Ощутив дыхание севера, пчела шарахнулась в сторону, исчезла. Юноша взял колбу в правую руку — левая уже озябла, — ушел.
— Термический пиролиз! — показал Гловачек на систему конструкций, напоминающую расставленные на шахматной доске фигуры. — А здесь — полипропилен! Капролактам слева! Брален! — Огляделся. Куда это, мол, я их завел? — Все перечисленное мною, — сказал он, все еще оглядываясь, — производится из вашей нефти. Она же… Знаете что, вернемся-ка! Да, да! Начнем с самого начала! — И он стремительно, теперь уже молча, зашагал в обратную сторону.
Бронников и Бондарь послушно двинулись за ним.
— Вот! — показал Гловачек. — Вот! Видите? Это… Это!..
Вознесенная на постамент, словно особого рода скульптура, на фоне голубого, с растрепанными перистыми облаками неба темнела угловатая, громоздкая конструкция — несколько соединенных под углом друг к другу труб разного диаметра. Одна из них, самая толстая, маточная, тянулась к недалекой каменной ограде и скрывалась за ней. Другие вели к ослепительно сверкающим по обе стороны асфальтового проезда серебристым емкостям. По стальной, гулко отозвавшейся их каблукам лесенке Бронников и Бондарь вслед за инженером поднялись на постамент. Пахнущий нефтью ветерок зашевелил их волосы.
— Вот… — пристально вглядываясь в них, проговорил Гловачек, — прошу!.. Здесь, — подчеркнул он голосом, — кончается одна из трасс нефтепровода «Дружба». Прошу… — В глазах его светилось нескрываемое, жадное любопытство. И еще что-то… Пожалуй, зависть.
Бронников и Бондарь взволнованно молчали. Оказывается, труба эта, маточная, не к ограде тянется, а наоборот — от нее, из-за нее, оттуда — сюда… А вот эти, потоньше, — эти действительно ведут в емкости. Ну, а вон тот маховик зачем? Колесо это?
— Вообще-то, конечно, автоматика у нас, — засмеялся Гловачек, — но имеется, как видите, и ручное колесо для перекрывания доступа нефти. Чисто формально. Или даже чисто эстетически. Для большей живописности… — Приподнявшись почему-то на цыпочки и приложив козырьком ко лбу руки, он посмотрел вдаль. — Там, на вашей стороне, за чертой границы, тоже такая станция есть и такое колесо. Конечно, там, у вас, в таком колесе больше смысла. Оно не формальность там. При необходимости… Вы понимаете? При необходимости тем, вашим колесом и в самом деле можно перекрыть…
Бронников и Бондарь рассмеялись. Оценили. Но не ответили. Не до юмора, по совести говоря, им сейчас было. Только сейчас, именно в эти мгновения они в полной мере и навсегда ощутили, осознали то самое, свое место, свою жизненную роль. По внезапному, не совсем ими понятому побуждению они, как дети, взялись за руки, сильно сжали друг другу пальцы. Гловачек посмотрел и деликатно отвернулся. Пахнущий нефтью ветерок шевелил их волосы. Может, и ветер — оттуда, из Сибири?.. Казалось бы, что нового могло открыться сейчас Бронникову и Бондарю? Знали, все они знали, читали, слышали, думали… Но оказывается, нужно было и увидеть. Правду говорят — лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать. Увидеть последние метры гигантской «вассермановской» трубы, протянувшейся через тысячи и тысячи километров, через годы и годы сюда, донесшей в эти серебристые емкости тяжелую кровь родных недр. Вот она наполняет их, наполняет… Круглые бока серебристых емкостей как бы темнеют чуть, все выше-выше поднимается эта влажная тень, нефть просвечивает сквозь металл. И пойдет она дальше, сквозь лабиринты труб и печей — гореть, распадаться на части, трансформироваться, превращаясь в конечный продукт, у которого с добрую сотню названий, и поплывет еще дальше, в иные края, и назад, в Сибирь, вернется в неузнаваемом, новом качестве, в виде синтетических шелков, скажем, или диметилтерефталата — бог знает, что это такое. И именно об этом — картины седого словацкого мэтра, кажущиеся окнами в красоту. А музыка об огне, рожденном не трением двух палочек, нет, а прометеевским усилием увлеченного трудяги? Она об этом же. Так мысленно говорили себе или чувствовали так Бронников и Бондарь. «Да, да, начало неведомой эпохи!.. Идите же к нам, люди, народы, вместе будем создавать единую кровеносную систему будущего мира, родство всех частей света утверждать! И ничто, никакие перегрузки, ни чья-то корысть, ни чья-то злоба, ни подлая чья-то глупость нам не помешают в этом!»
— Венделин! — крикнул Бондарь. — Ты что?.. Иди же к нам!
Гловачек быстро подошел, стал посредине и, обняв их за плечи, счастливо засмеялся.
На Подбазе большинство пассажиров вышло. В том числе Бронников и двое друзей, вернувшихся из Москвы.
— Значит, жду тебя здесь к ночи. В крайнем случае, под утро. И с топливом, — сказал Бронников.
Пожали друг другу руки. Придерживая кепку, Бронников, отбежал. Вертолет взмыл, унесся. Комендант Подбазы Бояршинов, гневно размахивая руками, отчитывал двух только что прилетевших парней, виновато переминавшихся в грязи одинаковыми вельветовыми туфлями-тапочками. Махнул им с неистовым оскалом, исчезните, мол, с глаз, и тут же, изобразив ликующую улыбку, побежал навстречу Бронникову.
— Николай Иванович! Сколько лет, сколько зим?!
