— А мне и не нужно в Базовый!.. Я так просто…
— Просто или не просто, — сердито орал человек в черном жениховском костюме, в белой сорочке и в шапке из волчьего меха, — а раньше утра не улетишь!
— А мне и не нужно, вот чудак! Мне в противоположную сторону! Мне… Отсюда не видать. В столицу…
Но человек в черном жениховском костюме и шапке из волчьего меха не желал вникать… Проведя в прокуренных коридорах Панха весь световой день, человек этот ожесточился.
— На свадьбу я опаздываю, на свадьбу! Можешь ты это понять?! На свою собственную свадьбу!!
— Да мне и не в Базовый вовсе, откуда ты взял? В Москву мне! Просто здесь народу меньше, вот и жду… Там, на аэровокзале, не протолкаешься. Вонища!..
Но никакие доводы не воспринимались.
Отлучившись в Салехард за шампанским, Человек в Жениховском Костюме опоздал на вертолет Фаиза и страшно переживал, что торжество могут начать без него. Боялся испортить гостям, собравшимся там на свадьбу, настроение. Действительно, какая свадьба без жениха? Шампанского, несмотря на все его усилия, он добыл в количестве лишь четырех бутылок. Стоило ли лететь вот так, без пальто? К тому же, в связи с задержкой, он отметил свое вступление в брак индивидуально, то есть одну бутылочку вскрыл в коридоре Панха.
— Раньше улечу я! — кричал он, словно кто-то посягал на его место в вертолете. — А потом — кто угодно!.. Меня невеста ждет! То есть жена!
— Но мы же можем лететь вдвоем, — резонно заметил Фомичев. Хоть лететь в Базовый не собирался. — Мест в вертолете хватит!
Нет… Никаких возражений, даже сверхлогичных, Человек в Жениховском Костюме не терпел. Первым должен улететь он. Что ж… По правде говоря, причина у него была уважительная. Раскупорили еще одну бутылочку. Потом еще одну. Осталась последняя.
— Эту я довезу! — обещал самому себе и Фомичеву Человек в Жениховском Костюме. — Чисто символически!
«Так что же делать? — думал Фомичев. — Что?» Проведя на жестких скамейках в коридоре Панха чуть меньше времени, чем новобрачный, он затосковал вдруг по «Ударнику пятилетки». Вспомнилась удобная каюта, ресторан, официантка, обтянутая черной водолазкой… А самое главное, не нужно было экстренно принимать какие-либо решения относительно маршрута. «Странно, — размышлял Фомичев, — стоит мне сейчас пойти на аэровокзал, двести шагов, купить там билет — и уже через несколько часов я буду в Москве. И возврата тогда нет. Совсем другая жизнь пойдет… А если в Базовый улечу с новобрачным этим — то же самое. Совсем другая жизнь пойдет. Совсем другая… Две жизни на выбор!» Он задумался о Гале Лазаревой, о ее сыне… О капитане Серпокрыле… Они тоже выбор сделали. Как же они теперь жить будут вместе? Неужели она не понимает, что стеснит старика? Ну, редко, положим, он появляться будет в однокомнатной своей, а все — не как раньше: из рейса пришел — помылся, прилег… Сейчас в однокомнатной Тимур Степанович царствовать будет. То бишь Тимур Анатольевич. Пеленки будут висеть, форточку не открой. Да и ей, Гале, неудобно будет, если даже на короткое время заявится домой пожилой взрослый человек. Войдет — и сразу в восемнадцати квадратных метрах станет тесно, не повернуться. Вполне возможно, конечно, что капитан вовсе жить в квартире не будет, на теплоход переселится, чтобы не мешать внуку и его матери. Может быть, ему даже приятно это, что приехали они к нему. Наверняка приятно. Игрушек накупил, шариков.
Фомичев подумал, что никогда больше, по всей вероятности, не увидит их, ни Гали, ни сына ее, ни капитана Серпокрыла. Не увидит теплоход, на котором плыл три с лишним дня — тоже, между прочим, кусок жизни. Да еще какой! Страшным показалось ему это ощущение. Словно сказали ему, что на свете нет и не было никогда теплохода «Ударник пятилетки». Как так не было? Был! Есть! Может, и сейчас еще стоит он в порту, под крутой деревянной лестницей, в окружении других судов и суденышек. С невольной улыбкой вспомнилось Фомичеву житье на теплоходе, пассажиры, юнги в чересчур длинных клешах, однообразные пейзажи, открывающиеся с продутых ветрами палуб. И так захотелось ему еще раз увидеть теплоход!.. А вдруг он еще не ушел обратно, вдруг задержался?..
Фомичев вскочил со скамьи.
— Слышь, друг, — предложил он, — все равно нам до утра делать нечего, махнем в речной порт! Там у меня друзья на теплоходе. Во друзья!
Но новобрачный отказался. Отлучишься, а тут вертолет какой-нибудь. По Полую часто вертолеты летают. Главное — за Полярный круг попасть, а там уже легче. Очень хочется на собственной свадьбе погулять.
— Весь день ждал — не улетел, — убеждал его Фомичев, — а тем более ночью. Мне точно сказали: раньше утра не жди.
— Так это ж я тебе сказал!
Фомичев вышел во двор, смыкающийся с пустынным летным полем, поглядел в белесо-голубое небо. Скоро восход. Миновал проходную с надписью «Посторонним вход воспрещен!», подался влево. Постоял на заснеженной обочине влажно поблескивающего асфальта. Попутный панелевоз не заставил себя ждать.
— Стройка не спит? — бодро спросил Фомичев, усаживаясь рядом с водителем.
— Не спит, — подтвердил тот, широко зевая.
— Но зевает?
