не повесил трубку, она все еще висела над твоей головой, когда ты свалился на пол. Разумеется, возник этот самый вопрос, и эти инквизиторы так быстро определили, в чем тут дело, что я решил брать быка за рога и признался, что час назад мне как раз кто-то звонил. Честно признаться, я даже сказал им, что подумал, что это ты, Раффлс!
– Только не это, Банни!
– Что я мог сказать? Должен же я был объяснить тот звонок, и я ясно видел, что они не узнали тебя. Поэтому я солгал о некоем пари, которое мы заключили об этой самой ловушке Магуайра. Понимаешь, Раффлс, я так толком и не рассказал, как сюда попал, да и на долгое объяснение нет времени, но так получилось, что я сразу же сказал им, что ты должен был встретить меня здесь. Эту историю я придумал, на случай, если бы они сразу же увидели тебя. Но она сама по себе отлично объясняет телефонный звонок.
– Так и есть, Банни, – пробормотал Раффлс тоном, который вновь придал мне уверенности. – Я не мог бы придумать истории лучше, и прости мою прямоту, но я верю, что ты еще ни разу в жизни не действовал столь удачно! Считай, что ты во стократ искупил всю вину за тот случай, когда проломил мне голову! Но меня не отпускает беспокойство, что нам еще столь многое предстоит сделать, и при этом у нас так мало времени для размышлений и действий.
Я вынул часы из кармана и молча показал их Раффлсу. Было три часа ночи, а на дворе стояли последние дни марта. Менее чем через час на улице уже появятся первые тусклые лучи света. Раффлс будто очнулся от задумчивости.
– Есть одно-единственное решение, Банни, – сказал он. – Мы должны всецело довериться друг другу и разделить работу между собой. Ты позвонишь в полицию, а в это время я займусь остальным.
– Ты придумал причину, по которой грабитель мог позвонить мне?
– Еще нет, Банни, но придумаю. Объяснение понадобится через день или два, да и, в конце концов, ты не обязан знать причину. Детальные разъяснения наведут еще больше подозрений.
– Все верно, – согласился я.
– Тогда доверься мне, Банни, я что-нибудь придумаю, постараюсь сообразить что-нибудь к утру, но в любом случае у меня будет история для тебя к тому времени, когда она понадобится. Я не подведу тебя, Банни. Я докажу тебе, что после сегодняшней ночи я никогда, никогда и ни за что тебя не подведу!
На том мы и порешили. Ни слова не говоря, я сжал его руку и остался сторожить спящую троицу, в то время как Раффлс прокрался наверх. Позже я узнал, что на верхнем этаже спали трое слуг, а в подвале – еще один, который слышал часть того, что произошло. Но, хвала небесам, он слишком привык к ночным оргиям, причем гораздо более шумным, чтобы появляться без вызова. Думаю, он слышал, как Раффлс уходил. Но Раффлс не скрывал этого, напротив он спокойно вышел и, как сам потом мне рассказал, первым, кого он встретил, был патрульный констебль. Раффлс даже пожелал ему доброго утра, он был вполне в состоянии это сделать. И причина тому была в том, что он успел побывать наверху, где отмыл лицо и руки. После этого, надев огромную шляпу и меховую шубу боксера, он мог бы маршировать даже вокруг Скотланд-Ярда, несмотря на то что в одном кармане у него лежал золотой кирпич из Сакраменто, а в другом – серебряная статуэтка Магуайра, а вокруг его талии красовался под одеждой драгоценный пояс от штата Невада.
Моя непосредственная роль после всех событий этих предрассветных часов оказалась довольно сложной. Скажу только, что сошлись на том, что для меня разумнее всего будет с полчаса молча полежать с остальными и только после этого поднимать на ноги слуг и звать полицию. Из значимых событий в эти полчаса я бы отметил тот момент, когда Барни Магуайр свалился на пол, умудрившись при этом не проснуться сам и не разбудить остальных. Единственное, что хоть как-то среагировало на шум – было мое сердце, которое затрепетало в горле, как испуганная птица.
На рассвете я, вооружившись колокольчиком и телефоном, поднял тревогу. Через несколько минут дом кишмя кишел полусонными слугами, раздраженными докторами и уверенными в своих силах полицейскими. Рассказав свою историю однажды, я оказался вынужден повторить ее дюжину раз, и все на пустой желудок. Но это была, конечно, чрезвычайно правдоподобная и последовательная история, пусть даже пока не подтвержденная другими жертвами, которые еще не вполне пришли в себя. В конце концов мне было разрешено удалиться с места преступления, пока от меня не потребуются дополнительные сведения либо меня не вызовут для опознания преступника, которого наша доблестная полиция надеялась поймать еще до конца дня.
Я сразу же направился домой. Привратник вылетел, чтобы помочь мне выйти из кэба. Его лицо встревожило меня сильнее, чем все те, что остались на Хафмун-стрит. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы сделать вывод, что я пропал.
– В вашу квартиру вломились сегодня ночью, сэр, – воскликнул он. – Воры унесли все, что только смогли.
– Воры в моей квартире! – воскликнул я в ужасе. Мои мысли тут же унеслись к компрометирующим вещам, которые хранились как у меня, так и в Олбани.
– Дверь была взломана с помощью лома, – поведал привратник. – Первым обнаружил это молочник. Сейчас там констебль.
Из всех квартир именно мою сейчас обыскивает констебль! Не дожидаясь лифта, я помчался наверх. Незваный гость, послюнив карандаш, усердно заносил заметки в толстый блокнот; пока что он не прошел дальше передней. Я пронесся мимо него. Мои трофеи хранились в ящике гардероба, в который был специально установлен брамовский замок. Замок оказался сломан, а ящик пуст.
