Утонувший до подбородка, с белой шапкой до самых бровей, он только и мог похвастать кусочком испещренной цифрами или письменами фанерной щеки.
Что это были за знаки?..
Быть может, отменно важные, подсказывающие самый краткий и точный путь к чудесам?
А может быть, наоборот — они гласили о том, что курить вредно, а жить хорошо?
Или — это тоже вполне вероятно — там сообщалось, что в текущем году будет выработано… Но чего именно и в каком количестве, еще не написали, оттого что ждут самых последних сведений.
Затерявшийся в неуютной снежной пустыне, в стороне от человеческой тропы. Трагически бессмысленный…
…Это тощие разноцветные коты, подстерегающие вас в узком темном переулке и перед самым носом, у самых ног стрелой перебегающие дорогу.
Какой гомерический гнусавый хохот вырывается из их усатых ртов при виде того, как трусливо поворачиваете вы назад. Шутка удалась! Насмеявшись вволю, они снова залегают под заборами и ждут следующую жертву.
…Это курица с черными чешуйчатыми ногами, по странной прихоти одного моего знакомого живущая у него в ванне и несущая яйца в пыжиковую ушанку.
Иногда ее выводят погулять. Заложив за спину крылья, злая и гордая, ходит она вокруг клумбы и повторяет: куда, куда я попала?
…Это черный, как пантера, молчаливый дог, пропускающий в дверь сначала даму, а затем лишь выходящий сам. Он любит разглядывать на главной улице новые марки иностранных автомобилей, но отходит от них с долгим равнодушным зевком.
…Это два внешне совершенно одинаковых голубя, разного тем не менее пола, бесстыдно целующиеся на чужих подоконниках.
…Это воробей. В городе он один. Но за короткое время он успевает побывать повсюду, и только поэтому кажется, что воробьев много.
…Это закованная в квадратный айсберг, облаченная в розовый пеньюар наложницы рыбка.
— О!.. О!.. О!.. — беззвучно произносят ее пухлые губки.
…Это похожая на семечко из спелого яблока божья коровка. На спине, в гладком пластмассовом футляре хранятся у нее прозрачные нейлоновые крылышки. Воспрянув от долгого сна между двойными рамами, она облетает дом, приземляется на раскрытую книгу, ползет по самой интересной строчке и пересказывает ее впоследствии слово в слово.
Удивительным, умным зверьем населен город!
Я встретил ее на пороге, и уже при виде моей блаженной улыбки она обо всем догадалась.
— Да, да! Кажется…
Из маленького фарфорового тигля я вынул два розовых шарика и положил ей на ладонь.
— Похожи на поливитамины! — засмеялась она радостно. — Значит, полетим?
— Да! Станем на поручень балкона, оттолкнемся…
Мы взяли по шарику, словно прощаясь, взглянули друг на, друга, проглотили и запили водой…
— Где ты?
Мы задали этот вопрос одновременно.
Она исчезла. Я и себя тоже не видел. Видел комнату, дверь на балкон. Где мы?..
Я испуганно протянул свою невидимую руку и нащупал в пустом воздухе ее мокрое лицо.
— Что ты наделал?! — произнесла она. — Перепутал все!
Неуверенно ступая, оттого что не видел своих ног, двумя руками схватил я тигель и бросился на кухню.
Спиртовка еще горела. Заглянув на всякий случай в листок с формулами, стеклянной ступкой я тщательно размял разноцветные порошки. Не может быть, чтобы ошибка произошла и на этот раз.
— Смотри!
В тигле снова лежали два шарика. Мы проглотили их, запили водой.
Я легонько взмахнул невидимыми руками и почувствовал, что лечу…
— А ты? Ты летишь? — крикнул я, задыхаясь от восторга. — Где ты?..
И вдруг под самым потолком больно столкнулся с ней.
— Осторожно, люстра! — вскрикнула она.
Я отыскал ее руку, потянул на балкон. Оттолкнувшись, мы плавно взлетели над полным детей двором, перевалили через крышу и поплыли над пахнущей бензином улицей…
Я коснулся рукой ее невидимого лица. Щеки по-прежнему были мокрыми.
— Ты что? Ведь мы летим!
— Но никто этого не видит…
Слывя знатоком природы — как-никак яблоки в детстве ел не покупные, а добытые в чужих садах, — должен все же признаться, что соловья впервые в жизни я услышал на выставке.
Плавясь от жары, брел я по ее асфальтовым проспектам в поисках автоматической воды, и тут-то этот соловей подал голос.
Удивленный, стал я оглядываться по сторонам. Что такое? Вроде бы звуки эти описаны в литературе. Но какие мощные, какие самозабвенные звуки! Неужели их издает крохотная серая птичка? Непостижимо!
Все посетители выставки, удивленные не меньше меня, обратили свои взгляды к репродукторам. Только так они могли объяснить себе эту явно вдохновенную песню.
Да что посетители! Экспонаты и те не остались равнодушны! Знаменитые белые лошади, чистые гривы и хвосты которых мели горячий асфальт, нервно запрядали ушами, ловя знакомый им по родному лугу мотив.
Новые модели длинных полированных «Ту» почувствовали себя польщенными, поскольку также относились к семейству крылатых.
