— Не так громко! Что с тобой, Берн?
— Извини, но…
— А если я закричу: «Эй, Берн, откуда эти румяна и накрашенные ресницы?» Ты же понимаешь, что через секунду весь зал будет на тебя пялиться.
— Я же сказал — извини. Ты просто застала меня врасплох, вот и все.
— Да, это было настоящее нападение из засады. Мы просидели с тобой целый час, а я только сейчас подкралась и накинулась на тебя.
— Помада, — повторил я.
— Ну хватит, Берн. Тоже мне событие.
— Длинные волосы и помада.
— Не длинные волосы. Длиннее — вот и все. А помады совсем чуть-чуть, только для цвета.
— А для чего все остальные ею пользуются? Для того она и предназначена — усиливать цвет.
— Согласна. Только не будем раздувать из этого дело федерального значения, ладно?
— Губная помада, — продолжал изумляться я. — Мой лучший друг превращается в накрашенную лесбиянку.
— Берн…
— Прощай, «Л. Л. Бин», здравствуй, «Виктори Сикретс».
— Тоже мне секреты. Знаешь, сколько каталогов они рассылают ежемесячно? На мне они деньги не сделают, Берн. Все, что мне у них нравится, — картинки разглядывать.
— Придется поверить на слово.
— Знаешь, мой шкаф уж точно не забит фланелевыми рубашками. Я никогда не косила под мужика. А блейзер со слаксами еще не делают меня активной лесбиянкой, верно?
— Безусловно.
— И я всего лишь слегка коснулась губ помадой. Ты целый час сидел напротив и ничего не заметил.
— Я заметил, — возразил я. — Только никак не мог понять, что именно.
— В этом и смысл. Это не вульгарно. Легкий намек.
— На женственность.
— На юность, — парировала она. — Будь я подростком, мне бы этого не требовалось, но я уже в том возрасте, когда природе следует немного помочь. Не смотри на меня так, Берн.
— Как?
— Так. Ну ладно, черт побери. Это была идея Эрики. Теперь ты счастлив?
— Я давно счастлив.
— Она лесбиянка, знающая толк в губной помаде, — пояснила Кэролайн. — А я против этого никогда ничего не имела, Берн, ни в философском, ни в эстетическом смысле. Мне нравятся лесбиянки с губной помадой. Мне кажется, они страстные. — Она пожала плечами. — Я просто не думала, что стану одной из них, вот и все. Не думала, что гожусь для этого.
— Но теперь передумала?
— Эрика считает, это от низкой самооценки и неуверенности в собственной внешности. Она думает, что более женственная прическа и капелька губной помады изменят мое представление о себе, и, по-моему, она права. Как бы то ни было, я ей нравлюсь в таком виде.
— С результатом не могу спорить.
— Так я и думала.
— И ты выглядишь очень мило. Должен сказать, очень хотелось бы увидеть тебя в платье.
— Прекрати, Берн.
— Например, с глубоким декольте и кружевной отделкой. Это всегда очень мило. Или в пейзанской блузке с большим круглым вырезом, в цыганском стиле. Это тебе пойдет.
Она сделала круглые глаза.
— Или дирндль,[4] — продолжал я. — Кстати, а как выглядит дирндль?
— Для меня это выглядит типографской опечаткой. Не знаю, что это такое, и не собираюсь узнавать. Мы не могли бы поговорить о чем-нибудь еще, Берн?
— Серьги, — предложил я. — Большие золотые кольца хорошо будут смотреться с пейзанской блузкой, но не знаю, подойдут ли они к дирндлю?
— Давай дальше, Берн. Что бы нам еще обсудить? Колготки? Высокие каблуки?
— И духи! — воскликнул я, выпрямился и потянул носом воздух. — Ты пользуешься духами.
— Это одеколон, — сказала она. — У меня на работе уже несколько лет стоит бутылка. Иногда я после работы побрызгаюсь немного, чтобы перебить запах псины.
— Ну надо же.
— Не делай такое лицо. Знаешь, даже не могу передать, какое удовольствие я получила от нашей беседы, и очень рада, что ты позволил мне угостить тебя парой рюмок. Ты действительно немного расслабился, хотя я и выпила их сама.
— Да, но…
— Но все хорошее быстро кончается, — продолжила она, — в том числе и наша блестящая беседа. Пора расходиться. У меня позднее свидание с прекрасной женщиной. А у тебя свидание с медведем.
Глава 3
Поскольку я пропустил ланч, можно сказать, что мне пришлось принять две двойные порции ржаного виски на голодный желудок. Спасибо Кэролайн, их эффекта я не почувствовал. И все же меня не оставляла мысль, что неплохо было бы что-нибудь перехватить, и на обратном пути в «Паддингтон» я заглянул в одно местечко с западноафриканской кухней, которое давно намеревался посетить. Я заказал тушеные овощи с земляными орехами, потому что это звучало весьма экзотично, но лишь пока я не обнаружил, что «земляной орех» — просто другое название нашего старого доброго арахиса. Тем не менее вкус был экзотический, а официанты — дружелюбные. Я заказал бокал сока баобаба, что звучало еще более экзотично, чем земляные орехи, но только не спрашивайте меня, каков он на вкус, потому что у них его не оказалось. Пришлось взять лимонад, и у него был вкус лимонада.
Остальной путь до отеля я проделал пешком и в вестибюле не увидел никого из старых друзей, если не считать портье за конторкой — того же самого парня, который оформлял меня почти восемь часов назад. Я подошел взять ключ и вскользь заметил, что у него, похоже, очень длинная смена.
