Но Стеклянные Часы были слишком значительными, чтобы их можно было взять и просто так спрятать. Слухи о них просочились через темные, тайные лабиринты человеческого мозга и превратились в сказку. Люди попытались приукрасить ее всякими слащавостями и волшебными мечами, однако ее истинная суть таилась, будто грабли в заросшей лужайке, готовые в любой момент выпрыгнуть под неосторожной ногой.
Сейчас кто-то опять пытался наступить на те же грабли, и самое главное заключалось в том, что лоб, который подставлялся под удар, принадлежал…
..такому, как я…
Она посидела немного, глядя в пустоту. Вокруг нее историки лазали по библиотечным лестницам, таскали книги на кафедры, то есть всячески пытались воссоздать картину прошлого так, чтобы она была приемлемой с точки зрения настоящего. Впрочем, один из этих историков на самом деле искал свои очки.
«У Времени есть сын, — подумала она. — И он ходит по миру людей».
Когда-то жил человек, который посвятил всю свою жизнь изучению времени, отдал ему все свое сердце, и время стало для него реальным. Он изучил пути времени, и Время заметила его. Так сказал Смерть. Между ними возникло нечто вроде любви.
И у Времени родился сын.
Каким образом? Разум Сьюзен мог испортить подобными вопросами любое повествование. Время и смертный мужчина. Да и вообще, время всегда было она, откуда вдруг смена пола? Ну хорошо, такое бывает. Но как они могли?.. Вернее, как они смогли?
А потом она подумала: «Мой дед — Смерть. Удочерил мою мать. Мой отец был его учеником. Вот и все. Они оба были людьми, и я появилась на свет самым обычным способом. То есть я не должна ходить сквозь стены, жить вне времени и быть немного бессмертной, но мне все это доступно, а значит, к данной области здравый смысл и, посмотрим правде в лицо, теоретическая биология не имеют совершенно никакого отношения.
Так или иначе, время постоянно создает будущее. В будущем содержатся события, которых не существует в прошлом. Какой-то ребенок? Да проще простого, учитывая, что ты каждое мгновение создаешь вселенную заново.
Сьюзен вздохнула. Также не следует забывать, что Время не обязательно было временем, как Смерть был не совсем смертью, а Война — не совсем войной. Она встречалась с Войной — огромным толстяком с неадекватным чувством юмора и дурной привычкой терять нить разговора; так вот, он вовсе не на каждой мелкой сваре присутствовал. Чуму она недолюбливала, потому что он странно поглядывал на нее, а Голод был очень худым и чудноватым. И никто из них не контролировал всю свою… назовем это отраслью. Они всего-навсего олицетворяли ее.
Учитывая то, что Сьюзен водила знакомство с зубной феей, мясленичной уткой и самим Лихо, можно было только дивиться, что она выросла в основном человеком и причем почти нормальным.
Пока Сьюзен листала блокнот, ее завязанные тугим узлом волосы вдруг распустились и перешли в свое нормальное состояние, то есть в состояние, в которое переходят волосы человека, коснувшегося предмета с мощным электрическим зарядом. Волосы превратились в настоящее облако вокруг ее головы, в котором черной полоской пролегла одна единственная, почти нормальная прядь.
Дедушка мог считаться абсолютным разрушителем миров и вселенской истиной в последней инстанции, но это не значило, что его не интересовала жизнь обычных людей. Может, Время испытывала к этим созданиям такой же интерес?
Сьюзен улыбнулась.
Говорят, время никого не ждет.
Быть может, на сей раз все было иначе и Время дождалась? Своего единственного?
Сьюзен почувствовала на себе чей-то взгляд, повернулась и увидела Смерть Крыс. Он важно воззрился на нее сквозь очки, которые, очевидно, принадлежали несколько обескураженному мужчине, искавшему их в другом конце комнаты. На бюсте какого-то давно забытого историка чистил перья ворон.
— Ну? — сказала она.
— ПИСК!
— Что, прямо сюда?
Дверь в библиотеку медленно открылась, и в комнату вошла белая лошадь. Среди коневодов-любителей существует ужасная привычка называть белых лошадей серыми, хотя любой представитель этого кривоногого братства сейчас безропотно признал бы: эта лошадь именно белая. Не такая белая, как снег, потому что это мертвый белый цвет, но белая, как молоко, потому что этот белый цвет живой. Уздечка и поводья, как и седло, были, разумеется, черными, и использовались они в основном для внешнего эффекта. Если лошадь Смерти милостиво позволит тебе взобраться на ее спину, то оттуда ты никуда не денешься, неважно, есть седло или нет. И не было предела числу людей, которых могла бы перевезти эта лошадь за один раз. Что в принципе неудивительно: порой эпидемии выкашивали целые континенты.
Историки как будто ничего не заметили. Лошади ведь не ходят в библиотеки.
Сьюзен села в седло. Сколько уже раз она жалела о том, что не родилась обычным, совершенно нормальным человеком. Она бы с радостью отдала все свои сверхъестественные способности…
…Отдала бы все, но только не Бинки.
Через мгновение в воздухе над библиотекой остались только четыре раскаленных, как плазма, следа копыт, но скоро они потускнели и исчезли.
Тишину нарушал лишь хруст снега под огромными ступнями йети да постоянно завывающий в горах ветер.
Потом Лобсанг сказал:
— Когда ты упомянул отрубание головы, ты имел в виду…
— Отделение головы от туловища, — закончил за него Лю-Цзе.
