– Не знаю, – пробормотал он.
– Всё ты знаешь. Не начинай в очередной раз.
Тайрис бросил на маму злобный взгляд:
– Я ничего не начинаю, я правда не помню.
Накатила паника. Чем старательнее он выискивал это воспоминание, тем дальше оно уплывало – как будто его кто-то украл, спрятал, засунул в самое сердце урагана.
– Тайрис, сынок, ты же знаешь, что про все эти вещи спокойно можно говорить, – ласково произнесла мама, полностью сосредоточившись на нём. – Джонатан очень хотел, чтобы ты почаще говорил про папу.
– Я ж сказал: не помню! – Голос у Тайриса срывался.
Мама, как это с ней часто случалось, густо покраснела.
– Тай, послушай, дорогой, если человек умер, это не значит, что о нём больше нельзя говорить. Папина смерть…
– Не говори так! Не говори! – Он заткнул уши. – Прекрати! Прекрати! Прекрати! ПРЕКРАТИ!!!
Мама встала с места, подошла, раскрыла объятия, чтобы его утешить, но он отшатнулся, как будто от укуса. В голове вновь всплыла картинка: последняя встреча с папой. Комната закружилась. В желудке вспыхнул огонь, превратился в ревущее пламя. На миг кухня провалилась в черноту, на миг мысли затмились, будто попали за обратную сторону луны, на миг ему показалось, что вдалеке звучат вопли и крики – причём кричат его голосом.
А потом завеса смятения рассеялась так же стремительно, как и упала, и Тайрис вернулся в настоящее. На кухню…
Задыхаясь, обливаясь потом, он увидел маму, бабулю и Марвина – все они смотрели на него с изумлением и испугом.
– Тайрис, зачем? – тихо прошептала мама сквозь слёзы.
Тайрис огляделся. И только тут понял, что натворил. Два стула валялись на полу, бабушкина подставка для ног была перевернута, ножки её торчали из-под перебитой посуды точно побеги травы. Сверху разбросаны карри и плантейн, бежевый кухонный шкафчик весь заляпан, а в руке он сжимал ручку от любимой бабушкиной чашки.
– Я… я… – Шок мешал говорить. Он же этого не хотел. Правда. И не помнил, как всё это случилось, хотя мелкие порезы на ладони – там, где осколки стекла впились в кожу, – свидетельствовали о том, что всё это правда.
– Прости, бабуля! Прости меня. – Смотреть на неё было невыносимо: лицо её потемнело от обиды, рот раскрылся, однако она сохраняла спокойствие.
– Мам…
Но мама только моргнула и отвернулась.
Тайриса окатила волна стыда. Что с ним творится? Как он мог так поступить с бабушкой?
Мама будто бы прочитала его мысли.
– Как ты мог, Тай? – Губы у неё дрожали. Она спрятала лицо в полосатом кухонном полотенце, которое держала в руках, – будто хотела прикрыть маской свои раны. Заплакала с надрывом – долгое мучительное рыдание, звук его резал Тайриса на куски, как не разрежет никакое лезвие. – Папа не хотел бы тебя таким видеть, Тай.
– Патти, не надо, всё хорошо, – пробормотала бабушка. Потом нахмурилась, взяла Тайриса за руку, вгляделась в гноящиеся волдыри на пальце: – Тайрис, а это откуда?
Он попытался отдёрнуть руку, но бабуля держала её крепко.
– Тайрис, они у тебя давно? Откуда они взялись? – Говорила она твёрдо, руку однако выпустила.
Тайрис пожал плечами. Увидел, что мама подняла глаза, спрятал руку за спину.
– Тай, – продолжала бабушка, – давай-ка ты пойдёшь к себе и отдохнёшь, а я загляну к тебе через минутку.
Он кивнул бабушке и отвернулся – не хотелось видеть, какую боль он причинил маме.
– Бабуля, прости меня, пожалуйста, я не хотел портить твои вещи, не думал, что так разозлюсь. Я… – Сидя на кровати и вслушиваясь в рёв бури, Тайрис передёрнул плечами – смотреть на бабушку всё ещё было стыдно. Он шмыгнул носом, который от плача совсем не дышал.
– Тайрис, горе оно не бывает правильным или неправильным, вот только горе – злодей, грабитель, вор – оно крадёт у нас сердца. Это как рана: нужно её залечить, иначе воспалится. Знаешь, некоторые люди очень стараются, чтобы боль их не мучила, чтобы не саднила, – так всю жизнь и живут во тьме, а остальное всё прочь отталкивают.
Снаружи завыл ветер, Тайрис содрогнулся.
– Меня бы устроило, всё лучше, чем это, – пробормотал он. – Просто мне так ужасно, бабуля, я бы всё отдал, чтобы не было так ужасно.
Только он это произнёс, бабушка зажала ему рот ладонью. Её глаза забегали по комнате, будто в ней был кто-то ещё, – Тайрис замер от ужаса.
– Ш-ш-ш, внучок, думай, что говоришь, никогда ж не знаешь, кто тебя слушает.
Она отняла руку, и Тайрис вслед за бабушкой обвёл комнату взглядом.
– Ты о чём? – От страха он перешёл на шёпот.
Бабуля чуть заметно качнула головой, будто испуг не давал ей ответить. Повисла долгая пауза, и только потом она заговорила снова:
– Я тебе вот что скажу, Тай: жить во тьме – значит не жить вовсе. Пообещай, что никогда не забудешь того, что я тебе всё время твержу: тьму тьмою не одолеть, только светом.