Атомный манипулятор, несмотря на всю свою понятную приверженность к современной музыке, взмахнул тяжелыми коленчатыми щупальцами и стал, чуть отставая, дирижировать соловью.
А тот словно с клавиша на клавиш прыгал, словно со струны на струну, такое богатое было у него горлышко!
Перемахнув через табличку «запрещается», исколов пальцы, я сорвал похожую на маленький кочан капусты розу, крикнул: «Браво!» — и бросил ее, точно на сцену с галерки, в зеленый сумрак листвы.
Сейчас здесь тихо, только голуби, обжигая красные подошвы, бродят по асфальту да лениво следит за ними, лежа на боку, немолодой кот.
А еще вчера, в связи с ремонтом автострады, гул которой едва доносится сейчас из-за высоких старых домов, переулок был важной артерией. День и ночь с натужным ревом, чуть ли не касаясь подоконников, мчался по его узкому руслу грубо разящий бензином нетерпеливый поток.
Еще вчера здесь провезли целый табун белых лошадей. Изгибая шеи, пытаясь в сердцах укусить себя за грудь, они с гневным ржанием били правым копытом по толстым доскам настила, высекая из них острую щепу.
Подбрасывая кузова, мчались здесь дымные самосвалы. Катили на стройку стены будущих домов с уже застекленными и даже занавешенными окнами.
Покачиваясь, бежали по переулку троллейбусы, из автоматических дверей которых виднелись чьи-то прищемленные хвосты.
Спешили автобусы, в которых возвращались из лагерей неузнаваемые, толстые дети.
Проносились велосипедисты с туго надутыми мышцами неутомимых загорелых ног.
Еще вчера в переулке можно было легко поймать такси.
Еще вчера.
А сегодня… Тихо и пустынно здесь. Смежив подслеповатые глаза, с грустной улыбкой вспоминает переулок о вернувшейся к нему ненадолго и снова решительно ушедшей шумной могучей юности.
Сады Лицея… Ранняя, пронзительная весна. Хоть и солнечным выдался этот день, но до костей пробирает сквозь пузырящийся нейлоновый плащ прямой ветер.
Особенно меня интересовали толстые вековые липы… Может быть, хранят они, только что посаженные тогда, прикосновение его ладошки?
Может быть, выбежавшему в сад озорному мальчику не захотелось огибать дворец, чтобы попасть в отведенное укромное место, и, плутовато оглянувшись, он спрятался для этой цели за тонкое деревцо?
Какие необъятные выросли здесь липы!
Сейчас, весной, ветви еще обнажены, и все же их так много, что они кажутся прозрачными лиловыми облаками.
Внезапно у самых ног, в поблескивающей грязи, я увидел мокрый, ржавый осколок.
Немецкий…
Я поднял его, осмотрел, завернул в белый платок.
В кого они метили? Остро кольнуло в сердце.
Удаляясь, прозвучал мимо меня частый топот мальчишеских неутомимых ног.
Показалось?
Не выдержав, я тоже бросился бежать по вязкой аллее в глубь сада.
Сейчас, сейчас я догоню его, схвачу за крепкое плечо…
Не бойся! Я не стану тебе пророчить, предостерегать. Только прочту тебе, задыхаясь от недавнего бега, стихотворение, которого ты еще не написал…
Мчался в такси и думал о матери. А она сидела рядом. Привезла мне сладкий, с архитектурными излишествами пирог.
О чем она думала? О сыне? Вспоминала, быть может, как холодной отцовской рукой трогала свое теплое чрево, в котором затикала моя жизнь.
И свечечки привезла. Для пирога. Их у меня уже довольно много. Но ничего… Спасибо, мама!
Изломанной молнией пронеслись мимо очертания крутых железных крыш коротенького квартала…
Мать, не стыдясь шофера, приподнималась, смотрела на счетчик. Как она постарела… Уже появились на тыльной стороне ее ладоней странные зеленые веснушки.
Подавив рвущийся из горла всхлип, я нерешительно обнял ее и не ощутил под темной одеждой тела. Неужели… Неужели люди не живут вечно?!
Ни случайностью, ни чьей-то любовью не хотелось мне объяснять загадку дивного человеческого рожденья. Снова, как в пять, семь, десять лет, вертелся на языке вопрос:
— Мама, как я появился на свет?
Невеселый смех мой ее напугал, даже шофер оглянулся…
«Полно! — стал я себя укорять. — Пожилой мужчина, возьми себя в руки!.. И все-таки… Как?»
Изломанной молнией пронеслись мимо очертания крутых железных крыш…
Что ворчишь, недоверчивый шофер? Тебе до моих проблем и дела нет? Или сочувствуешь бережливости моей старой матери? Езжай по кольцу, покуда не пойму смысла жизни; уж больно хорошо думается в быстром твоем автомобиле. А мать не догадается, она впервые в этом великом городе, ей кажется, что едем мы по прямой.
— Смотри-ка, смотри! — схватив меня за локоть, с изумлением вскрикнула вдруг мать. — Какое знакомое место! Может, я здесь уже когда-то была?
Изломанной молнией пронеслись мимо очертания крутых железных крыш…
— Может, я здесь бывала? В молодости… Да, да! — восклицает она радостно. — Я вспоминаю…