— Герман Густавович, — чуть приподнял он фуражку. — Весьма рад вас видеть.
— Взаимно, Илья Петрович. Взаимно!
А после, видимо посчитав, что официальная часть на том и закончена, вдруг шагнул ближе, и распахнул объятия. На которое я с удовольствием ответил.
Нынешний губернатор, Андрей Петрович Супруненко любезно выделил мне гостевые комнаты в своем доме. В том, что я построил, и которому был первым хозяином. Перед отъездом в столицу, продал строение Николаю Васильевичу Родзянко — назначенному исправлять обязанности губернатора Томской губернии. Пока я наместничал, Николай Васильевич в «Гостином дворе» ютился. Тоже, по своему, памятное место. И я там жил какое-то время.
В сожалению, Родзянко нас покинул. Слишком дотошным и ответственным господином оказался. Ну и, по своему, отважным. Знал ведь, что в пересыльной тюрьме свирепствует тиф, но все равно отправился туда с инспекцией. Не верил протежируемым мною докторам, что они делают все возможное. Сам решил убедиться. Ну и о том, что и сам заразился, никого в известность не поставил. Легкомысленное отношение к собственному здоровью выказал. Нет, я не в упрек. Пути Господа неисповедимы. По себе знаю. Коли начертано душе путь свой земной окончить, так тут хоть как за здоровьем следи, все одно помрешь. Назначил Он Герочке моему сосуд уступить пришлому из будущего, и как мы оба не сопротивлялись, так оно и вышло.
Грустно, конечно. Хорошим человеком Николай Васильевич был. Правильным. Все не верил, что мы, с помощью Фонда, в губернии почти полностью мздоимство победили. Искал. Докапывался. Чуть с полицейскими обыскивать Томскую контору Фонда не пришел. Впрочем, и пришел бы. Что бы изменилось? У Гинтара с отчетностью всегда полный порядок был.
Гинтар тоже умер. И неизвестно от чего. Просто потух, как свеча. Видно, выполнил все, что сам себе на жизнь назначил, и больше смысла бороться не нашел. Наследнику, тому нагловатому юноше, которого, помнится, ко мне представляться присылал, хорошее состояние оставил. Ежели наследник не дураком окажется, так еще гинтаровским внукам с правнуками останется.
Фондом в Томске теперь управлял один из многочисленного семейства Акуловых. Их тут много. Братья, кузены, племенники. Здоровенный семейный клан, в котором принято друг другу помогать. Этого вот в полугосударственную контору определили. Впрочем, люди его хвалят. Я ничего менять не стал. Хотя, мог, конечно.
Андрея Петровича, нынешнего губернатора, я еще по Главному управлению Западносибирского наместничества помню. Кем-то вроде чиновника по связям с Сибирским Военным округом был. Супруненко в СибВО дежурным штаб-офицером более пяти лет отслужил. Всю их военную кухню отлично знал. Что его побудило перевестись с военной службы на гражданскую — он не скрывал. Потолок. Полковник в тридцать пять лет — это практически предел. Генералами у нас в стране раньше пятидесяти не становятся. По гражданскому правлению таких установок нет. Я же стал в двадцать девять, на военные чины переводя, бригадным генералом. И даже не за заслуги. Просто, по знакомству. В Санкт-Петербурге статских советников больше, чем в иной губернии писарей. Отцовым друзьям-покровителям дать такой чин никакого труда не составило. А для Томска, я был большим начальником. Генералом!
Основное внимание Андрей Петрович уделял образованию. Все остальное, по его собственным словам, прямого вмешательства не требовало. А вот система образования в бурно растущем городе отставала.
— Летом шестьдесят шестого, — рассказывал губернатор. — Профессор географии из Лейпцига по фамилии Пешель, после победы при Садовой, одержанной прусской армией, написал в газете: «Народное образование имеет решающую роль в войне. Когда пруссаки побили австрийцев, то была победа прусского учителя над австрийским школьным учителем».
— Вот как? — удивился я. — Мне доводилось слышать мнение, что фраза это имеет авторство самого Бисмарка.
— О, да, — засмеялся Андрей Петрович. — Железный канцлер с удовольствием ее цитирует при случае. Сам он не слишком горазд на афоризмы.
— Это только так кажется, — хмыкнул я, припоминая, как в будущем станут, к месту и нет, повсеместно цитировать высказывания создателя Германской Империи. — Быть может, кому-то и его афоризмы понравятся. К тому же, посмотрим, что он станет говорить теперь, когда войска рейха застряли в позиционных боях.
— В их газетах уже появляются осторожные намеки, что Бисмарк не поддерживал идею новой войны с Францией, но был вынужден поддаться давлению жаждущих новых наград и побед военных.
— Это они зря, — покачал я головой. Мне в дороге, по понятным причинам, иностранных изданий не попадалось. А вот в Томск, в гражданское правление, по заказу Андрея Петровича их доставляли. — Во время войны ссориться с военной партией — это, по меньшей мере, глупо. Мы, в правительстве, накануне грядущих для Державы испытаний, напротив сплотились, как никогда прежде.