– Там было что-нибудь ценное, сэр? – осведомился назойливый констебль.
– Да, было, кое-какое фамильное серебро, – ответил я. Это было правдой, только не про мою семью.
И только тут у меня в голове мелькнула догадка. Ничего другого не пропало. Но во всех комнатах был устроен настоящий хаос. Я повернулся к привратнику, который вслед за мной поднялся наверх, – обычно он находился на улице, пока его жена присматривала за квартирой.
– Могу я поручить вам избавиться от него как можно скорее? – прошептал я. – Я направлюсь прямиком в Скотланд-Ярд. Пусть ваша жена приведет комнаты в порядок. Распорядитесь, чтобы починили замок до того, как она уйдет. Все, я пошел!
И я отбыл в первом же кэбе, который смог поймать, но не в Скотланд-Ярд. Для начала я решил остановиться на Пиккадили.
Старина Раффлс открыл мне дверь. Не помню, чтобы когда-нибудь он выглядел более опрятным, бодрым и во всех отношениях приятным на вид. Если бы в моих силах было создать портрет Раффлса не только пером, то я бы написал его именно таким, каким он предстал передо мной в то ясное мартовское утро в Олбани на фоне открытой двери – стройным, подтянутым, в утреннем сером костюме, спокойным, радостным и свежим, как само воплощение весны.
– И зачем ты это сделал? – спросил я.
– Это был единственный выход, – ответил он, предлагая мне портсигар. – Я осознал это, как только вышел на улицу.
– Я все еще не до конца понимаю.
– Ответь, зачем грабителю потребовалось звонить честному джентльмену и вымаванить его подальше от дома?
– Это то, что мы как раз и не могли объяснить.
– Как я уже сказал, я нашел ответ, когда покинул тебя. Очевидно, что грабитель вызвонил тебя, чтобы ограбить и твой дом!
И Раффлс улыбнулся мне, сияя от собственной находчивости и дерзости.
– Но почему именно меня? – спросил я. – Почему он решил ограбить именно меня?
– Мой дорогой Банни, должны же мы дать полиции хоть немного пищи для размышлений. Но мы упомянем о паре фактов в разговоре с полицейскими в нужный момент. Была глубокая ночь, когда Магуайр впервые привел нас к себе в дом. Познакомились мы с ним в Королевском боксерском клубе, а там, как известно, кого только не встретишь. Ты поведаешь им, как он звонил своему слуге, чтобы к нашему прибытию подготовили ужин; обменявшись телефонами, мы шли по ночным улицам и обсуждали его сокровища. Разумеется, он хвастался своими трофеями, и ты признаешь, что ради поддержания разговора упомянул и о своих ценностях. И что же из этого вышло? Наш разговор подслушали, а затем и выследили, вот в чем причина того, что вас грабят по одной и той же схеме и в одну и ту же ночь.
– Думаешь, этого будет достаточно, чтобы отвести подозрения?
– Я совершенно уверен в этом, Банни, поскольку это зависит от тебя.
– Тогда дай мне еще одну сигарету, мой дорогой друг, и, с твоего позволения, я направлюсь в Скотланд-Ярд.
Раффлс поднял обе руки в наигранном ужасе:
– В Скотланд-Ярд!
– Чтобы дать ложное описание того, что ты взял из того ящика в моем гардеробе.
– Ложное описание! Банни, тебе больше нечему учиться у меня. Было время, когда я бы не позволил тебе отправиться туда без меня, даже для того, чтобы возвратить потерянный зонт, – не говоря уже о потерянном деле!
Спускаясь по лестнице и глядя, как он весело машет мне вслед, я впервые на своей памяти не пожалел о том, что последнее слово осталось за Раффлсом.
Добытое святотатством
Было одно дело тех дней, которое заслуживает места в нашей летописи. Это акт, которого я больше всего стыжусь. До сих пор я приводил здесь только преступления, которые планировал и осуществлял Раффлс, но сейчас я готов описать то, что родилось с помощью моего собственного скудного ума. Но в этих мемуарах, в которых я пообещал себе рассказывать все без прикрас о Раффлсе, будет справедливо, если я сделаю то же самое по отношению к себе и раскрою факты своей подлости. Это был я, и я один, кто наступил на собственные чувства и окончательно растоптал угасающие угли элементарной порядочности, предложив и спланировав набег на собственный старый дом.
Я бы не стал обвинять себя только для того, чтобы начать оправдываться после этого. Тем не менее чувствую себя обязанным заявить, что прошло уже много лет с тех пор, как наше владение перешло к чужестранцу, против которого у меня были свои предрассудки, которые служили мне чем-то вроде оправдания. Он расширил и изменил дорогой мне старый дом почти до неузнаваемости, ему не нравилось ничего, что сохранилось с тех дней, когда мы им владели. Тот человек был настоящим фанатичным охотником, и там, где мой дорогой отец выращивал призовые персики под стеклом, этот вандал вскоре возвел конюшню для породистых лошадей, которые, в свою очередь, тоже занимали призовые места на выставках по всей стране. Дом находился на юге, и не было ни единого случая, чтобы я не отмечал, приезжая туда, очередное исчезновение оранжереи и соответствующее расширение конюшен. Не то чтобы я когда-либо ступал на ранее принадлежащую нам землю с того самого дня, как мы ушли, но в течение нескольких лет я не раз заезжал к старым друзьям по соседству и никогда не мог устоять перед соблазном навестить места моего детства. И насколько это было видно с дороги, у которой дом и располагался, – сам дом оказался единственным, что лошадник оставил неизменным.