Оставшиеся двое господ, как мне представлялось, были плодом компромисса интересов Великих князей. И были явным показателем политического веса членов императорской фамилии. Потому как назначение членом регентского совета фельдмаршала Барятинского откровенная пощечина князю Константину. А вот кто предложил и сумел-таки продвинуть кандидатуру практически отстранившегося от дел после денонсации Парижского трактата, канцлера империи, князя Горчакова — большой вопрос. В обществе «стального» министра, не смотря на все причуды и увлечения молоденькими «племянницами», уважали. В салонах злобно шептали, что и герцогу Николаю Лейхтербергскому не зазорно жениться на давешней любовнице великого дипломата, красавице Надин Акинфовой. Так сказать, этакая вот замысловатая у герцога дорога в память потомков. К словам канцлера прислушивались, и на основе его мнения формировали свое. Знать бы еще, в чьей именно партии он главная скрипка!
Обо мне газеты не писали. Ни единого упоминания за месяц. Словно бы я умер и был похоронен вместе со своим Государем в Петропавловском соборе одноименной крепости. Но я чувствовал — затишье временное. Вот-вот должна грянуть… ну если и не буря, то уж проливной дождь с грозой — абсолютно точно.
Никогда прежде не интересовался внешней политикой. По долгу службы просматривал еженедельные сводки МВД о событиях в мире. Иногда, очень редко кстати, высказывал свое мнение в разговорах с Николаем Вторым. А последний год я и вовсе сплавил эти бумаги подчиненным. Каково же было мое удивление, когда в понедельник после Пасхи, в мой дом нарочный доставил сразу два пакета. Из МВД и СИБ.
К слову сказать, я уже сидел в гостиной одетый в парадное, с орденами, платье, в ожидании Надежды Ивановны и сыновей, а внизу поджидал экипаж чтоб доставить всех нас на Манежную площадь, в итальянский цирк. Там в тот день давали премьеру детской пантомимы «Золушка, или Хрустальный башмачок», все роли в которой играли маленькие актеры от трех до пятнадцати лет от роду. Именное приглашение прислали с курьером еще как бы не месяц назад, и с тех пор сыновья пребывали в сладостном предвкушении волшебного зрелища. Саша так переживал о том, чтоб не разболеться накануне долгожданного события, что предыдущую ночь спал плохо. Метался и что-то бормотал в полусне. Няньки даже разбудили домашнего доктора, Валерия Васильевича Акинфеева, дабы он взглянул на ребенка, но на счастье тот определил лишь «нервическое возбуждение» и ничего более.
В общем, мысли мои были весьма далеко от интересов великих европейских держав на Балканах. Бумаги я просмотрел не внимательно. Что называется — одним глазом и наискосок ровных, выписанных искусным каллиграфическим почерком, строк. И зря. Вечером, уже после возвращения, пришлось к документам вернуться. Потому как в просторном, богато украшенном холле деревянного цирка, ко мне подошел весьма усатый человек с прусскими орденами на гражданском костюме.
Однажды я уже видел этого господина. Нас даже представляли друг другу. Но, как уже говорил, сфера моих интересов была весьма далека от международных проблем или статей скаковых лошадей, так что в тот, первый раз сколько-нибудь продолжительной беседы у нас не вышло. Между тем, барон Йозеф фон Радовиц в Европе фигурой был не безызвестной. Этакий профессиональный сглаживатель острых углов и мастер фантомных, в итоге оказывающихся выгодными только Германии, компромиссов. Настоящая находка для излишне прямолинейного и, признаться, не слишком честного, Бисмарка.
— Я полагал вас здесь увидеть, — вместо приветствия, заявил на не по-прусски правильном, классическом, с берлинским выговором, хохдойче барон. Прежде целеустремленно протиснувшись сквозь публику, искусно избегающую общения со мной. — Вы позволите посетить вас в вашей усадьбе на Фонтанке?
— А я так напротив, удивлен встретить вас на представлении для отроков, — не сдержав чувства, хмыкнул я. — Чем же вызван интерес посланника Германской Империи к детской пантомиме? Или все-таки к скромному чиновнику?
В отличие от фон Радовица, я говорил на французском. В холле было достаточно шумно. Приходилось несколько повышать голос, чтоб быть уверенным, что собеседник тебя услышит. А значит, что какая-то часть разговора неминуемо достигнет ушей праздно болтающихся рядом господ. И хотя языком Гёте еще со времен Великого Петра никого в Санкт-Петербурге не удивить, но последнее время, немецкий стремительно терял популярность. А вместе с языком, и люди на нем говорившие. В империи становилось не модно быть немцем. К франкам, не смотря на их вольнодумство и предательство последнего монарха, и то относились куда лучше.
— Мне было настоятельно рекомендовано, сразу после подачи ходатайства об аудиенции у Его Императорского высочества, Регента Александра, искать встречи с вами, ваше высокопревосходительство, — легко перешел на язык недавнего врага барон. Не устаю поражаться этим, общеевропейским дворянским космополитизмом. При всей нелюбви немцев к Франции и всему французскому, акцента в речи фон Радовица мой чуткий слух так и не смог различить.
