— Ты имеешь представление, почему это произошло? — спросила она.
— Нет.
— Я тоже. А теперь представь себя на месте молотка. Неверная смерть, понимаешь?
Лобсанг посмотрел на две замершие фигуры. Одна была среднего роста и имела все необходимые конечности, чтобы быть квалифицированной как человеческое существо; правда, все остальное в ее внешности буквально вопило об обратном. Фигура таращилась на часы. На них же таращилась фигура номер два, принадлежавшая мужчине средних лет с глуповатым лицом. В одной руке мужчина держал чашку чая, а в другой, насколько понял Лобсанг, печенюшку.
— Того, кто никогда не выиграл бы конкурс красоты, даже если бы был его единственным участником, зовут Игорь, — сообщила Сьюзен. — Второй — доктор Хопкинс из Гильдии Часовщиков.
— Ага, теперь мы, по крайней мере, знаем, кто сделал часы, — обрадовался Лобсанг.
— Я так не думаю. Мастерская доктора Хопкинса находится в нескольких кварталах отсюда. Кроме того, он делает в основном сувенирные часы для весьма странных и разборчивых покупателей. Это его специализация.
— Значит, их собрал… Игорь?
— Конечно нет! Игори — профессиональные слуги. Никогда не работают самостоятельно.
— А ты, похоже, много знаешь, — заметил Лобсанг, глядя, как Сьюзен кругами ходит вокруг часов, будто борец, пытающийся отыскать удобное место для захвата.
— Да, — ответила она, не поворачивая головы. — Именно так. Первые часы сломались, а эти выдержали. Создать такие мог только гений.
— Злой гений?
— Трудно сказать. Не вижу никаких свидетельств этому.
— Каких именно?
— Ну, например, надпись «Бва-ха-ха!!!!!» на одной из стенок была бы неплохой подсказкой, как ты думаешь? — фыркнула она, закатывая глаза.
— Я тебе только мешаю, да? — спросил Лобсанг.
— Совсем нет, — возразила Сьюзен, переводя взгляд на верстак.
Она взяла моток шланга, свисавший с гвоздя над стеклянными банками, и пристально его оглядела. Потом швырнула в угол и уставилась на него так, словно ничего подобного в жизни не видела.
— Не говори ни слова, — прошептала она. — У них очень тонкий слух. Просто отойди к огромным стеклянным бакам за твоей спиной и постарайся ничем не привлекать к себе внимания. И сделай это Немедленно.
Последнее слово несло в себе какие-то странные гармоники. Лобсанг вдруг почувствовал, что ноги его сами зашагали туда, куда велела Сьюзен.
Затем дверь приоткрылась, и в комнату вошел мужчина.
Как Лобсанг чуть погодя осознал, самой странной чертой его внешности была полная, абсолютная забываемость. Он впервые увидел лицо, о котором практически нечего было сказать. Да, там присутствовал нос, рот, имелись глаза, причем достаточно безупречные, но внешности они почему-то не составляли. То были лишь части, которые никак не могли собраться в единое целое. Больше всего это лицо походило на лицо статуи — приятное, привлекательное, но за которым ничегошеньки нет.
Медленно, как человек, обязанный думать о своих мышцах, мужчина повернулся, чтобы посмотреть на Лобсанга.
Лобсанг ощутил большое искушение начать нарезать воздух. Маховик за спиной предупреждающе заскрипел.
— Думаю, с меня хватит, — сказала, выходя вперед, Сьюзен.
Мужчина резко развернулся и тут же получил удар локтем в живот. Потом она ударила его ладонью под подбородок так сильно, что ноги мужчины оторвались от пола и он с ужасающей силой врезался затылком в стену.
Когда он упал, Сьюзен огрела его по макушке гаечным ключом.
— Вот теперь можно уходить, — сказала она таким тоном, словно только что поправила неровно лежавший лист бумаги. — Больше здесь делать нечего.
— Ты же убила его!
— Конечно. Это не человеческое существо. Я умею их… чувствовать. Наследственная черта. Кстати, сходи подбери шланг.
И Лобсанг сразу послушался, потому что она по-прежнему сжимала в руке гаечный ключ. Хотя со шлангом ему справиться не удалось — он весь перепутался и завязался в узлы, превратившись в резиновые спагетти.
— Мой дедушка называет это злонамеренностью, — пояснила Сьюзен. — Враждебность всего сущего к несуществующему резко усиливается в присутствии Аудиторов. Это, можно сказать, рефлекс. Одна знакомая мне крыса рассказывала, что проверка резиновым шлангом весьма надежна в полевых условиях.
«Крыса», — подумал Лобсанг, но вслух произнес:
— А что такое Аудитор?
— И погляди, у них полностью отсутствует чувство цвета. Они не понимают, что это такое. Посмотри, как он одет. Серый костюм, серая сорочка, серые ботинки, серый шейный платок, все серое.
— Э… Э… А может, у него был такой вкус?
— Ты так считаешь? Что ж, тогда поделом ему, — хмыкнула Сьюзен. — Впрочем, ты ошибаешься. Смотри сам.
Тело рассыпалось. Процесс был быстрым и вовсе не противным, он больше походил на сухое испарение. Тело просто превратилось в большое облако пыли, которое распространилось по комнате и вскоре исчезло. Но последние несколько горстей на мгновение сложились в знакомый силуэт. Который тоже исчез, самым легким шепотом что-то выкрикнув.
