Тут я, словно по щучьему велению, вытащил из кармашка карандаш, и недрогнувшей рукой пририсовал кораблю нормальные пушки. А потом еще и превратил круглые, как кастрюльки, башни в угловатые, со скошенными броневыми листами, хищные. Делать моим инженерам было больше нечего, чем двадцатисантиметровые листы брони по радиусу выгибать! Стало немного легче. Не так горько, как в самые первые секунды.
— Ну ты! — задохнулся адмирал. — Ты это, итить-колотить! Это генеральный чертеж, для представления государю… Тьфу ты, Боже мой! Регентскому совету.
— Начертят другой, — отмахнулся я. — Нормальный. А не это угребище. Скрестили тут, понимаешь, ужа и ежа! Поналяпали невесть чего, еще и денег на это непотребство с меня требуют! А вот хренушки вам! Пока не буду уверен, что от одного вида наших бронеходов враг штаны мочить будет, ни единой копейки из казны!
— Вот ты значит как?!
— Да уж, вот так!
— Ну-ну! Да ты черти, враг Державы, черти. Все одно, уже испортил. А я после, как генерал-адмиралу в глаза смотреть стану? А?
— А ты, Коля, нахально станешь смотреть. И даже с вызовом. А на рык начальственный, станешь на меня пальцем указывать. Дескать, пришел этот проклятый Воробей, и всю работу нам исчеркал!
— Ну смотри. Как бы после в тебя самого чем острым не начали тыкать… Поперек шеи.
— А я, Николай Карлович, уже давно этого не боюсь. Так что этим меня не напугаешь. Ты лучше дальше рассказывай. Это чего?
— Таран.
— Хренан! — вспылил я. Даже уши огнем вспыхнули. — Какая, прости Господи, у этого чуда-юда, скорость?
— С обещанными твоим Механическим заводом машинами, узлов в пятнадцать.
— А по человечески, это сколько? Допустим, в верстах за час?
— Тридцать. Ну или около того, — быстро исчислил в уме адмирал.
— Да-да, — саркастически скривился я. — Так мой восьмилетний сын нашу гордость легко бегом обгонит? А без разгона, какой, к лешему, таран? Ну так нахрена козе баян?
— А чего ты на меня-то взъелся? — взмолился Краббе. — Вон и у англичан есть, и у французов.
— Да пусть хоть у японцев! Если дураки с моста прыгать соберутся, мы с тобой в очередь вставать пойдем? Вот таким эта часть должна быть!
И я, недрогнувшей рукой срезал эту замысловатую конструкцию с носа судна. Вообще-то, прежде я то, что ниже воды у военных кораблей, не видел. Знать не знаю и понятия не имею, чего там инженеры в реальной истории понаваяли. Но в одном был уверен точно, старые, снятые с боевого дежурства броненосцы никто никогда и не думал перерабатывать. Бронеходы, прежде пугавшие папуасов жерлами огромных пушек, доживали свой век в качестве учебных, а после и вовсе — печально ржавели на кладбищах. Я же, легким движением руки, продлил жизнь кораблям этой серии, по крайней мере, на полвека.
— Почему так?
— А ты нос ледокола видел? А когда это судно устареет, что с ним станет?
— Да уж не пропадет.
— Пропадет, Коля. Пропадет. А так, с этаким-то носом, мы его быстренько в ледокол переделаем, и в северные моря отправим. Морской путь через льды к нашим Дальневосточным владениям пробивать.
— Я морской военный офицер. Мне по должности не положено о твоем Северном Пути думать, — надул щеки адмирал.
— А о том, что Финский залив тоже льдами покрывается? Положено? Дальше. Это у нас чего? Мать! А где средства спасения экипажа? Жизнь ни хрена ничему не учит? На «Капитане» аглицком из пятисот человек сколько спаслось? А на «Шиллере»? Я где вам механиков стану брать, если вы их на всяких своих железных утюгах топить будете по пять сотен за раз?
— А ты, Герман, на меня не кричи! — взорвался в ответ Краббе. — Не ори тут на меня при мне! Нашелся, мать-перемать, салонный специалист! Мы уж двести лет океаны линями меряем без этих твоих средств спасения! И нечего мне тут…
— А чего это нечего? На деревяшках и рея за спасательный круг, Николя! А мы тут штуковину строим с плавучестью, как у стального лома!
— Какой еще круг, Герочка? Что за круг? А ну-ка поподробнее!
— Да ты тут мне валенком-то не прикидывайся! — разозлился я. Просто в голове не укладывалось, что такая примитивная штука еще на флоте не применялась. — Скажи еще, что бублик из пробкового дерева, выкрашенный в ярко-красный цвет и обвязанный веревкой, твоему адмиральскому разуму недоступен!
— И чего бублик? — набычившись, и вырисовывая на листе бумаги карандашом некое подобие наипервейшего средства спасения утопающих, пробубнил Николай. — Взгляни-ка! Этак вот что ли?
— Ну, вроде того, — посмотрел и пожал плечами. Я и сам эти штуки только в кино видел. — Из этой же пробки еще можно жилеты делать. Чтоб палубные, когда корабль в море выходит, их одевали.
— Как доспехи что ли? — как-то подозрительно миролюбиво, хмыкнул адмирал. — Мне тут эта комиссия все волосенки с плеши по-выела, требованиями разработать мероприятия по спасению экипажей кораблей Русского Императорского Флота в случае аварий и катастроф. А тут ты с этими кругами. Прямо-таки выручил старого друга! У нас же всегда так. Пока немец не утонет, русский и плавать учиться не станет…
— Ладно тебе, Коля, прибедняться. Поди у пруссаков до сих пор ничего подобного твоему «Петру» и в планах еще нету.
