… Есть в Москве такой Бесо может, слышал? Андрей покачал головой:
— Я московские темы плохо знаю, мне питерских хватает. Шварц кивнул и продолжил рассказ:
— Короче, пришли от этого Бесо люди и чисто конкретно все объяснили — либо мы под них уходим, либо… Сам понимаешь… Ну, деваться-то некуда было, пришлось под черножопых идти… Сергей вздохнул и закурил сигарету.
— В результате не так все страшно оказалось — они из нас охранную контору слепили, легальную, с оружием, все как надо. «Тайфун» — может, слышал? Нет? Ну не важно… В общем, занимаемся мы все тем же самым, только вроде как на законных основаниях. Ну и долю отстегиваем, ясное дело… Я в нашей конторе отделом заведую… Короче, за что боролись, на то и напоролись… Завьялов со мной, Антонов, Луговой… Не все остались, правда, часть ребят ушла… А из уволившихся сразу две тусовки сложилось — одни вроде нас крутиться стали, другие в гостиницы пошли швейцарами. В «Интурист», в «Пенту»… Там знание языков нужно… Но я-то сразу себе сказал, что халдеить не буду. А ребята — ничего, погоны сняли, теперь разным папикам двери открывают, ножкой шаркают… Жить-то надо… А военные переводяги почти не нужны никому больше. Просрал товарищ Козырев все, за что раньше советской кровушкой проплачено было… Ладно, что об этом… Ты-то у нас какими судьбами? Выглядишь, если честно, херовенько… Пил, что ли?
— Да я по работе в Москву — человека одного на интервью раскрутить надо, — махнул рукой Обнорский. — Сейчас и побегу уже.
— Ну да, ты же у нас журналист, — хмыкнул Шварц. — Как, не жалеешь еще?
— Как тебе сказать… — замялся Андрей. — Давай вечерком побазарим, ладно?
— Лады, — кивнул Шварц. — Я часиков в шесть нарисуюсь, ну да у меня и ключи запасные есть, так что ты вольный казак, делай свои дела — и приезжай. Баги, йа-Фалястыни?
— Баги, — улыбнулся Обнорский. — Шукран, йа-ахи…
До Третьяковки Серегин добрался около одиннадцати утра, и тут удача наконец улыбнулась ему. Заместитель директора музея по науке, взглянув на журналистское удостоверение, кивнула и сама отвела его в зал, где проходил семинар искусствоведов. Как раз объявили перерыв, и уже через пять минут Андрею показали на немолодую сухощавую женщину, сказав, что она и есть Ирина Васильевна Гордеева, искусствовед из Эрмитажа… Обнорский едва только глянул на нее — сразу понял, что наконец-то нашел ту, которую искал… Более того, лицо Ирины Васильевны было ему почему-то знакомо, но сколько он ни напрягал память, так и не вспомнил, что действительно мельком видел эту женщину на Южном кладбище — она, когда все разошлись, прошла мимо могилы Барона…
Чувствуя, как заколотилось у него сердце, Андрей подошел к Гордеевой и негромко сказал:
— Простите… Вы — Ирина Васильевна Гордеева?
— Да, — кивнула женщина, тревожно прищурившись за стеклами очков. — А вы… у вас ко мне какое-то дело?
Обнорский облегченно вздохнул и закашлялся, мотая головой. Ирина Васильевна с удивлением смотрела на странного парня, пока он наконец не поднял снова на нее глаза.
— Ирина Васильевна… Вам привет от Юры — главного эксперта по экспроприации антиквариата… Гордеева вздрогнула, лицо ее стало вдруг очень несчастным и беззащитным, она сняла очки и прошептала:
— Вы… вы знали Юру?
— Знал, — кивнул Андрей. Он посмотрел в ее близорукие, совсем не такие красивые, как у Лебедевой глаза и тихо добавил: — Он еще просил передать вам… что у вас глаза, как у ренуаровской «Актрисы». — У Ирины Васильевны затряслись губы, и она еле удержалась, чтобы не всхлипнуть… На них уже начинали обращать внимание, и Обнорский предложил отойти к окну. Там Ирина Васильевна достала из сумочки платочек и промокнула выступившие на глазах слезы. Наконец она взяла себя в руки, улыбнулась через силу и сказала:
— Я вас слушаю, молодой человек… Юра… Он еще просил что-то передать?
— Да, Ирина Васильевна… Он сказал мне, что у вас находится подлинник Рембрандта — «Эгина».
Гордеева испуганно оглянулась, но к их диалогу никто не прислушивался. Она помолчала, потом внимательно посмотрела на Серегина.
— Простите… кто вы? Я даже не знаю, как вас зовут… И чего вы хотите? Обнорский смутился и полез в карман за своим удостоверением.
— Извините… Наверное, с этого начать нужно было… Я журналист… А с Юрием Александровичем я познакомился, когда интервью с ним делал. Может быть, читали? «Юрка Барон».
— Да, конечно… — горько улыбнулась Ирина Васильевна. — Так, значит, Серегин — это вы… Спасибо вам… Вы очень хорошо про Юру написали… Он таким и был. Спасибо… Я когда статью вашу прочитала, даже сама хотела вас найти…
Она резко зажмурилась, а потом запрокинула голову назад, останавливая новые слезы. Серегин, закусив губу, отвернулся и сказал глухо:
— Ирина Васильевна… Я понимаю, вам тяжело… Но есть дело, которое мы должны с вами сделать… Я об «Эгине»… Ее надо вернуть туда, где ей и положено быть… Этого хотел и Юрий Александрович… Вы поможете мне?