— И чем же вызвана этакая избирательность визитов? — усмехнулся я. Пусть это было и не особенно любезно, но ведь это он, посланник Берлина, напрашивался ко мне в гости, а не наоборот. Кроме того, пока усатый, чем-то напоминавший канонического, из Советских мультфильмов, барона Мюнхаузена, посол подбирал правильные слова для ответа, я напрягал мозг в попытке вычислить, чем мне может грозить это, навязчивое внимание Германского МИДа. И как с этим связаны доставленные мне всего несколько часов назад пачки документов.
— В Рейхе вас ценят, господин Лерхе, — снова немецкий. Причем ту его версию, которая к хохдойче имеет весьма опосредованное отношение. Резкий, грубый и каркающий прусский вариант. — Канцлер не один раз высказывался в том роде, что только с вашим появлением, с приходом настоящего немца в ближайшее окружение царя Николая, у нашего восточного соседа наметилось какое-то стремление к порядку.
— Осторожнее, сударь, — я снова сменил язык общения. Теперь на русский. После столь провокационного заявления дипломата, по умолчанию никогда не делающего и не говорящего чего-либо, что не пошло бы на пользу его стране, я хотел, чтоб мой ответ дошел до как можно большего количества навострившихся вокруг ушей. — Я всегда был и остаюсь верным слугой моего Государя и патриотом России. А вот ваше пренебрежительное отношение может вызвать неудовольствие нового правителя. Его императорское высочество отдает предпочтение всему русскому…
— О! — обрадовался посол. — Право не стоит беспокоиться, ваше высокопревосходительство. Столицы наших государств связывают тысячи нитей. Вмешательство столь незначительной фигуры, как я не способно оказать на эти связи хоть сколько-нибудь значимого влияния. Ныне же я всего лишь являюсь голосом моего императора…
— Это так, — признал я. После воцарения Николая, в какой-то степени под влиянием ненавидевшей пруссаков Дагмар, отношения между новой Германией и Россией слегка остыли, но все еще были далеки от холодных. — Тем не менее, известия из Петербурга видимо доходят до Берлина с некоторым опозданием. Иначе вам, сударь, было бы известно, что мое влияние на нынешних правителей империи весьма и весьма иллюзорно.
Наряженный пышно, в бархат с золотом, и от этого кажущийся нелепым, мальчуган встряхнул золоченым колокольчиком, призывая публику занимать места в амфитеатре цирка. И навязчивый посланник Бисмарка поспешил завершить разговор в нужном ему ключе:
— Прошу простить меня, сударыня, — поклонился барон Наденьке. — Я украл внимание вашего кавалера. Однако не побоюсь показаться нескромным — надеюсь все-таки переубедить его высокопревосходительство во время совместного ужина. Не стеснит ли вас мое присутствие… скажем, завтрашним вечером?
Господи, как с ними трудно-то! Не сегодня, не третьего дня, а именно завтра! Могло оказаться, что и фон Радовиц поставлен в жесткие временные рамки. Что за кратковременное свое пребывание в столице России должен успеть сделать массу вещей. Но было у меня подозрение, что все куда проще и сложнее одновременно. В наличии у нового Германского Рейха достаточно развитой разведслужбы я нисколько не сомневался. Больше того — знал наверняка. И о том, что в Санкт-Петербурге достаточно много агентов, скрытно ли, или совершенно открыто следящих за виднейшими вельможами — тоже. А это значило, что до того момента, как посланник Берлина завтра вечером прикажет закладывать экипаж, к нему на стол ляжет донесение о том, куда именно ездил прикидывающийся отставленным от политики Лерхе.
А ведь ехать было необходимо. Причем на Дворцовую набережную, к князю Владимиру. Потому как, отправитель второй половины доставленных мне документов, исправляющий должность товарища министра Иностранных дел, старший советник, барон Александр Генрихович Жомени, был прекрасно осведомлен о моем отношении к новостям из-за границ Державы. И без «подсказки» великого князя, делиться с опальным чиновником совершенно секретными сведениями бы не стал.
И тем памятным вечером, открывая скоросшиватель с тщательно подобранными сведениями, я должен был ответить самому себе на два вопроса. Во-первых, о чем именно станет говорить со мной непрошенный гость, барон фон Радовиц. И, во-вторых, а, пожалуй, что и в главных: что именно хотел от меня единственный из «великолепной семерки» — регента и шести членов регентского совета — человек, обладающий реальной властью в стране. Должен ли я был стать очередной пешкой в его невероятно коварных, продуманных на много ходов вперед, политических игр? Или включая меня во внешнеполитические проблемы, Владимир пытался таким образом оказать содействие по возвращению нужного стране чиновника в строй? И если так, то рассчитывает ли младший брат Александра использовать мое влияние среди промышленников и в административном аппарате империи для увеличения собственного «веса» среди других «советников»?
Итак, все присланные мне бумаги можно было условно поделить на две части. Одна из них содержала сведения о военном потенциале Высокой Порты и положении покоренных ею славянских народов на Балканах. Кратенькая справка о личности черногорского князя Николы Первого Негоша, оказывающего покровительство лидерам тайно готовящегося восстания. Донесение русского посланника в Черногории с анализом потенциальной численности повстанцев, и потребностями их в оружии. Список турецких крепостей и укреплений, с указанием численности гарнизонов и наличием мобильной артиллерии. И, что самое удивительное, рапорт Ташкентского льва, генерала Черняева, с планом боевых действий, путями доставки оружия и добровольцев из России, и, излишне оптимистичный, на мой взгляд, прогноз развития событий.