[15]: он пытался вспомнить нужную.
И вот, вскоре после шести утра, когда на небе показалось раннее солнце, Тайрис хоть в чём-то, да разобрался.
Он, зевнув, заговорил с Элли, заметил складку у неё на щеке – она спала, подложив под голову рюкзак Марвина, – и красные комариные укусы на ногах.
– Картер, Кларк, Кэмпбелл, Кук, Купер. Вот то, что вызвало у меня какой-то отклик. Хотя в первый момент я про каждую подумал: «Да!», а потом оказалось нет. Тогда я подумал ещё и понял, что Леви Купер и Леви Кук совсем не подходят.
– Всё равно у нас остаются Картер, Кларк и – как ты там сказал – Кэмпбелл? – Вид у Элли был безрадостный.
– Нет, потому что всю ночь мне в голову лезло имя Рэндалл, может, по созвучию, оно в итоге и подстегнуло мою память, я вспомнил, что фамилия начинается на «К». – Он пожал плечами. – Короче, Кэмпбелл. Леви Кэмпбелл. Я это просто знаю – и всё.
– Точно знаешь? – спросил Марвин и тоже зевнул.
– Да, хотя, насколько я понимаю, на Ямайке это очень распространённая фамилия, Кэмпбеллов здесь больше, чем в Шотландии, а фамилия-то шотландская!
– Ну, класс, короче, мы застряли. – Элли вздохнула.
– На самом деле всё не так плохо. Бабуля сказала, что этот Леви жил в конце девятнадцатого века. Я поискал, хотя в телефоне и сигнал слабенький, и страницы грузятся плохо, в общем, мне попалось только три человека с таким именем, которые жили примерно в то время. И только один из нашего прихода – а бабуля говорила, что он родился здесь. – В виски Тайрису стрельнула резкая боль. – Вот, у меня глаза жжёт, погляди сама… Да, Элли, и насчёт вчерашнего: даже если я ничего и не помню, я всё равно извиняюсь.
Она ласково улыбнулась:
– Как там твой палец?
Тайрис посмотрел: кожа сморщилась и посерела. Из пальца всё время тёк гной, пахло тошнотворно.
– Болит жутко.
Он передал ей телефон, и следующие десять минут они сидели молча. Элли искала нужное имя, высунув от сосредоточенности язык. Снова пошёл летний дождь. Тайрис смотрел на девочку, и ему очень хотелось, чтобы ощущение неминуемой опасности, сжимавшее его, будто тиски, отступило. Хотя, если вспомнить, тревога зародилась у него внутри задолго до того, как он впервые услышал про Теневика.
– Если это тот самый Кэмпбелл, про него мало что известно. Я узнала только, что родом он из места, которое называется Хэтэуэй-Холл. – Элли подняла глаза. – Может, его родные живут там до сих пор? Может, дом так и не продали, он переходил по наследству из поколения в поколение? Как думаете, стоит туда добраться? Может, кто-то из его потомков согласится с нами поговорить.
– Не исключено, – кивнул Тайрис.
– Дом этот, насколько я поняла, недалеко от Испанской реки, а она где-то в Голубых горах. Ты, Марвин, знаешь, где это?
– Про Испанскую реку я знаю от бабули. – Марвин пожал плечами и откусил кусок овощной котлеты – одной из тех, которые они купили в дорогу.
– Марвин, погляди, я это место нашла, но мне всё равно ничего не понятно. А ты эти края знаешь. – Она протянула ему телефон.
Марвин взял его, рассмотрел карту на экране.
– Так, то есть мы с вами вот здесь… а Хэтэуэй-Холл вот здесь. – Он вернул Элли телефон. – А ты умеешь двигать горы, королева ринга?
Он ухмыльнулся, Элли хихикнула:
– Чего?
– Ну, если бы умела – и мы бы добрались туда напрямик, перелетев через каньон, оказались бы на месте через десять минут.
– Чёрт, но у меня нет крыльев… – Техасский акцент в речи Элли звучал отчётливее обычного. – А двигать горы я смогу, только если немного потренируюсь…
– Тогда туда ходу пару часов.
Тайрис и Элли дружно застонали.
– К Хэтэуэй-Холлу ведёт единственная тропинка, и мы уже на ней. – Марвин взглянул на часы. – Половина седьмого, если повезёт и погода не испортится, доберёмся туда к восьми, но сейчас сезон ураганов, можем и задержаться. Готовы?
Элли набрала полную грудь воздуха:
– Я не очень, но лучше не будет… Тай?
Он посмотрел на Элли и Марвина:
– Да, готов… пошли, выясним, что случилось с этим Леви Кэмпбеллом.
Погода не радовала – разразилась буря. Тайрис понял, что проще идти с опущенной головой, чтобы струи дождя не били в лицо. А ещё пришлось снять очки – иначе возникало ощущение, что ты прижался лицом к водопаду.
Элли шла с ним рядом, рыжие волосы толстыми волнистыми мокрыми прядями прилипли к лицу.
– Я всё думаю про эти фотографии в туннеле, с тобой и твоим папой, и пытаюсь понять… почему ты не хочешь о нём говорить? – спросила она опасливо. – Да, ты сказал, что воспоминания у тебя то всплывают, то исчезают, это-то ясно. Но, когда ты всё-таки вспоминаешь, Тай, или когда кто-то начинает про него рассказывать – как вот там у твоей бабули, – ты сразу начинаешь злиться и вообще не хочешь о нём говорить. Я этого не понимаю, Марвин мне сказал, что у тебя был отличный папа.
