Но это только мечты…
Смотреть за Шушкой приставлены две няньки — Вера Артамоновна и мадам Прево, Лизавета Ивановна, женщина по натуре своей добрейшая, но ворчливая.
Вот сиди и смотри, как две старушки, расположившись в мягких маленьких креслицах, вяжут что-то бесконечное — спицы так быстро мелькают в их пальцах, что Шушке порой кажется, будто спиц и вовсе нет, — да препираются, укоряя друг друга бог знает в чем.
Не понимают они его! А поговорить не с кем. Всегда один. Только вот Берта… Берта — большая собака. Шушка любил ее, катался на ней верхом. Но ведь она собака. Что она может сказать ему? Разве что лизнет руку или, повизгивая, потрется мордой о плечо.
Шушка поежился от холода — в зале было прохладно, камин не обогревал ее, — погладил пастушонка по гладкой холодной щеке и медленным шагом пошел на половину к дяде. Там жил его единственный друг — старый немец Кало.
3
Кало в стеганом ватном халате и шапочке с кисточкой сидел на табурете возле окна и тщательно вытачивал из дерева маленькие кегли. Подняв голову, он поверх очков взглянул на вошедшего мальчика и, заметив, что тот расстроен, отложил работу. Немец молча и ласково погладил Шушку по мягким волосам. И тут обида хлынула наружу из Шушкиного сердца. Он судорожно всхлипнул, крупные прозрачные слезы медленно скатились по его щекам:.
— Что, мой друг, — ласково заговорил Кало, — будем картинки вырезывать или, может, посмотрим нашу книгу?
«Наша книга» — это детская энциклопедия в четырех томах, с множеством красивых гравюр и длинным, малопонятным названием: «Свет зримый в лицах, или Величие и многообразность зиждителевых намерений, открывающихся в природе и во нравах, объясненные физическими и нравственными изображениями, украшенными достойным сих предметов словом, в пользу великого состояния людям, а наипаче молодым витиям, стихотворцам, живописцам и другим художникам. Перевел с немецкого языка на российский Иван Хмельницкий. Цена на здешней комментаторной бумаге 3 р. 50 коп., а на любской 4 р. СПБ. 1773».
Шушка любил рту книгу и так часто перечитывал ее заглавие, пытаясь разобраться в его смысле, что затвердил наизусть. Они с Кало без конца читали и перечитывали энциклопедию, рассматривали картинки. А когда добирались до конца и Кало с облегченным вздохом перелистывал последнюю страницу, Шушка восклицал с радостной готовностью:
— Кало, дорогой, завтра мы начнем читать сначала!
Но сегодня Шушка даже не расслышал вопроса, Быстро и сбивчиво стал он рассказывать, что порубил кубики не потому, что хотел их испортить или обидеть няню Веру Артамоновну. Нет, на кубиках были изображены такие красивые картинки — на одном макушка ярко-зеленого дерева, на другом — голова белого барашка, на третьем — трава с пестрыми цветами. И он думал, что если разрубить кубики, то внутри тоже будут картинки, такие же красивые, только совсем другие, таинственные, неизвестные. Вот он и разрубил первый кубик, но там оказался всего-навсего белый кусок дерева. Шушка не поверил и стал рубить кубики один за другим.
А тут взгляд его упал на большого коня карей масти. Конь был обтянут настоящей шкурой, седло из красной кожи поскрипывало, когда Шушка садился на него. И мальчик вдруг подумал, что конь, наверное, тоже деревянный, и если ударить его топором, то обнаружится белое обыкновенное дерево с коричневыми сучками, как на поленьях. Шушка кинулся к лошади, но тут вошла Луиза Ивановна…
Он говорил, задыхаясь от волнения. Кало плохо понимал его и, чтобы успокоить, осторожно поглаживал своей большой красно-бурой рукой его длинные белые пальцы с ноготками, по-детски кругло и коротко обстриженными.
— Не надо волноваться, мой друг, — наконец рассудительно заговорил Кало. — Конечно, это очень обидно, простое дерево, а вы думали, там цветы, звери, дома…
Шушка облегченно вздохнул и закивал головой. «Милый Кало, как легко с ним!»
— Но зачем же ломать? Люди трудились, они вытачивали из дерева кубики, потом клеили хорошие картинки. Вам нравятся коробочки, которые я клею для вас? Маменька права — ломать нельзя.
Опять это «нельзя»! Но в устах Кало оно звучало совсем не обидно, и Шушка преданно потерся головой о ватный рукав его халата. Кало растрогала немудреная детская ласка.
— Вы хороший мальчик, — смущенно и ворчливо проговорил он. — Очень хороший. А не вспомним ли мы лучше, какой скоро праздник?
Глава втораяДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
1
Солнце грело по-весеннему жарко, а Иван Алексеевич все не разрешал Шушке сменить синий суконный армячок, подбитый белым заячьим мехом, на легкое пальто. После обеда подали коляску, и Шушка вместе с Кало поехали на Москву-реку смотреть ледоход.
