Я вскочил на ноги, и громадный человек игриво хлопнул меня по плечу.
– Извини, что я так долго, Банни, но мы не должны были уходить, в чем были. Этот верховой костюм делает меня новым человеком, на мой взгляд, и вот еще один набор юного жокея, который должен подойти тебе.
– Значит, ты снова забрался в дом?
– Я был обязан, Банни, но мне приходилось следить за огнями и еще дать им целый час. После этого я прошел через гардеробную без каких-либо затруднений; единственная трудность заключалась в том, чтобы определить, где находится комната сына в задней части дома, но в результате я все же разобрался с этим, как ты видишь. Я только надеюсь, что они подойдут, Банни. Дай мне свои ботинки, я наполню их камнями и утоплю в пруду. Я сделаю то же самое со своими. Здесь есть коричневая пара, и мы не должны позволять траве расти под ними, если хотим добраться до станции и сесть в ранний поезд, пока еще есть шанс.
Ранний поезд покидает станцию в 6:20 утра и в это прекрасное весеннее утро там был полицейский в фуражке, который смотрел за отходом поезда; но он был слишком занят, заглядывая в купе в поиске двух элегантно одетых членов воровской шайки, поэтому не обратил никакого внимания на огромного пьяного человека в одежде для верховой езды, как не заметил и другого любителя верховой езды, который был даже незаметнее, чем его друг. Ранний поезд должен был прийти на вокзал Виктории в 8:28, но эти достойные джентльмены вышли еще на станции Клэпхем и несколько раз сменили кэб между Баттерси и Пикадилли, как и некоторые предметы гардероба при каждой пересадке. Было чуть больше девяти часов, когда они сидели вместе в Олбани и могли быть вновь узнаны как Раффлс и Банни.
– А теперь, – сказал Раффлс, – прежде всего, давай посмотрим те коробки, которые у нас не было времени открыть, когда мы их взяли. Я имею в виду те, которые у тебя, Банни. Я заглянул в мои в саду, и, к сожалению, в них ничего не было. Дама, должно быть, надевала их содержимое.
Раффлс протянул руку, чтобы взять мои кожаные коробки, которые он попросил спрятать. Но я только и сделал, что спрятал их. Вместо того чтобы отдать, я смело посмотрел ему в глаза, которым, казалось, хватило мгновения, чтобы узнать мою жалкую тайну.
– Мне нет смысла передавать их тебе, – сказал я. – Они тоже пустые.
– Когда ты заглянул в них?
– В башне.
– Хорошо, позволь мне увидеть их самому.
– Да, если хочешь.
– Мой дорогой Банни, эта, должно быть, содержала ожерелье, которое ты описал в таких подробностях.
– Скорее всего.
– А эта тиару.
– По всей видимости.
– Но на даме их не было, как ты и предвидел и как мы оба удостоверились сами.
Я все еще не отвел взгляд.
– Раффлс, я все же буду откровенен с тобой. Не хотел рассказывать тебе об этом, думал унести этот секрет с собой в могилу, но поделиться правдой все же легче, чем пытаться убедить тебя во лжи. Я оставил эти два украшения в башне. Не буду пытаться объяснить свой поступок или оправдать его – это было, вероятно, влияние башни, и больше ничего; в самый последний момент меня захлестнули эти чувства, когда ты скрылся из виду и я должен был покинуть это место. Я чувствовал, что должен сломать себе шею, но не это суеверие пугало меня, а то, что я умру с этими вещами в кармане под окнами своего старого дома. Ты можешь обвинить меня в том, что я должен был подумать об этом перед тем, как переступить порог этого дома! Ты можешь сказать мне все, что хочешь, и при этом все равно не скажешь больше, чем я заслуживаю. Это было истерично и это было жестоко, потому что я все же оставил себе коробки, чтобы подкрепить эту ложь тебе.
– Ты никогда не умел врать, Банни, – ответил Раффлс, улыбаясь. – Будешь ли ты считать меня лжецом, если я скажу, что понимаю, что ты чувствовал, и даже то, что ты сделал? На самом деле, я понял это еще несколько часов назад.
– Ты имеешь в виду, что догадался о моих чувствах, Раффлс?
– И что ты сделал. Я догадался об этом в лодочном сарае. Я знал, что что-то должно было произойти, чтобы разогнать эту компанию спортсменов так скоро и так весело. Они не схватили нас, следовательно, они обнаружили что-то получше; и твое флегматичное отношение ко всему дало мне понять, что именно. По велению судьбы те коробки, которые нес я, оказались пустыми и оба приза достались тебе. Чтобы развеять свои ужасные подозрения, я решил еще раз заглянуть через жалюзи. И как ты думаешь, что я увидел?
Я покачал головой. Я понятия не имел, что и даже не хотел узнать об этом.
– Двух бедных человек, которых, по твоей задумке, мы и должны были ограбить, – произнес Раффлс, – любующихся этими двумя милыми вещами.
Он вытащил руки из карманов смятой куртки и продемонстрировал мне пару украшений. В одной его руке была бриллиантовая тиара, а в другой – ожерелье из изящных изумрудов в кластерах бриллиантов.
– Ты должен попытаться простить меня, Банни, – продолжал Раффлс, прежде чем я смог сказать хоть слово. – Я не говорю ни слова против того, что ты сделал или исправил; теперь, когда все завершено, я даже рад, что ты пытался исправить все. Но, дорогой друг, мы оба рискнули жизнью, нашими конечностями и свободой; и меня совершенно не терзали твои сентиментальные сомнения. Так зачем же уходить оттуда ни с чем? Если ты хочешь услышать рассказ о моем повторном проникновении в гардеробную нашего знакомого, съезди домой, смени одежду и встреться со мной возле турецких бань через двадцать минут. Хочу избавиться от своей неопрятности, а после мы можем позавтракать в комнате отдыха. Кроме того, после всей этой ночи в твоих старых убежищах, Банни, ты просто обязан отдохнуть в Нортумберленд-авеню.