Тайрис слегка повернул голову и тут же об этом пожалел – в глаз ему влетела соринка. Он подумал, попытался понять, что там Элли ему говорит. Папа… Тайрис качнул головой, словно это было не слово, а сложная математическая задача. Или иностранный язык. А потом всё вдруг прояснилось. Он понял, о чём речь.
Почувствовал, как дождевые капли катятся по шее, сделал глубокий вдох и почему-то представил себе Джонатана.
– Почему ты о нём спрашиваешь? Какая тебе разница, что я говорю, а что нет?
Элли забежала вперёд:
– Потому что это может тебе помочь, Тай. Вот заговорили о нём – и ты сразу такой: нет, не хочу, а теперь вдруг выясняется, что ты и вообще не можешь о нём говорить, потому что воспоминания у тебя, ну… – она запнулась, подыскивая слово, – …стираются, исчезают. И мне кажется: чтобы этого не происходило, ты сам должен захотеть вспомнить, Тай, захотеть о нём говорить, иначе чем дальше, тем сложнее будет это делать. Начни говорить про своего папу – и воспоминания перестанут пропадать. Просто возьми и попробуй.
Тайрис почувствовал, как на него спустилась тьма, по лицу побежали дождевые струи. Он скрипнул зубами, чувствуя, как над глазом пульсирует жилка.
– А ты откуда знаешь, что я пробовал, а что нет? Ты ж без понятия, что происходит у меня в голове. И ты вообще не понимаешь, что я не хочу говорить о нём в прошедшем времени, Элли. Сколько о нём ни говори, сколько ни думай, его же этим не вернёшь! А тогда какой смысл? – Он удержался от всхлипа, зато из носа выскочила сопля. – Вот только зря ты думаешь, что я даже не пытался. Пытался. Но мне не прорваться сквозь разные плохие вещи, а о них я точно не хочу думать.
Он уставился на Элли. Странное ощущение: ему казалось, что только это у него и осталось: плохие вещи, печальные вещи, то, о чём совсем не хочется вспоминать. Он не мог объяснить почему, но именно печальные мысли он помнил отчётливее всего. Вот и решил, что это единственное, что есть хорошего в происходящем – что есть хорошего в том, что с ним происходит. Воспоминания уходят, подтаивают, как снег по весне, скоро их и вовсе не останется, а с ними уйдёт и боль.
– Ты о чём? – не поняла Элли.
Тайрис покачал головой – не хотелось произносить всё это вслух:
– А, не важно.
– Нет, Тайрис, скажи. Какие плохие вещи?
Глаза защипало.
– Я же сказал, это всё чушь.
– Тай, я…
– Ну ладно, ладно. Да ну. – Он стукнул себя кулаком по голове, втянул воздух, почувствовал в груди уже привычную тесноту. – Плохие вещи… тот мартовский день в аэропорту; брюки, которые мама купила специально для похорон, немножко натёрли мне поясницу; дождь у крематория, который стекал сбоку с гроба. И тишина, я помню, как звучит тишина в доме, где умолк папин голос, поэтому громко включаю музыку, на максимум, чтобы не слышать эту тишину, но мама всегда просит сделать потише, потому что она не понимает…
– Тай, можно и без этого, – сказал Марвин, явно расстроенный.
– Правда? Ну, просто она меня попросила. – Тайрис злобно указал на Элли. – Это как, по-твоему, плохие воспоминания? Или… или, может, тебе ещё рассказать, что я совершенно отчётливо помню, как вёл себя с папой, когда видел его последний раз? И вот от этого, Элли, я каждый раз слетаю с катушек.
Он сглотнул, опустил голову, по щекам медленно покатились слёзы.
– Это было в тот день, когда я улетал в Афины на соревнования по лёгкой атлетике. Мама ушла на работу, я не мог найти свой бумажник, папа помогал мне его искать. Он не мог со мной поехать, потому что ложился в больницу, – с ним такое часто бывало. Но он казался довольным, шутил, помню, жевал здоровенный кусок ржаного хлеба и… в общем, лица его я больше не вижу, но помню, у него были такие короткие кудряшки, намазанные маслом, они блестели под солнцем… Я переживал, что тренер уедет без меня, но папа только смеялся и говорил, что ведь «Мэн юнайтед» никуда же не двинется без центрального нападающего. А потом он вдруг расклеился, стал мне говорить, как ему жаль, что он вынужден остаться дома, но сердцем он будет со мной… вот только рядом тогда были друзья по команде, они ждали, я засмущался, когда папа стал меня обнимать и рассказывать, как он меня любит. И я, в общем… ну, не важно. Я… я…
Он умолк – по телу прокатилась волна стыда.
– Я… я вообще с ним толком не попрощался, просто встал и ушёл, а он крикнул мне вслед, чтобы я не забывал ему звонить. А я… я даже не оглянулся. – Тайрис качнул головой, глядя в землю, глядя, как капли отскакивают вверх от камней. – И не позвонил тоже. Был очень занят этими дурацкими соревнованиями.
Он так дрожал, что дребезжали замки на рюкзаке.
– А потом… потом я вернулся домой, а папа… – Он утёр нос рукавом. – Я должен был ему сказать, что люблю его. Не знаю, почему я этого не сделал… а теперь уже не скажу никогда. Он умер, думая, что я его не люблю.
– Тай, он бы никогда такого не подумал.
Тайрис вскинул голову.
– Конечно, подумал, и если бы я знал – если бы я хоть догадывался, что мы с ним видимся в последний раз, я ни за что бы так не уехал. Собственно, я бы вообще никуда не уехал… – Он злобно глянул на Элли. – В общем, вот оно как, и нет в этом ничего хорошего. Одно плохое.