— Каковы бы они ни были.
— И где бы ни были, — подхватила она.
— Ой, а мне кажется, я знаю, где они, — сказал я.
— Серьезно?
— Ну, есть одна догадка, скажем так…
— Но это же здорово, Берн! И еще у тебя есть теперь напарник. Я не себя имею в виду. Я имею в виду мышь.
— Мышь?! Ах, ну да, Чарли Уикс. Да, думаю, мы теперь партнеры. И надеюсь, он сумеет о себе позаботиться.
— О чем это ты?.. А-а, в том смысле, что, если его убьют, тебе снова придется что-то предпринять?
— А ты догадлива, — заметил я. Затем откинулся на спинку стула и зевнул. — Что-то я притомился. Рэй может подождать и до утра, и все остальные — тоже. А лично я отправляюсь в кровать. Или на кушетку, если удастся убедить тебя…
— Давай не начинать все сначала, Берн. Так ты не уходишь, верно? Мог бы и выпить глоток виски.
— Знаешь, — сказал я, — как-то не хочется, проснувшись утром, пожалеть, что накануне пил что-то более крепкое, чем вода «Эвиан».
— Может, ты и прав, — заметила она. — Однако мне кажется, что пропускать тренировки день за днем и при этом рассчитывать, что останешься в форме, просто глупо. Это моя теория… Хочешь, чтоб я поработала в лавке и завтра?
— Но по воскресеньям мы всегда закрыты.
— Это что, высечено в граните? Или кому-то навредит, если я завтра ее открою?
— Нет, но…
— И потом, я нашла там одну книгу и начала читать и, пока не дочитаю, ни за что другое не примусь. К тому же, чем черт не шутит, может, к тебе заглянет кто еще.
— Вот это верно. А что ты читала?
— Точнее, перечитывала. Правда, не заглядывала в нее давным-давно, со дня выхода в свет. Ранний роман Сью Графтон.
— Вот уж не думал, что у меня в лавке завалялась хоть одна из ее книг… О, вспомнил! Издание «Клуба книголюбов», да?
Она кивнула:
— Да. Про джазового музыканта, который сбрасывает неверную жену под поезд.
— Нет, точно не читал. А как называется?
— «„А“ как поезд»,[21] — ответила она. — Дам почитать, когда закончу.
— Дам? Но ведь это же моя книга.
— Ну ладно, какая разница! — заметила она. — Можешь и сам взять, когда я закончу.
Глава 17
Спал я крепко, проснулся рано и умудрился одеться и выскользнуть за дверь, не разбудив Кэролайн, которая так уютно свернулась на кушетке, что я не испытал ни малейших угрызений совести из-за того, что согнал ее с кровати… Я прошелся пешком, ненадолго заглянул к себе в лавку — покормить Раффлса и сменить ему воду в миске, затем сел в автобус на Юнион-сквер и доехал до остановки «Хантер-колледж» на углу Шестьдесят восьмой и Лексингтона. После чего прошел шесть кварталов, потом, свернув, еще два, заскочил по пути в гастроном и взял закрытый стаканчик кофе и бублик. Дойдя туда, куда я держал путь, я нырнул в подходящую подворотню и коротал там время, попивая кофе и жуя бублик. Но глаза при этом держал открытыми и, увидев то, что, собственно, предполагал увидеть, удалился, правда, на этот раз минуя гастроном, и прямиком отправился на станцию метро.
Сел во второй поезд, идущий к центру, и сошел на Уолл-стрит. Нет более тихого и мирного места на свете, чем эта улица в воскресный день, когда моторы деловой активности сбрасывают обороты и замирают. Впрочем, нельзя сказать, чтобы на ней не было ни души. Мимо пробежало несколько джоггеров; люди прогуливались в одиночку и парами, явно настроенные насладиться тишиной и покоем.
Но лично мне нужен был телефон.
Существовали в Нью-Йорке и куда более удобные телефоны, к примеру у меня в лавке и на квартире Кэролайн, но разве можно быть уверенным, что номер твой не засветится на экране одного из этих автоопределителей, так что сразу станет ясно, откуда ты звонишь. Я был почти уверен, что на Саннисайд, дома у Рэя Киршмана, таких ухищрений не имеется — хотя бы просто потому, что он скорее удавится, чем станет платить лишний доллар и девяносто восемь центов в месяц, кажется, именно столько взимают за эту услугу. Но он всегда может воспользоваться услугами нью-йоркского департамента полиции и попросить ребят из технической службы проследить, откуда сделан звонок.
И если окажется, что звонок сделан из Вест-Вилидж, он тут же смекнет, что я остановился у Кэролайн. Так что пришлось ехать звонить в другое место. И Уолл-стрит казалась неплохим выбором. Пусть себе прослеживает звонок, пусть выяснит, что сделан он из автомата на углу Броуд и Уолл, пусть думает, уж не собираюсь ли я грабануть Нью-Йоркскую фондовую биржу.
Ладно, так уж и быть, от последнего его избавлю.
Первый звонок — толстяку. И первой моей мыслью было: или карточка оказалась фальшивой, или же я неправильно набрал номер. Потому что голос, ответивший мне, никак не мог принадлежать толстяку.
