Еще одно мое оправдание может не иметь никакого смысла для многих читателей, но для меня тогда оно стало решающим. Это было мое страстное желание в тот период «должным образом исполнить свою роль» в преступной игре с Раффлсом. Он всегда настаивал на равноценном разделении полученных от трофеев денег; это было моей заботой – заслужить свою долю. До сих пор я был полезен только в чрезвычайной ситуации, весь результат любого реального успеха неизменно принадлежал Раффлсу. Он всегда придумывал идею. Этой традиции я стремился положить конец и был готов применить любые способы и средства, чтобы воплотить свой недобросовестный план. Во всей Англии был лишь один дом, каждый дюйм которого мне был известен, а Раффлсу было известно о нем лишь то, что я сказал ему. На этот раз я должен был вести его, а Раффлс должен был следовать за мной, нравится ему это или нет. Он и сам это понимал, и я думаю, что ему эта идея понравилась даже намного больше, чем то, что мне придется осквернить дом своего детства. Но я ожесточил сердце, а его чувства были слишком хорошо подавлены, чтобы заставить его протестовать против моей идеи.
Я в своем упрямстве пошел на крайние меры. Я начертил схемы всех этажей по памяти и даже навестил друзей, живущих в окрестностях, только ради того, чтобы сделать снимки дома, расположив фотоаппарат над старой садовой стеной. Даже Раффлс не мог сдержать удивления, его брови удивленно взмыли вверх, когда я однажды утром показал ему собранные материалы в Олбани. Но он не перестал открыто критиковать сам дом.
– Построен в конце шестидесятых, как я могу наблюдать, – сказал Раффлс, – или же в начале семидесятых.
– Да, так и есть, – ответил я. – Эта догадка достойна детектива из шестипенсового рассказа, Раффлс! Как ты узнал?
– Эта шиферная башня над крыльцом, с мансардными окнами и железными перилами и флагшток на вершине – просто характерная черта того периода. Ты можешь увидеть их почти в каждом доме определенного размера, построенном около тридцати лет назад. По-моему, это самые бесполезные добавления к дому.
– Наша не была бесполезной, – ответил я с некоторой теплотой. – Это была моя святая святых в праздники. Я выкурил там свою первую трубку и написал первые стихи.
Раффлс положил ладонь мне на плечо:
– Банни, Банни, ты способен ограбить свое старое жилище, но все же ты не способен услышать плохого слова о нем?
– Все не так, – сказал я безжалостно. – Башня была там в мое детство, но человека, которого я хочу ограбить, не было.
– Ты действительно хочешь это сделать, Банни?
– Даже в одиночку, если это будет необходимо! – заявил я.
– Не в этот раз, Банни, только не в этот раз, – возразил Раффлс, смеясь, и встряхнул головой. – Но как ты думаешь, у нового владельца достаточно ценностей, чтобы оправдать нам столь далекую поездку?
– Столь далекую?! До дома меньше сорока миль, если воспользоваться железной дорогой Суррея[3].
– Это как сотня миль по другим железнодорожным путям. И когда ты планируешь поехать туда?
– В пятницу.
– Мне не нравится пятница, Банни. Почему именно тогда?
– Это ночь их ежегодных скачек. Они заканчивают сезон этим событием каждый год, и обрюзгший Гильмард всегда занимает призовые места со своими чистокровными скакунами.
– Ты имеешь в виду хозяина своего старого дома?
– Да, и после скачек все гости ужинают с размахом, – продолжал я. – Из гостей у него приятели-охотники и его жокеи. Если полка с наградами не застонет под новой грудой призовых кубков, в этом не будет вины наездников и старый Гильмард все равно проведет праздничный ужин.
– А, так это просто охота за кубком, – заметил Раффлс, проницательно рассматривая меня через дым сигарет.
– Не для нас, мой дорогой друг, – подражая его тону, ответил я. – Я не просил бы тебя взломать комнаты твоих соседей в Олбани ради нескольких монет из современного серебра, Раффлс. Не то чтобы мы не можем взять несколько кубков с собой, если мы получим шанс до них дотронуться, при условии, что Гильмард выставит их после победы. Отнюдь не обязательно, что он это сделает. Но это наверняка будет оживленная ночь для него и его приятелей – а в это время их спальня будет в наших руках!
– Отлично! – сказал Раффлс, выдыхая серию одинаковых колец в паузах между улыбками. – Тем не менее это все же званый ужин, так что хозяйка не оставит свои драгоценности наверху. Она наденет их, мой мальчик.
– Не все, Раффлс, у нее слишком много украшений для того, чтобы надеть все сразу. Кроме того, это не обычный ужин, говорят, что миссис Гильмард будет единственной леди там и что она довольно очаровательна сама по себе. А очаровательная женщина, как известно, не будет надевать все свои драгоценности ради полной комнаты охотников на лис.
– Это зависит от того, какие драгоценности у нее есть.
– Ну, она может надеть нитку жемчуга.
– Да, вероятно.
– И, конечно, свои кольца.
– Именно, Банни.
– Но не обязательно свою бриллиантовую тиару…
– У нее она есть?
– …и, конечно, не изумрудное и бриллиантовое ожерелья поверх всего!
Раффлс выдернул «Салливан» из своих губ, и его глаза загорелись, словно пламя.