— Это же был дланг! — воскликнул Лобсанг. — Злой дух! Живущие в долине крестьяне вешают для защиты от них обереги! Но я всегда считал это простым предрассудком!
— А это оказалось чистым рассудком, — ответила Сьюзен. — Ну, то есть они существуют, хотя в них почти никто не верит. Большая часть людей верит как раз в то, чего не существует. Так или иначе, происходит нечто странное. Их здесь слишком много, а кроме того, у них появились тела. Что-то не так. Мы срочно должны найти того, кто создал эти часы…
— Э… Госпожа Сьюзен, а чем ты занимаешься? Ну, в жизни?
— Я? Работаю… учительницей.
Сьюзен заметила, каким взглядом он смотрит на гаечный ключ в ее руке, и пожала плечами.
— На переменках дети иногда ведут себя очень плохо, да? — спросил Лобсанг.
Запах молока заслонил собой весь мир.
Лю-Цзе резко выпрямился.
Комната была огромной, и он сидел на столе в самом ее центре. Судя по ощущениям, стол был обит железом. Вдоль стены стояли фляги, а рядом с мойкой, больше похожей на ванну, выстроились рядами огромные железные миски.
Впрочем, сквозь молочный аромат пробивались и другие запахи — дезинфицирующего средства, хорошо вымытого дерева и расположенной где-то неподалеку конюшни.
Послышались приближающиеся шаги. Лю-Цзе поспешно лег на спину и закрыл глаза.
Он услышал, как кто-то вошел в комнату. Потом раздался тихий свист, и принадлежал он, по-видимому, мужчине, потому что, как Лю-Цзе знал из своего долгого жизненного опыта, ни одна женщина не станет свистеть и одновременно шипеть, да еще пытаться выводить трели. Посвистывание приблизилось, остановилось на мгновение рядом со столом, потом удалилось в сторону мойки. Его сменил мерный скрип приведенной в действие ручки насоса.
Лю-Цзе открыл один глаз.
Стоявший у мойки мужчина был невысокого роста, поэтому стандартный передник в сине-белую полоску доходил почти до пола. Судя по легкому бренчанию, в раковине содержались бутылки.
Лю-Цзе опустил ноги со стола настолько бесшумно, что среднестатистический ниндзя иззавидовался бы лютой завистью. Его сандалии невесомо коснулись пола.
— Ну как, получше себя чувствуешь? — спросил, не оборачиваясь, мужчина.
— О да, конечно. Превосходно, — ответил Лю-Цзе.
— Я подумал, что это за похожий на монаха лысый старик? — сказал мужчина, подставляя бутылку под луч света и внимательно осматривая ее. — На спине штуковина заводная, а по пятам беда лихая. Хочешь чашку чая? Чайник уже на плите. У меня есть ячье масло.
— Ячье? Я все еще в Анк-Морпорке?
Лю-Цзе опустил взгляд на висевшие рядом черпаки. Мужчина по-прежнему не оборачивался.
— Гм. Интересный вопрос, — произнес мойщик бутылок. — Можно сказать, ты отчасти в Анк-Морпорке. А ячьего молока не желаешь? У меня есть молоко коровы, козы, овцы, верблюдицы, ламы, лошади, кошки, собаки, дельфина, кита или аллигатора. На любой вкус.
— Что? Но аллигаторы не дают молока! — воскликнул Лю-Цзе, хватаясь за самый большой черпак.
Тот совершенно бесшумно снялся с крючка.
— А я и не говорю, что получить его было легко.
Метельщик крепко сжал в руке черпак.
— Что это за комната, приятель?
— Ты в… маслобойне.
Мужчина у мойки произнес последнее слово так, словно оно было синонимом замка ужасов, сунул очередную бутылку в подставку для сушки и, по-прежнему стоя спиной к Лю-Цзе, поднял руку. Все пальцы были сжаты, за исключением среднего.
— Знаешь, что это значит, монах? — спросил он.
— Не слишком-то дружелюбный жест, приятель.
Ручка тяжелого черпака уютно лежала в ладони.
Лю-Цзе приходилось пользоваться и менее удобным оружием.
— О, весьма поверхностное толкование. Ты ведь пожилой человек, монах. Я вижу на тебе бремя веков. Скажи, что это значит, и поймешь, кто я такой.
В прохладной маслобойне стало еще холоднее.
— Твой средний палец? — попытался угадать Лю-Цзе.
— Фу, — откликнулся мужчина.
— Фу?
— Да, фу! У тебя же есть мозги, используй их.
— Послушай, весьма признателен тебе за то, что…
— Тебе доступны тайные знания, которые все так настойчиво пытаются обрести. — Мойщик бутылок чуток помолчал. — Более того, я даже подозреваю, что тебе доступны явные знания, спрятанные на самом виду, которые практически никто обрести не пытается. Так кто я такой?
Лю-Цзе уставился на одинокий палец. Стены маслобойни потускнели. Холод стал еще более ощутимым.
Мозг бешено заработал, и библиотекарь воспоминаний взял дело в свои руки.
Он попал в ненормальное место, значит, и человек не был нормальным. Палец. Один палец. Один из пяти на… Один из пяти. Один из Пяти. Некие смутные воспоминания о древней легенде отчаянно засигналили ему.
Пять минус один — четыре.
Пятый лишний.
Лю-Цзе аккуратно повесил черпак на крючок.
— Пятый Лишний, — сказал он. — Пятый из Четырех.