— Конечно… — Она снова промокнула глаза платочком. — Я и сама… Просто я не знаю, что делать… А Юра предупреждал, что за этой картиной охотятся очень страшные люди, которые не остановятся ни перед чем… Вы это понимаете?
— Я это очень хорошо понимаю, — ответил Обнорский. — Может быть, даже слишком хорошо…
— Так что же вы предлагаете? — Ирина Васильевна постаралась взять себя в руки и теперь смотрела на Андрея с надеждой, с верой, что он действительно знает выход из тупика, в котором она оказалась.
— Что предлагаю? — Специально разработанного плана у Серегина не было. — Я так понимаю, что «Эгина» в Питере?
— Да, — кивнула Гордеева. — У меня на даче, в Соснове…
— И вы не побоялись ее там оставить? — удивился Обнорский.
— Юра считал, что там она будет в наибольшей безопасности… Кому придет в голову ее там искать… Ну и он еще дополнительные меры безопасности предпринял… Чтобы чужой взять не мог…
— Хорошо, — кивнул Андрей. — Вы когда в Питер возвращаетесь?
— Сегодня уезжаю. Завтра мне с утра на работу обязательно нужно. — Гордеева вздохнула — словно всхлипнула. — У меня теперь ничего, кроме работы, и не осталось.
Обнорскому очень хотелось сказать этой разбитой горем немолодой женщине что-то утешительное, но он по опыту знал, что в такой ситуации у человека может запросто начаться истерика, поэтому и говорить начал достаточно сухо и деловито:
— Стало быть, так… Я к вечеру в пятницу тоже постараюсь в Питере быть… А утром мы с вами поедем к вам на дачу и заберем «Эгину». Поедем порознь, вы мне сейчас адрес дадите… Потом вернемся — и сразу ко мне в редакцию, в «Лениздат»… Черт, мы по субботам не работаем… Но это не важно, там я сразу обзваниваю всю городскую прессу — и мы устраиваем большую пресс-конференцию… С телевидения приедут, с радио… И в милицию сразу звоним… Тогда уже ни у кого ничего замять не получится — слишком много свидетелей будет… Есть, правда, вариант, что у вас небольшие проблемы начнутся: при желании на вас навесить укрывательство краденого можно… Но, я думаю, мы вас отобьем, ведь преступного-то умысла у вас не было…
— Не беспокойтесь обо мне, Андрюша. — Она легонько дотронулась сухими длинными пальцами до его локтя. — Я уже теперь ничего не боюсь.
— Хорошо, — ободряюще улыбнулся ей Обнорский. — Давайте я запишу ваш телефон в Питере и адрес дачи… Я вам в пятницу вечером обязательно позвоню — для подтверждения, что все в порядке.
Она продиктовала ему телефон и адрес и вдруг спросила, будто вспомнила о чем-то очень важном:
— Ой, Андрюша… А как же мы повезем-то ее из Соснова? На чем? Это же огромная ценность… Страшно…
— На электричке повезем, — пожал плечами Серегин. — Там мы меньше на себя внимания обращать будем. Кому в голову придет, что Рембрандта так вот везут?… Ничего, проскочим…
— А может быть, лучше сразу милицию вызвать?
— Нет, — жестко ответил Андрей. — Милицию мы на пресс-конференцию пригласим… Чтобы и у них дороги назад не было… Милиция у нас, Ирина Васильевна, теперь настолько всякая и разная… У меня возможности убедиться были…
— Хорошо, хорошо, — закивала Гордеева. — Вам, конечно, виднее… Значит, я буду ждать в пятницу вечером вашего звонка… Я вам верю… Не знаю почему, но я вам очень верю.
— Спасибо. Да… И вот еще что… Вы, когда в Питер вернетесь… вы постарайтесь быть как-то понезаметнее, что ли… Не привлекайте к себе лишнего внимания… Я не думаю, чтобы вас сейчас специально искали, но все-таки… Ладно?
— Ладно, — печально улыбнулась Ирина Васильевна. — Я постараюсь сделать все как надо…
Они поговорили еще минут десять о разных деталях того, что им предстояло сделать через два дня, потом перерыв закончился и Гордеевой нужно было возвращаться в конференц-зал. Прощаясь, Андрей чуть задержал ее руку в своей:
— Простите, Ирина Васильевна… Дурацкий вопрос… А эта «Эгина»… она что, точно подлинник?
— Да, — без тени сомнения ответила Гордеева. — Это Рембрандт.
— Я вот только одного тогда не понимаю, — пожал плечами Андрей. — Кому же она предназначалась? Кто бы смог ее купить? Зачем нужна вообще была вся эта афера?
— Юра тоже не мог понять этого, — вздохнула женщина. — Он предполагал, что для «Эгины» был покупатель где-то за границей… Михаил Монахов мог его найти… Это ведь у него на квартире Юра… картину… — Она запнулась на мгновение, виновато взглянула на Андрея и продолжила: — Нашел. Потом по каким-то причинам сделка могла расстроиться, а нового покупателя найти было очень трудно… Рембрандта ведь очень тяжело продать незаметно…
Они попрощались, и Андрей пошел к выходу. На него вдруг обрушилась страшная слабость, даже зашатало от усталости.
Выйдя на улицу, он решил ехать к Шварцу домой — бродить по осенней Москве не хотелось, да и сил для этого совсем не было. К тому же Обнорский очень не любил Москву — в этом городе и уклад, и люди, и просто аура очень отличались от того, к чему он привык в Питере. В Москве Андрея всегда раздражал базарно-торговый дух, которым пронизано было все. Он понимал, конечно, что дух этот шел скорее всего не от москвичей, а от приезжих.