— Турка пойдем бить? — деловито осведомился губернатор.
— С чего вы решили? — удивился я такой догадливости Супруненко.
— В Боснии и Герцеговине восстания, — любезно пояснил отставной полковник. — В «Инвалиде» опубликовано обращение. Православных воинов, желающих послужить делу освобождения балканских единоверцев, приглашают присоединиться к добровольческой армии, формирующейся в Сербии. Только, думается мне, долго в стороне стоять, у нас не выйдет. А ну как турок всю свою мощь на православных братьев двинет?! Сомнут ведь ребятушек. На что турки бестолковые, а воевать умеют. Мы же и научили…
— Все верно, — кивнул я. — И мы уже давно активно к войне готовимся. Было бы совсем прекрасно, если бы Англия в континентальную войну тоже влезла. Германцу их жалкие два полка особой погоды не сделают, а нам с турками проще договариваться потом будет.
— Ныне-то не самое лучшее время в большую войну вступать, — сокрушенно покачал головой Супруненко. — Слышали? В Коканде волнения. Доносят, что бунтовщики требуют на престол сына Худояр-Хана, изгнания из страны русских советников. Будто бы даже призывают к восстановлению ханства в прежних пределах. А это значит — вскорости и на наши гарнизоны нападения воспоследствуют.
— Мы весь Туркестан двумя полками завоевали, — отмахнулся я. — Не больше понадобится и чтоб этих бунтовщиков пересилить. Войну же с Турцией так просто не выиграть. Тут напрягаться придется.
— Это да, — легко согласился отставной военный. — Порту двумя полками к покорности не приведешь.
И засмеялся. А я с охотой поддержал. Война — дело совсем не смешное, но она только призраком стояла на горизонте. Только грозила издалека, как черная грозовая туча, которая то ли еще нагрянет, то ли нет — непонятно.
§ 6.5. Короткое сибирское лето
Осада Ходжента началась на исходе первой недели августа. За два дня до этого, в город прибыл бежавший от восставших кипчаков правитель Кокандского ханства, хан Худояр.
Еще в середине июля в Коканд прибыл новый русский посланник, Аркадий Августович Вейнберг, в сопровождении следующего в Кашгар генерала Скобелева и конвоя из двух десятков казаков. Два дня спустя стало известно, что мулла Исса-Аулие и наставник наследника престола Насреддин-бека, кипчак Абдкрахман, напрпавленные с войском против восставших киргизов, присоединились к мятежникам. И уже никого не удивило, что собственно и сам старший сын Худояр-хана, Насреддин, предводительствующий войсками в Андижане, объявил о своей поддержке повстанцев.
Бунт набирал обороты. К первым числам августа мятежникам уже подчинились города Ош, Наманган и Маргелан, а духовный лидер повстанцев призвал народ ханства к газавату против русских и их пособников. Вейнберг уже отправил гонца к генерал-лейтенанту Головачеву с просьбой о помощи, но всем в русском представительстве в Коканде было понятно: помощь не придет.
Когда бунтовщики подошли к столице ханства, половина ханского войска тут же перешла на их сторону. Вместе с их командиром — вторым сыном Худояра, Алим-беком. Оборонять город оказалось практически некому. Поэтому Худояр легко поддался уговорам русских бежать в Ходжент. И если из Коканда выходило войско в восемь тысяч сабель и при семи десятках пушек, богатый караван с казной и толпой придворных и чиновников, то в Ходжент прибыли только сам хан, русские послы и купцы, генерал Скобелев, казаки, и жалкая кучка ближайших служителей беглого хана. Казавшиеся самыми верными солдаты Худояра немедля присоединились к победоносной мятежной орде, не забыв прихватить казну.
Бегство властителя развязало бунтовщикам руки. Ханом был провозглашен Насреддин, который немедленно озвучил ближайшие свои цели: восстановление прежних границ государства. От Ак-Мечети до Пишкека. Что уже прямо затрагивало интересы империи в Туркестане. И что практически предопределило конец существованию Кокандского ханства как такового.
На встречу преследовавшим беглеца войскам мятежников выдвинулся русский батальон с несколькими пушками. Этой угрозы оказалось достаточно, чтоб дать отступающим из Коканда людям спокойно достичь Ходжента, но слишком мало, чтоб спасти других русских чиновников и солдат — отряды повстанцев вторгались в пределы империи повсеместно.
Сказать, что русская администрация была рада появлению такого «гостя», значит соврать. По бытующим в Туркестане обычаям, Худояру уже не было места среди живых. Но он был все еще нужен русским. Хотя бы в качестве символа. И генерал-губернатор Туркестана, генерал Кауфман распорядился переправить беглеца с остатками свиты, в Ташкент. Так что когда десятитысячное войско мятежников окружило город, Худояра в нем уже не было.
Все-таки телеграф — великое дело. Не будь его, как бы мы, в Томске, могли узнавать среднеазиатские события чуть ли не в тот же день, как они случались?!
С Европой — понятно. Оттуда и прежде новости поступали достаточно оперативно. Не за считанные часы, конечно. Но все равно, довольно быстро.