Снаружи бушевала буря, Тайрис опустил глаза, тиская пальцами футболку, чувствуя, как всё сильнее каменеют плечи, будто на них кто-то давит. Он покрутил шеей, а бабушка снова взяла его руку, вгляделась в палец. Потом взгляд её остановился на его лице.
– Тай, что ты там говорил про стишок и про Теневика?.. – Бабуля шумно втянула воздух, будто через силу произнесла это имя.
Он моргнул, удивившись такому повороту разговора.
– Скажи стишок, Тайрис.
Он вдохнул, понял, что ему тоже не по себе.
Теневик, Теневик заберёт тебя,
Теневик, Теневик унесёт тебя…
Бабушка крепче прижалась к Тайрису: лицо перекошенное, застывшее от муки.
– Бабуля, у тебя всё хорошо?
Она качнула головой, указала на стакан воды на тумбочке. Тайрис передал ей стакан, бабушка шумно выпила всю воду. Поставила стакан и уставилась на внука – ужас пробрал его до самых костей.
– Снова началось, Тай. Проснулся он, кто-то его разбудил.
Тайрис с трудом вытолкнул слова:
– Кого… кого, бабуля?
Она не отводила от него глаз.
– Теневика. – Лицо её будто осунулось, она почесала висок. – Вот поэтому-то, Тай, если вслушаться, и услышишь, что в горах кричат.
– Я слышал – слышал, бабуля! – Тайрис закивал, вспомнив, что было. – Слышал, когда мы учили Элли кататься на велосипеде.
В комнате было жарко, душно, однако бабушка содрогнулась.
– Даппи это, празднуют его возвращение, хотя некоторые говорят, что на самом деле это крики пропавших.
– Пропавших?
Бабуля заговорила совсем тихо.
– Пикни[7] – дети, которые пропали, он забрал их к себе. Он, Тайрис, всегда забирал детишек – сколько я себя помню.
У Тайриса ёкнуло сердце.
– Как, почему, ну, то есть что… что с ними потом было?
Бабуля покачала головой:
– Этого никто не знает. Пропадали – и всё.
– Как это «пропадали»? А их никто не искал… не заявлял в полицию?
Бабушка медленно кивнула.
– Делали и то и другое, Тайрис, да только никто к этому серьёзно не относился, считали, что пикни просто сбежали из дому; а кто относился серьёзно, тем страшно было доискиваться правды. В дела даппи никто не хочет соваться.
Тайрис, делая всё, чтобы голос не дрожал, задал вопрос:
– А откуда тогда они узнали, что это он?
Бабушкины глаза заволокло тревогой.
– Да все знаки были налицо, как и теперь тоже. – Бабушка потёрла горло. – Никто не знает, почему Теневик исчезает, почему потом возвращается. Но ведь вернулся он, Тай, вернулся – и почему-то именно за тобой.
Тайрис инстинктивно отполз по кровати в сторону, поджал колени к самой груди. Бабуля взяла его руку, снова посмотрела на палец.
– А это, Тай, – она сглотнула, причём это явно далось ей с трудом, – сукуянт, ол-хиг[8] – те, которые ему подчиняются.
– Кто-кто, бабуля? Как ты сказала? Я вообще не понимаю, о чём ты. – Тайрис, сглатывая слёзы, всматривался в бабушкино лицо и искал там ответы. – Причём тут мой палец? Бабуля, мне страшно.
Бабушка покачнулась и едва не свалилась на пол.
– Бабуля! Бабуля, с тобой точно всё хорошо? Ты как-то странно выглядишь.
Бабушка плотно зажмурила глаза.
– Сейчас, Тай, минуточку. – Голос её дрожал, дыхание участилось, стало хриплым от ужаса. – Будь очень осторожен, Тай. Ох, нужно было раньше тебе про это сказать, да я понадеялась, что ошибаюсь. Но теперь-то мы наверняка знаем, что всё началось снова.
Глаза её расширились, любовь в них мешалась со страхом. Она снова помолчала, вглядываясь внуку в лицо.
– Расскажу я тебе, Тайрис, одну историю, а ты слушай внимательно. – Она допила воду из стакана. – Тебе это наверняка покажется странным, да только всё это, внучок, правда. Очень грустная правда… Давным-давно, ещё в конце девятнадцатого века, жил один человек, звали его Леви Кэмпбелл, и родом он был из наших краёв. Сам-то Леви был очень работящий, хотя жизнь тогда была ох какая тяжёлая. Но он пошёл в гору, объехал весь мир, выучился и через некоторое время стал богачом, хоть и начал с нуля. И очень он, Тайрис, любил свою родню, очень любил наш остров и, сколько бы он ни странствовал по свету, всегда помнил, где его дом. Сердце его так и осталось на Ямайке, сюда он и вернулся.
Бабулины глаза вспыхнули.
– Ты представь себе, он даже умудрился купить участок земли и построить тут дом, а это, скажу я тебе, в те времена было ох как непросто… И долгое время всё шло как по маслу, но потом… – Бабуля качнула головой и с явной неохотой продолжила: – А потом такое с ним случилось, такое – ужас просто, настоящая трагедия…
– Всё, хватит!
Тайрис так и подскочил. В дверях стояла мама. Голос её звучал резко. Брови сошлись к переносице.
– Пожалуйста, не забивайте ему голову этими глупостями.
– Но он должен знать, Патти, – возразила бабуля.
– Нет, не должен. Он должен другое: отдохнуть как следует, а судя по всему, что я успела услышать, после ваших историй не будет он отдыхать, ему будут сниться кошмары. Вы видели, что произошло в кухне. Джонатан считает…