— С полудня до полуночи, — ответил он. — Я должен был смениться в восемь, но у Паулы сегодня концерт. Она — фокусник и сегодня вечером выступает в клубе холостяков.
— Фокусник в клубе холостяков?
— Она выступает ню.
— О-о.
— Она заменяла меня, когда я ходил на пробы, и я рад оказать ей ответную услугу. Впрочем, хочется надеяться, что она появится до полуночи, иначе придется торчать здесь до четырех, пока не придет Ричард.
— А завтра вы опять с полудня?
Он кивнул, подался вперед и оперся локтем о стойку. В нем была какая-то мягкость, бескостность, которая напомнила мне Пластикового человека из комиксов.
— Да, но я закончу в восемь, так что все не так уж плохо. — Он нахмурил брови. — Я помню, вы на четвертом этаже, но забыл, в каком номере.
— Четыре-пятнадцать.
— Это небольшой номер. Надеюсь, все в порядке?
— Да, конечно.
— Может, через день-другой смогу предложить вам что-нибудь попросторнее.
— Не стоит беспокоиться. Я собираюсь пробыть здесь всего пару суток.
— Вот то же самое говорил я себе двадцать лет назад, — заметил портье и пригладил пальцем бровь. — И с тех пор так тут и застрял. Я прожил здесь лет семь, и в какой-то момент мистеру Олифанту понадобился кто-нибудь, чтобы сидеть за стойкой, а он как раз проявил невероятное великодушие, когда я задолжал ему за номер за три или четыре месяца. Так вот я и сел и продолжаю сидеть, если время позволяет. Видите ли, я актер.
Он уже упоминал о пробах, так что последнее заявление не удивило меня. Заодно оно объясняло периодически всплывающий английский акцент.
— Меня зовут Карл Пилсбери, — решил представиться он. — Вы могли видеть меня на сцене.
— То-то я думаю — мне знакомо ваше лицо.
Он назвал несколько пьес, в которых играл, — все за пределами Бродвея, затем сказал, что я вряд ли мог их посмотреть, поскольку меня не было в городе.
— Но вы могли видеть меня по телевизору, — предположил он. — Пару лет назад я сыграл служащего авиакомпании в рекламе экседрина. И у меня было несколько небольших ролей в сериале «Закон и порядок». Знаете, как говорится, «не бывает маленьких ролей, бывают маленькие гонорары».
— Смешно, — сказал я.
— Вы находите? Это я сам придумал, и мне нравится, но, кажется, не все смысл улавливают. С этим можно было выходить на сцену. У меня был свой номер, с которым я пытался выступать в комедийных клубах, и материал был хороший, но мне, признаться, часто казалось, что получалось как-то плоско. Наверное, я не особенно смешон. Смешон по-своему, но не так, чтобы все животики надорвали.
Смешон по-своему — это точно. Я поддерживал разговор, время от времени вставляя несколько слов, большего от меня и не требовалось, все остальное он взял на себя. Он многое рассказал о себе — достаточно, чтобы развеять всяческие сомнения, если у меня таковые и были, что он действительно работал актером, но заодно поведал кое-что и об отеле, о том, как здесь живется и работается — словно в большой любящей семье, хотя и не совсем нормальной, учитывая наличие чокнутых тетушек и эксцентричных дядюшек.
Он заставил меня задуматься, не стать ли мне тоже постоянным клиентом отеля, продлив мои три дня на несколько десятилетий. Может, я тоже приду к тому, чтобы при случае сесть за столик регистратора и рассказывать постояльцам, что рассматриваю это лишь как временное пристанище в ожидании часа, когда мне привалит настоящая работа — ограбление со взломом.
К моменту нашего расставания я знал об отеле «Паддингтон» даже больше необходимого, а о Карле Пилсбери — куда больше, чем нужно. Он пожелал мне спокойной ночи, а я пожелал ему, чтобы смена пришла вовремя, после чего взял свой ключ и направился к лифту.
Как я заметил, в ящике под номером 602 лилового конверта больше не было.
Номер я нашел таким же, каким оставил, с медвежонком на каминной полке. Я кивнул ему, не будучи готов вступить в беседу с этим созданием, но и не имея сил полностью его игнорировать.
Итак, что мне было известно об Антее Ландау? Ну, я знал, что она — литературный агент. Она занималась этим уже полвека и все это время снимала апартаменты в «Паддингтоне», где читала рукописи, вела свои дела по почте и по телефону и встречалась со странным клиентом. В последние годы она жила затворницей и очень редко выходила на люди. А благодаря моему небольшому трюку с конвертом я также знал номер ее апартаментов. Если она мне нужна — мне нужен номер 602.
Но лично она мне не нужна. Мне нужен ее номер, и мне нужно, чтобы он был пуст.
Некоторые воры-домушники не имеют ничего против присутствия хозяев в доме, который они намерены посетить. Один мой знакомый никогда не шел на дело, не убедившись, что хозяева дома и спят крепким сном. Таким образом, объяснял он, можно не беспокоиться о том, что они внезапно нагрянут и застукают тебя на месте преступления. Мы оба в этот момент находились на государственном попечении, так что его совет следовало воспринимать соответственно. (Он был вполне приятным парнем, разве что не слишком разговорчивым, но публика, с которой встречаешься в тюрьме, в основном весьма придурковатая и подлая, так что я был рад расстаться и с ним, и с самим учреждением. Когда меня выпускали условно-досрочно, то предупредили о нежелательности контактов с известными криминальными элементами, хотя мне лично можно было бы об этом и не говорить.)