— Но зевает, — виновато кивнул водитель, подавляя очередной зевок. На щеках у него выступила серая колючая щетина. Наждак, а не щетина. Ржавчину щеками этими сдирать можно, закопченный котелок чистить.
— Вот где я только за эти шесть с лишним дней не был, — поделился Фомичев своими наблюдениями, — в Тарко-Сале, Тюмени, Тобольске, Ханты-Мансийске и так далее… Везде одно и то же: трубы, трубы… И панели! Трубы и панели везут! Трубы и панели! Панели и трубы! Вот такая атмосфера, главным образом.
— Верно, — согласился водитель. — Чем это от тебя пахнет?
— Шампанским!
Водитель усмехнулся:
— Тоже хорошее дело!
Он высадил его на повороте, до порта — с километр. Фомичев бодро зашагал по спящим, пустынным улицам. Ему не терпелось убедиться в том, что теплоход «Ударник пятилетки» существовал на самом деле, что он не плод его буйного воображения. Лестница. С вершины ее просматривалась почти вся акватория. Теплохода и в помине не было. И вообще — почти пусто. Управились суда и суденышки с делами, расплылись в разные стороны. Только две-три баржи стоят, спят. Моторки покачиваются на цепных привязях. Да какой-то катеришко, с черным, на километр, хвостом дыма из похожей на сигаретину тонкой трубы неторопливо приближался к берегу. Разочарованно вздохнув, Фомичев все же спустился вниз. От прогулки по свежему воздуху выветрился к тому же из головы шипучий, празднично легкий хмель. Усевшись на самую нижнюю, деревянную ступеньку, Фомичев без особого интереса наблюдал за несложными манипуляциями причаливающего катерка. «Одессит», — значилось на его носу. Причалил «Одессит». Ушел куда-то заспанный подросток-матрос, закрутивший вокруг чугунного кнехта измочаленный трос. Досыпать отправился. Вышел из рубки, потянулся и тоже исчез внизу, спустился в кубрик рулевой. Все замерло. Но Фомичев смотрел. Даже оживился. Словно наперед знал, что еще не конец спектакля. Ну-ка, ну-ка! Так и есть, явление третье — снизу, оттуда, где скрылись рулевой и матрос, показался… Шестипалый!! Зырк-зырк по сторонам. Перелез через борт, идет… Зырк на Фомичева. Не узнал. Сапогами разжился где-то. На левой руке все тот же бинт. Четыре пальца забинтованы, а большой и мизинец — нет. Болят они у него, что ли? Или порезал? Подошел к лестнице, занес ногу… Неожиданно вытянув свою ногу, Фомичев принял споткнувшегося, падающего Шестипалого в объятия, развернул и в следующее мгновение уже сидел на его спине. Заломил ему руки, и правую, и левую — с бинтом. Оба тяжело, со свистом дышали.
— Попался? — спросил Фомичев. — Который кусался?
— Ты кто? — придушенным голосом проговорил Шестипалый. — Чего тебе?
— Бритву хочу тебе одолжить! Побриться! Помнишь, просил? А я не дал, так тебе Вовка принес. А ты его… Помнишь?
Шестипалый молчал. Только дышал с присвистом. «Что же дальше? — подумал Фомичев. — Так и буду на нем сидеть?»
— Пусти!
— Нет, сперва… Сначала… Как же ты на катер этот попал? Как выкрутился? Капитан, значит, не сообщил?
— Сообщил… Вертолет прилетел. Искали. А меня пацан спрятал. Тот, что на лошади… У которого я лошадь…
— Как же это он? — удивился Фомичев. — Почему?
— Я… я ему объяснил… Объяснил, почему за мной гонятся. Ну, что палец… шестой палец хотят отрезать.
— Ну, ты лово-о-о-ок! — покачал головой Фомичев. — Ну, ты ж и…
— Так ведь правда! — закричал вдруг, забился под ним Шестипалый. — Гонятся! Ищут! — он заплакал, за-всхлипывал, как тогда, на теплоходе, — Да! Да! Отрезать хотят! Чтоб как все!.. Чтоб как у всех!.. А я не дамся! Не дамся!
«Сумасшедший! — мысленно ахнул Фомичев. Мороз пробежал у него по коже. — Сумасшедший!» Он с брезгливым смешком выпустил руки Шестипалого, поднялся.
— Встаньте, — произнес он, — что вы, ей-богу! Подымайтесь! Я же не знал…
Кривясь, отворачивая мокрое лицо, Шестипалый встал, отряхнул колени. Неистребимая человеческая привычка — поднявшись с земли, отряхивать колени. «Даже сумасшедшим, — подумал Фомичев, — это присуще…»
— Послушайте, — сказал он виновато, — что вы такое придумали? Кому нужен ваш палец? Что вы такое…
— А почему за мной гонятся? Почему? А? Почему за… — Лицо Шестипалого побледнело вдруг еще больше. Случилось что-то? Проследив за его остекленевшим взглядом, Фомичев увидел стоявшего на вершине лестницы пожилого милицейского старшину. Рядом с ним, на краю обрыва, — желтая, с голубой полоской «Волга». На дверце — большой герб. Старшине пришла в голову дельная мысль. «Спускаться вниз, — подумал он, — потом подниматься придется…»
— Эй, хлопцы! Идите-ка сами сюда! — крикнул он, поманив их. — Вы! Вы! Я вам говорю!
Шестипалый и Фомичев медленно двинулись наверх. Старшина ждал их возле машины. В ней — еще двое.
— Откуда?
— На катере пришел, — быстро ответил Шестипалый, — на «Одессите». — Левую руку он держал в кармане.
— А я на теплоходе, на «Ударнике пятилетки», — Фомичев тоже левую руку в карман спрятал. Чтобы не так заметно это было у Шестипалого. — Мне в Панх надо, товарищ старшина, не подбросите?