— А вот с этим к князю Владимиру иди, — засмеялся адмирал. — Кому как не ему ведомо, чего там за планы у Берлинских стратегов. Черти давай дальше. Все одно испортил уже схему…
Ну а я чего? Меня дважды уговаривать не нужно. Взял, да и начертил. Чуточку вздернул нос корабля, сузил обводы, наклонил трубы. Да чего говорить?! Это в последней четверти девятнадцатого века германский супердредноут «Князь Бисмарк» — чудо расчудесное, нечто даже за гранью фантастики. Пятнистое чудовище, способное в одиночку разогнать весь нынешний Грандфлит ссаными тряпками по закоулкам Атлантики. А в то, другое мое время, другую, почти уже позабытую, жизнь, гордость фашистского флота не видели разве что младенцы.
— Так это чего это? — растерянно выговорил Граббе. — Схемы почитай заново нужно будет переделывать?
— Ну и переделают, — отмахнулся я. — Не переломятся.
— А ежели и после…
— А вот скажи мне урожденный русич шведского происхождения…
— Финского.
— Да брось, — хмыкнул я. — Откуда бы у этих чухонцев Саалопупенов взяться Краббе? Так вот. Скажи мне, русский адмирал Краббе! Ты на казенные средства хочешь абы чего построить, или самый лучший, самый сильный, самый современный в мире броненосец? Чего пыхтишь? Проняло?
— Да я все удивлялся, как это граф Воробей так умудряется в нужные уши начирикивать, что все по его выходит? А теперь вот понял. Ты так все вывернуть, так все объяснить, такие вопросы задать можешь, что и ответа иного найти никак невозможно.
— А ты как хотел? Ежели чего-то делать затеваешься, так надобно из кожи вон вылезть, а сделать хорошо. Иначе к чему вся эта суета? Газетные листы в трубки сворачивать, да мух сим орудием побивать, можно и забесплатно. Сэкономить, так сказать, казну государеву…
После разговор как-то сам собой преобразовался в некое совещание двух иудеев по вопросам развития русского флота, железных дорог и железоделательных производств. Именно что в таком порядке. Понятия не имел, существует ли уже в славном городе Одесса знаменитый в будущем Привоз, и сложился ли уже там удивительный, фантасмагоричный еврейско-хохлятский колорит. Но общались мы с русско-шведским начальником военно-морского министерства на чистейшем одесском говоре.
Я адмиралу вопрос, дескать, а скажи мил-друг, как обстоят дела со строительством эскадры миноносных корабликов, на которые мы с грехом пополам в бюджет заложили. Это конечно не монструозные броненосцы с орудиями, в которые подросток легко влезть мог бы, и по три миллиона не стоили. Но зато их ведь сразу шесть штук заложить должны были, а это худо-бедно почти семь миллионов! Для нашей вечно дырявой казны — существенная сумма. Да еще приплюсуйте сюда оснащение этих во всех отношениях экспериментальных судов. Одна торпеда, или как она прозывалась в официальных бумагах: «Самодвижущаяся мина системы Александрова», не много ни мало, в две тысячи целковых выходила. Там одного зипетрила — смерть врагу — под три пуда! А таких злобных штуковин на каждую миноноску минимум по дюжине нужно было.
Ну так, я ему вопрос, а он вместо ответа сам вопрошает, мол, а когда, ваше высокопревосходительство, мы железо листовое в паводок по высокой воде с Уральских заводов тягать перестанем, а начнем как цивилизованные люди, возить железными дорогами? Тут и я ему вопрос в ответ: вот, дескать, как путь чугунный проложим, так и будем. А пока, открой мне, господин адмирал, страшную тайну — чего это донским моим железом морское ведомство брезгует? Али железо там выделывают не той системы, али заводчик рылом не вышел для родного императорского флота листы поставлять?
Так и он не смолчал. Возвел очи и, язва такая, поинтересовался — когда мои инженеры на Донецких железоделательных заводах дурью маяться перестанут и начнут нормальное, как у всех, железо выдавать. А не бог весь что. То чуть ли не сырое, мягкое и легко гнущееся, то сталь наилучшую, за которую и Златоусту не стыдно было бы.
Лукавство! Вот как это называется! Высокое искусство плетения словесных кружев, присущее каждому матерому царедворцу. А в том, что Коля Краббе, кроме адмирала, управляющего морским министерством, развитием флота и покровительства нужным державе предприятиям, был еще и опытнейшим придворным, не приходилось сомневаться.
Все дело в том, что заводов на Донбассе, у меня было два. И если Николай Карлович пенял мне на качество продукции за Петровский завод, что близ села Корсунь, то я-то имел в виду другой — Юзовский.
С Петровским было одновременно все и проще и сложнее. Домны, после многочисленных переделок, окончательно запустили и выдали чугун приемлемого качества еще в шестьдесят шестом. Месторождения, что нужных для кокса углей, что железной руды, были буквально рядом. Даже добычу налаживать не было необходимости. Местные жители охотно везли и то и это по смешным ценам. Тем более, каково же было мое удивление, когда узнал, что уже в шестьдесят восьмом печи погасили, а завод готовили к выставлению на торг. И — не сомневаюсь — легко бы раздербанили и продали по частям, если бы не трагические события в Париже и добровольное отречение Александра Освободителя. Конечно же, я приложил немало усилий, чтоб не дать нужному Отчизне делу пропасть. Благо удалось найти и уговорить продолжить занятие любимым делом инженер-полковника в отставке Летуновского. Пятов еще изъявил желание поучаствовать. Скучно ему в Сибири стало. Все налажено, все работает как бы само собой. Тоска и грусть для истинно пытливого ума.