Реликвии Раффлса
В журнале за декабрь 1899 года появилась статья, которая ненадолго отвлекла нас от волнений в связи с войной в Южной Африке. В те дни волосы Раффлса уже поседели, и мы с ним приближались к завершению нашего второго выхода на поле в качестве профессиональных взломщиков. Мы уже не бывали на Пикадилли и в Олбани. Но мы все еще работали, не в силах противостоять своему нутру, обосновавшись в своем последнем идиллическом убежище на окраине Хэм-Коммон. Отдых был нашей целью, и хотя мы оба уже пересели на невзрачные велосипеды, зимними вечерами нам не оставалось ничего другого, как читать. Война в каком-то смысле пришлась кстати. Она не только вернула нам подлинный интерес к жизни, но и дала конечный пункт для бесчисленных велосипедных поездок вокруг Ричмонд-парк – до ближайшей газетной лавки. Как раз вернувшись с одной такой прогулки, я привез захватывающую новость, не имеющую никакого отношения к войне. Я вернулся с журналом, какие читаются (и продаются) миллионами, текст в нем утопал в иллюстрациях – и так на каждой странице. Рассчитанная на дешевый успех статья была посвящена так называемому Черному музею Скотланд-Ярда, и из нее мы узнали, что мрачная выставка пополнена особой и тщательно отобранной экспозицией под названием «Реликвии Раффлса».
– Ну наконец-то, Банни, – сказал Раффлс, – вот она, слава! Из обычных известных преступников мы перешли в разряд настоящих богов, чьи проступки записывает на воде рука времени. Мы все знаем о реликвиях Наполеона и мы все слышали о реликвиях Нельсона, а теперь мир узнает и о моих!
– Как же я хочу увидеть их! – добавил я с тоской. В следующий момент я пожалел о том, что сказал. Раффлс поднял на меня глаза от журнала. На его губах играла улыбка, которая мне была до боли знакома, и я понял, что мое высказывание стало причиной блеска в его глазах.
– Разве не замечательная идея? – проговорил Раффлс, его голос звучал задумчиво, будто он уже прорабатывал детали плана в голове.
– Я сказал это не всерьез, – ответил я, – да и ты тоже явно шутишь.
– И вовсе нет, – сказал Раффлс. – Я никогда еще не был более серьезен.
– Ты же не собираешься средь бела дня явиться в Скотланд-Ярд?
– Под ярким светом рампы, – ответил он, вновь переводя взгляд на журнальную статью. – Я желаю еще раз взглянуть на свои сокровища. О, да вот же они! Банни, ты не сказал мне, что здесь есть иллюстрации. Знакомый сундук, ты отвез меня в нем в свой банк. А вот это, по всей видимости, моя веревочная лестница… Да чего здесь только нет. В этих дешевых журналах такая плохая печать, что ни в чем нельзя быть уверенным, остается только провести инспекцию самому.
– Тогда тебе придется провести ее без меня, – сказал я сердито. – Возможно, ты изменился, но они сразу узнают меня.
– Хорошо, если ты достанешь мне пропуск.
– Пропуск? – вскричал я с ликованием. – Конечно же, нам его никто не даст, и конечно, этот факт положит конец всей идее. Кто в здравом уме даст пропуск на подобную выставку бывшему заключенному вроде меня?
Раффлс вернулся к чтению, недовольно передернув плечами.
– Тот, кто написал эту статью, раздобыл себе пропуск, – проворчал он. – Он получил его от редактора, и ты можешь получить его от своего, если попытаешься. Но умоляю тебя, даже не пытайся, Банни, это было бы слишком – рисковать минутным смущением ради удовлетворения моей прихоти. Даже если я отправлюсь на выставку по этому пропуску вместо тебя, и меня поймают – даром что я отрастил этакую шевелюру и что все считают меня погибшим, – страшно подумать, какими последствиями это для тебя обернется! Даже не предавайся размышлениями о подобном исходе, мой дорогой друг. Просто позволь мне спокойно дочитать журнал.
Нужно ли говорить, что я без дальнейших увещеваний приступил к осуществлению этого опрометчивого плана? За последнее время я уже не раз и не два был свидетелем подобных вспышек нового, изменившегося Раффлса и хорошо в них разбирался. Ему было трудно примириться с тяготами нашего нынешнего положения. В то время, как я искупил свои злодеяния пребыванием в тюрьме, Раффлс избежал наказания благодаря тому, что его считали погибшим. В результате я мог появляться там, где он сам не смел показаться, и выступал в роли его полномочного представителя, связывающего его с внешним миром. Раффлса не могла не раздражать такая зависимость от меня, и я всеми силами старался как-то облегчить испытываемые им чувства, избегая даже намека на злоупотребление своей властью над ним. Поэтому, несмотря на дурное предчувствие, я попробовал выполнить его щекотливое поручение на Флит-стрит, где, несмотря на свое прошлое, я все же зарабатывал честные деньги. И хотя я был уверен в провале, мои усилия все же увенчались успехом, и одним из вечеров я вернулся в Хэм-Коммон с пропуском из Управления по надзору за осужденными Нового Скотланд-Ярда, который я храню и по сей день. Как ни удивительно, на нем не стоит дата, и это означает, что по нему до сих пор могут «допустить предъявителя в музей», не говоря уже о друзьях подателя, поскольку под надписью «сопровождающие» нацарапано имя моего редактора.