— Неделю назад был, — буркнул Бронников, протягивая ему сверток с огурцами: — Вот… для детей. — А смотрел он совсем в другую сторону, вслед двум торопливо уходящим парням. Что-то не то здесь, скрывает что-то Бояршинов, темнит.
Жизнь на Подбазе шла своим чередом. Достаточно было Бронникову бросить взгляд, другой. Ну, если не считать некоторых мелочей. Угольные пирамиды в свое время не ссыпали подальше, а сейчас, в разлив, они оказались в воде. Ну, авось не размоет, вода скоро спадет. Пружина на двери общежития та же, слишком сильная, если среди ночи придет кто — дверь бухает, как из пушки. Люди, должно быть, просыпаются. А всем утром на работу.
По выражению лица Бронникова комендант предположил, что все на Подбазе вроде гладко, осмелел и решил вырвать у начальства хотя бы устное одобрение.
— Ну, как у нас, по-вашему, Николай Иванович? Сердце и легкие в пределах нормы?
— Сердце и легкие — да, а вот… — и он высыпал опешившему Бояршинову целый короб претензий. И про уголь, и про расколотые ящики — кидали? И про окаменевший цемент в подмоченных бумажных мешках, и про дверь…
— А что дверь? — по-мальчишески свел все к двери комендант. — Дверь как дверь!
— Считаешь? А ну, стань-ка на порог.
Ничего не подозревающий комендант стал на порог, спиной к двери, как потребовал Бронников. Раздался пушечной силы хлопок. Потирая ушибленное место, Бояршинов отскочил шага на четыре.
— Понял, — кивнул он деловито, — устраним. Это еще с зимы пружина. Зимой она на пользу была, холод не пропускала. А то ведь народ у нас какой? Ходить ходят, а дверь за собой закрывать — такой привычки у них нет.
Подбаза… Форпост, вынесенный в глубь полярной пустыни, почти на две сотни километров ближе к разведке, к самым далеким буровым. Склады оборудования, инструментов, стройматериалов, продуктов, ГСМ… Свет электрический в окошке, транспорт, рация, библиотека, баня, кино… Бронников ничего не пропустил, всюду свой нос сунул. Сначала по складам — пропылился там, измазался с ног до головы — и в баню. Помыться, а также с ревизионной целью. Там, в клубах густого пара, на верхней полке разглядел он тех самых парней, которых так нелюбезно встретил Бояршинов.
— Грехи смываете? — весело начал Бронников, поддавая пару. — Учтите, все про вас знаю, все!
Оцепеневшие вначале, они поддались на эту нехитрую провокацию, приободрились, тоже шутить стали.
— А чего не знаете, так мы и объяснительную записку написать можем, — лихо заулыбался тот, что постарше, с усиками, — как пива в Москве напились. Мы, Николай Иванович, товарища Бояршинова и вас лично очень уважаем, но понимаете — чуть не сутки в Домодедове потом просидели. Погода!
— Даже соскучились, — с робкой улыбкой вставил тот, что помоложе, — в гостях-то хорошо, а дома лучше. Да и трубовозы наши без дела стояли…
— Эх, пивка бы нам сюда! — воскликнул старший. — Николай Иваныч, давайте, я вам спинку подраю! — предложил он от всей души. — Мыло в платочек носовой заверну сейчас…
Всего простодушно парнями этими изложенного Бронникову оказалось достаточно. Он все понял. Отлучились в Москву с целью попить пива, опоздали, вследствие чего трубовозы их…
— Я тебе подраю! — закричал он, задохнувшись от ярости. — Шкуру спущу! Как фамилии?! Фамилии ваши?!
— Свеколкин… Б… Б… Бенедикт…
— К… Капелюх… Жора… То есть Жорес Богданович…
— Капелюх?! Ах, Капелюх!? Помню! Бич! Лодырь! Жену ударил?! Пьянствуешь?! И еще этого, — кивнул Бронников на побелевшего Бенедикта, — фитиля этого с толку сбиваешь?! Обоих — вон! Отстраняю от машин!
Друзей уже не было в парилке, будто ураганом, вместе с облаками пара, вынесло их в предбанник.
— Бояршинова сюда! — вдогонку их удаляющемуся топоту кричал Бронников. — Бояршинова позвать!
С трясущимися губами, злой до чертиков, пошел под душ. Почти моментально появился голый Бояршинов, стал под соседний душ, отскочил — слишком горячая вода там оказалась. Бронников молча натирал бока обернутым в носовой платок мылом.
— А что я мог сделать? — начал комендант. — Два дня у них было законных, по праву… Хоть в Москву, хоть в Париж… А за опоздание — я их…
— Сообщи в автохозяйство, — неумолимо крикнул Бронников, — пусть отстранят от машин! Уволят пусть! Тебе — выговор! Это ж надо — распустить так! Куда за пивом подались!..
— Сами не знают, чего хотят, — сокрушенно разводил руками Бояршинов. — Молодежь… Деньги есть, а куда деньги девать — не знают… Вот и… А шофера — хорошие. Особенно Капелюх. Хотел их завтра на Сто семнадцатую направить, трубы там позарез нужны, глубокая скважина… Кем их заменить теперь — ума не приложу. Асы! Дорогу так чувствуют, будто босиком по ней идут… — пронзенный яростным взглядом начальника НРЭ, со вздохом замолчал.
…Ночью, около двух, начальник НРЭ открыл общее производственное собрание. Не так часто он на Подбазе, значит, и ночью можно поработать. Тем более что ночь-то белая. Вон какая светлынь в окне, даже электричества не надо.