– Банни, ты хочешь сказать мне, что у нее есть все эти вещи?
– Конечно, – сказал я. – Они богатые люди, и он не совершенный мерзавец, чтобы тратить все только на свою конюшню. Ее драгоценности известны не менее, чем его охотники. Друзья рассказали мне о них на днях, когда я спросил их. Они считали мое любопытство естественным, как и мое желание сделать несколько снимков старого места. По их мнению, одно лишь изумрудное ожерелье должно стоить тысячи фунтов.
Раффлс потер руки.
– Я лишь надеюсь, что ты не задавал слишком много вопросов, Банни! Но если эти люди действительно твои старые приятели, то они никогда не заподозрят тебя, когда услышат о том, что произошло, если, конечно, не увидят тебя в ту ночь, тогда все обернется весьма плачевно. Тебе нужно продумать, как ты подойдешь к этому делу; если хочешь, могу помочь тебе в этом. Предлагаю отправиться туда независимо друг от друга, и будет лучше, если мы встретимся за пределами дома в ночь события. Но с этого момента я вверяю себя в твои руки.
Наш план был постепенно разработан и сформирован, приняв законченный вид, на который Раффлс уже стал ссылаться, как любой артист театра на свет прожектора. Никто не был более способен действовать спонтанно, как он, принимать лучшие решения, находясь в чрезвычайных ситуациях, и вырывать победу из цепких когтей поражения. Тем не менее у него каждая деталь всегда была продумана, как и альтернативный план для каждого случая и ужасного исхода. В этом случае, однако, его план был ограничен до нашего прибытия к воротам или садовой стене. Начиная оттуда, я должен был взять на себя командование, и хотя именно Раффлс взял с собой инструменты для взлома, которыми только он и мог пользоваться, на этот раз я должен был лично контролировать их использование.
Я сел в вечернем костюме в вечерний поезд, но старательно проехал все места, где бывал раньше, и сошел на небольшой станции в нескольких милях к югу от того места, где меня все еще помнили. Это привело к тому, что я в одиночестве побрел по длинной проселочной дороге, но ночь была теплой, а небо усыпано звездами, и я храбро шагал вперед, поскольку это должно было быть настоящее преступление, и я должен был вести Раффлса всю ночь. Задолго до того как я добрался до назначенного места, он уже ждал меня у дороги, и мы проделали остаток пути под руку.
– Я прибыл раньше, – сказал Раффлс, – и посмотрел на скачки. Я всегда предпочитаю взглянуть на хозяина дома, Банни, и мне даже не понадобилось место в первом ряду, чтобы хорошо разглядеть вашего друга Гильмарда. Не удивительно, что он не ездит на своих собственных лошадях! Нет такого скакуна, который бы смог пронести его по всему пути с препятствиями. Но этот здоровяк совсем неплохой человек, и он воспринимает свои проблемы так, что мне даже стыдно вносить в них свою лепту.
– Он потерял лошадь? – осведомился я весело.
– Нет, Банни, но он не победил на скачках! Его лошади были во сто крат лучше других, и его жокеи изо всех сил старались завоевать золото, держась на них, как злодеи, ускользающие от полиции, но каждый забег их ждала неудача. И ведь даже не скажешь, что они проиграли, если послушаешь, какое веселье царит в доме. Я подслушивал с дороги – ты был прав, когда сказал, что дом стоит слишком близко к ней.
– Ты не вошел?
– Чтобы испортить твое шоу? Я думал, что ты меня лучше понимаешь. Я и шагу не ступлю там без твоего указания. Но вот мы и пришли, так что предлагаю тебе вести.
И я без малейшего колебания повел его через простые деревянные ворота по длинной дороге в форме полумесяца. На каждом конце дороги мы увидели еще по одним воротам, но между ними не было ни единого здания, как не было и огонька, пока мы вплотную не подошли к нужному дому. Форма и высота окон, в которых горел свет, шелест, словно шепот, лавров, само ощущение гравия под ногами сразу же вспомнились мне, как и сладкий, расслабляющий, незабываемый воздух, который я вдыхал все глубже с каждым новым вздохом. Осторожно приближение к старому дому было для меня как возвращение назад в детство, и все же пока я не ощущал никаких угрызений совести. Я был слишком взволнован, чтобы почувствовать немедленное раскаяние, хотя прекрасно осознавал, что совсем скоро буду жалеть о каждом своем шаге. Я не врал, когда написал, что ощущаю позор и по сей день за ту ночную работу. И мое раскаяние настигло меня еще до рассвета. Но находясь там, я не чувствовал этого.
Окна в столовой, обращенные к дороге, ярко светились. С дороги можно было легко все разглядеть, заглянув через венецианские жалюзи в комнату, но мы все же не сделали этого. Раффлс никогда бы не подверг меня настолько беспричинной и ненужной опасности, но он последовал за мной без единого слова. Я могу только заявить, что все обошлось, и мы оба получили награду. Через устаревшую модель жалюзи мы легко разглядели каждый дюйм живописно накрытого стола. Миссис Гильмард все еще сидела за столом, но она была единственной леди и одета так скромно, как я и пророчествовал; вокруг шеи поблескивала нитка жемчуга, но на ней не было заметно мерцание изумруда или блеска бриллианта, как не было и сверкающей тиары в ее волосах.