Знаю, знаю… О книге по переплету не судят (однако попробуйте получить за нее приличную сумму, если он в пятнах, забрызган водой или, боже упаси, вообще отсутствует). Так и по голосу нельзя судить о фигуре человека, чем, кстати, и объясняется столь бурное развитие этой индустрии — секс по телефону. И однако же голос, который я услыхал в трубке, никак не мог принадлежать мужчине весом триста пятьдесят фунтов, с орлиным профилем и к тому же в белом костюме. Нет, он звучал так, словно обладатель его так и застрял навеки в пятом классе, шевеля губами лишь в тех редких случаях, когда что-нибудь читал, а наиболее продуктивную часть дня проводил с биллиардным кием в руке и, когда не использовал этот кий по прямому назначению, мог за ним свободно спрятаться.
Я сказал, что хотел бы поговорить с мистером Царновым, а он спросил, чего мне, собственно, надо.
— Царнова, — ответил я. — А вы — точно не он. Скажите, что звонит человек, которого не было вчера в книжной лавке.
Наступила пауза. А затем голос — округлый и сочный, который, казалось, забивал каждую согласную, словно гвоздь молотком, по самую шляпку; голос, который выжимал до самой последней капли вкус и запах из каждого слога, — произнес:
— По правде сказать, сэр, людям, которые не были вчера в той книжной лавке, несть числа. Равно как и в любой другой.
Вот это уже теплее. Именно такой голос я имел в виду.
— Не могу не согласиться с вами, сэр, — сказал я. — Мы живем в век всеобщего и полного одичания, и завсегдатаев книжных лавок пора в музее выставлять.
— Ага, — ответил он. — Рад, что позвонили. Имею основания полагать, что вы нашли принадлежащий мне предмет. Надеюсь, вы понимаете, что вас ждет за него существенное вознаграждение.
Я спросил, может ли он описать этот предмет.
— Ну, нечто вроде кожаного конверта с золотыми марками, — ответил он.
— А содержимое?
— Самое разнообразное.
— А какое именно вознаграждение?
— Разве я не сказал, сэр? Существенное. Весьма существенное.
— Сэр, — заметил я, — должен признаться, мне весьма симпатичен ваш подход к этой проблеме. И владей я предметом, который вы так жаждете вернуть, мы бы несомненно нашли общий язык.
Снова пауза, правда, на сей раз не слишком долгая.
— Сослагательное наклонение, — сказал он, — очевидно, означает, что вы им не владеете.
— Предположение было взвешенным, — сказал я, — а вывод — здравым.
— И в то же время есть ощущение, что некоторая надежда сохраняется?
Чертовски приятно вести такого рода беседу, и в то же время — утомительно.
— Искренне надеюсь, сэр, что рано или поздно смогу сообщить, что обстоятельства кардинально изменились. И одновременно постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы заслужить ваше столь щедрое вознаграждение.
— Надеетесь, сэр?
— Да. Надеюсь и предвкушаю.
— Рад слышать, сэр, ибо предвкушение всегда несколько ближе к цели, нежели просто надежда. А могу ли я полюбопытствовать, когда именно сбудется эта надежда?
— Скоро, — ответил я.
— Скоро… — повторил он. — Слово, очарование которого призвано восполнить некоторую неопределенность.
— Да, верно. «Очень скоро», так, пожалуй, будет точней.
— Ну, не уверен, что намного точней. Но, по крайней мере, тут чувствуется некий ободряющий оттенок.
— Имею намерение, — продолжил я, — позвонить вам сегодня немного позже или, возможно, завтра и назначить встречу. Могу ли я рассчитывать застать вас по этому телефону?
— Ну разумеется, сэр. И если не застанете лично, всегда можете передать через мальчика на телефоне.
— В таком случае надолго не прощаюсь, — сказал я и повесил трубку.
Следующий звонок я сделал своему партнеру, Чарли Уиксу. Сказал ему, что специально не звонил раньше, дожидаясь, пока он вернется с утренней прогулки.
— У вас весьма вольное представление о времени, — сказал он. — Очевидно, пожилой человек становится жертвой своих привычек. Каждый день я поднимаюсь в одно и то же время, без будильника. И на данный момент я уже прочитал половину «Санди таймс».
— Дело осложняется, — сказал я. — Думаю, вы были правы относительно Хобермана. Кажется, его действительно убил Кэндлмас.
— Это наиболее вероятное объяснение, — заметил он. — И одновременно оно оставляет нас практически ни с чем, потому как и сам Кэндлмас, похоже, исчез.
— Есть у меня на сей счет кое-какие догадки.
— Вот как?
— Да, только сейчас нет времени излагать, — сказал я. — Тем более по телефону.
— Да, конечно, вы правы.
— А не могу ли я к вам сегодня заскочить? Чуть позже, если вам, конечно, удобно. Скажем, в одиннадцать?
— Приготовлю кофе, — сказал он. — Разве что в такой час вы не пьете крепкий?
Я сказал, что крепкий кофе будет в самый раз.
И вот теперь мне ничего не оставалось, как позвонить Рэю Киршману. Я потратил еще один двадцатипятицентовик и набрал его домашний номер в Квинс. Ответил женский голос.
— Добрый день, миссис Киршман, — сказал я. — Это Берни Роденбарр. А Рэй дома? Страшно не хотелось беспокоить его в выходной, но я звоню из Нью-Гемпшира и…
— Сейчас узнаю, на месте он или нет…