— И, — продолжал Лобсанг голосом человека, исследующего каждый угол населенной призраками пещеры, — он нисколечко не будет возражать?
— Ну-у, — протянул йети. — Ощущения не есть приятные. Это вроде как фокус. Но коли надо, я — не, не против. Метельщик всегда был хороший дру-у-уг. Мы много должать ему.
— Я пытался показать им истинный Путь, — с гордостью пояснил Лю-Цзе.
— Да-а. Самый смак, — одобрил йети. — «Мытый чайник никогда не кипит».
Судя по лицу Лобсанга, сейчас в его голове любопытство вело бой с беспокойством. И похоже, одержало безусловную победу.
— Я что-то пропустил? — спросил он. — Так ты не умрешь?
— Йа-а? Не умру-у? Без головы? Бугагашеньки! Хо. Хо. Конечно умру. Но все это ерунда.
— Долгие годы мы пытались разобраться в жизни йети, — встрял Лю-Цзе. — Их жизненные циклы вносили сумятицу в Мандалу, пока настоятель не научился делать на них поправку. Они уже трижды вымирали. То есть вообще вымирали.
— Трижды? — переспросил Лобсанг. — Многовато. Я хочу сказать, что у большинства видов это получалось только один раз.
Йети вошел в более высокие заросли древних сосен.
— Вот, подходящее место, — кивнул Лю-Цзе. — Опусти нас на землю, о господин.
— Ага, опусти, и мы откочерыжим тебе башку, — едва слышно произнес Лобсанг. — Да что я несу?! Никаких голов лично я рубить не стану!
— Ты сам слышал, это его не больно-то волнует, — ответил Лю-Цзе, когда их осторожно опустили на землю.
— Не в этом дело! — с жаром воскликнул Лобсанг.
— Это его голова, — заметил Лю-Цзе.
— Но мне-то не все равно!
— Что ж, в таком случае… — пожал плечами Лю-Цзе. — Разве не начертано: «Если хочешь сделать что-нибудь правильно, сделай это сам»?
— Да-а. Именно так, — подтвердил йети.
Лю-Цзе взял меч из безвольной руки Лобсанга. Он держал его осторожно, как человек, не привыкший держать оружие. Йети послушно опустился на колени.
— Ты готов? — спросил Лю-Цзе.
— Да-а.
— Не могу поверить, что ты действительно собираешься это сделать, — изумился Лобсанг.
— Забавненькое совпадение, — сказал Лю-Цзе. — Госпожа Космопилит утверждает: «Видеть значит верить». А Великий Когд говорил: «Я видел. И я верю!»
Он резко взмахнул мечом и отрубил йети голову.
Раздался звук, словно кочан капусты разрубили надвое, и голова покатилась в корзину под одобрительные вопли толпы: «О, браво! Вот красава! Молодец!» Щеботан был милым, тихим и законопослушным городом, и городской совет исправно поддерживал его в таком состоянии, проводя карательную политику, которая совмещала в себе максимум наглядного устрашения и минимум возможностей для повторного нарушения закона.
— ХВАТ «МЯСНИК» ШМАРЦ?
Покойный Хват потер шею.
— Я требую, ента, повторного суда!
— ТВОЕ ТРЕБОВАНИЕ БУДЕТ УДОВЛЕТВОРЕНО, НО НЕМНОГО ПОГОДЯ, — отозвался Смерть.
— Это не может считаться убийством, потому что… — душа Хвата Шмарца пошарила в спектральных карманах в поисках призрачного клочка бумаги, развернула его и продолжила голосом человека, для которого чтение было подобно подъему на крутой склон, — …равна… равновесие моего разума было, ента, тогось, нарушено.
— ПРАВДА? — отозвался Смерть.
Он давно понял, что новопреставленным лучше дать выговориться и облегчить душу.
— Ага, я ведь типа ну вааще как хотел его убить! Разве ж енто нормально? Да и ваще он был гномом. Где ж тута человекоубивство?
— НАСКОЛЬКО Я ЗНАЮ, ОН БЫЛ СЕДЬМЫМ ГНОМОМ, ПОГИБШИМ ОТ ТВОИХ РУК, — сказал Смерть.
— Я ну кирдык как склонен к умственным расстройствам, — ответил Хват. — На самом деле жертва в этом деле — я! Мне ж чо было нужно? Понимание! Чтоб кто-нибудь меня вы-слу-шал! Мою, енту, точку зрения…
— И КАКОЙ ЖЕ БЫЛА ТВОЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ?
— Я вот что считаю: все эти гномы, енто, их под зад! Ногой, и под зад! Э… А ты, чо ли, Смерть?
— ДА, ВЕРНО.
— Сыш, я ж твой фанат! Почесноку! Всегда мечтал с тобой познакомиться. У меня даже тату с тобой, вот тутова, на руке, зырь. Сам колол.
Вдруг раздался стук лошадиных копыт, и покойный Хват повернулся. Молодая женщина, вся в черном, совершенно игнорируемая толпой, собравшейся вокруг палаток с закусками, киосков с сувенирами и гильотины, вела к ним под уздцы крупную белую лошадь.
— О, чувак, у тя даже спецпарковка с обслугой! — воскликнул Хват. — Ну ты ваще реальный пацан!
Произнеся эти слова, он исчез.
— ЗАНЯТНАЯ ЛИЧНОСТЬ, — сказал Смерть. — А, СЬЮЗЕН. СПАСИБО, ЧТО НАВЕСТИЛА МЕНЯ. ОБЛАСТЬ НАШЕГО ПОИСКА СУЖАЕТСЯ.