Коляска мягко катилась вниз по бульварам, весеннее солнце, дробясь и вспыхивая, горело в огромных, как озерки, синих лужах, и из-под звонких лошадиных копыт вылетали снопы ослепительно веселых брызг. Легкий шум, колеса катятся по воде, и, если перегнуться через край коляски, видно, как поток воды, мутной и пенистой, сопровождает их движение. На бульварах по-весеннему мокро, грязно, пустынно, скамейки убраны, деревья стоят без листвы, тоненькие и незащищенные.
Миновали тесную Арбатскую площадь, вымощенную крупным булыжником, блеснули маковки церквей — дальше, дальше, — кучер зычно гикнул, и вот уже Москва-река. Шушке она казалась беспредельной, и он спросил у Кало, куда река течет и где ее конец.
— У реки, мой друг, как и у человеческой жизни, нет конца, — медленно заговорил Кало. — Она вливает свои волны в другую реку, и та несет их дальше, пока не придут волны к морю и не встретятся там с волнами многих, многих рек… — Он помолчал, глядя на плывущие льдины. — Так и люди. Начнет человек какое-нибудь дело, не успеет довести его до конца, а придет другой и продолжит.
Кало сегодня был настроен мечтательно.
— О, мой мальчик, одинокому человеку очень трудно! Надо жить так, чтобы иметь много друзей. Вот я стар и одинок. Мне порою бывает так плохо…
Шушка серьезно смотрел на Кало, сдвинув темные бровки. От напряжения на переносице образовалась смешная недетская морщинка.
Шушка шумно вздохнул и ничего не сказал. Коляска остановилась почти у самой воды. Большие грязно-серые сверху и голубые на срезах льдины плыли по темной воде, тесня и толкая друг друга. Шушка расстегнул ворот, теплый влажный ветер тронул потную шею, пробрался за пазуху.
Мальчик поднял голову: серо-белые облака, повторяя движение льдин, проплывали в небе, они уходили вслед за льдинами, туда, где на холмах розовел Кремль и, словно, второе солнце, только поменьше и потусклей, блестела колокольня Ивана Великого. Шушка побежал вдоль берега, но Кало сердито окликнул его, приказав вернуться. Окликнул вовремя — еще немного и мальчик увяз бы в прибрежной грязи…
Было что-то притягивающее в беспрестанном движении льда и облаков — на них хотелось смотреть не отрываясь. С картавым гомоном поднялась из-за реки черная галочья стая и пронеслась над Шушкиной головой.
Галки-воронки,
Несите соломки,
Крышу крыть,
Чтобы весело жить… —
тоненько пропел Шушка, как учила его Вера Артамоновна.
Кало стал по-немецки выговаривать мальчику, что петь на улице неприлично, что он может простудиться, и требовал, чтобы Шушка застегнул воротник. Но Шушка не слушался. Он знал: сегодня можно шалить. Ему простят все, потому что завтра особенный день, день его рождения!
При этой мысли сердце забилось сладко, и он испытующе посмотрел на Кало. Вот уже четыре дня Кало таинственно запирался в своей комнате, и Шушку туда не пускали. Конечно, Кало готовит какой-то сюрприз! Но какой? Шушка еще раз вопросительно и требовательно взглянул на Кало, стараясь поймать его взгляд, но лицо старого немца было таинственно-непроницаемо.
А день уходил. Сиреневыми стали облака, и тут же льдины приняли сиреневый оттенок. В небе, еще бледно-голубом, блеснула первая чистая звездочка.
— Домой, мальчик, домой… — сказал Кало и, взяв Шушку за руку, решительно зашагал к коляске.
2
Шушка так вертелся и дрыгал ногами, что Вера Артамоновна несколько раз до крови поколола себе руки — по приказанию Ивана Алексеевича Шушку каждый вечер зашивали в простыню, чтобы он не вывалился из кровати и не простудился.
— Мука ты моя, чистая мука… — ворчала нянька.
Шаркая туфлями, пришел Иван Алексеевич пожелать сыну спокойной ночи и проверить, хорошо ли он укутан. Вера Артамоновна задула свечу, все погрузилось во мрак, потом выступила из темноты кисейная занавеска на окнах, а в окнах все то же небо с плывущими куда-то облаками.
«А льдины там тоже плывут, плывут…» — в полудремоте думал Шушка, веки тяжелели, но он боролся со сном.
Луиза Ивановна вернулась из театра, от нее свежо пахло духами, мягкая рука скользнула по Шушкиным волосам, забралась за ворот ночной рубашки. Шушка покрутил головой и прижался сонными теплыми губами к руке матери. Луиза Ивановна наклонилась над кроваткой, поцеловала его и вышла.
В углу, в розовой лампадке желтел маленький, чуть колеблющийся огонек. А за дверьми ходили, что-то носили, и Шушке все труднее было поднимать отяжелевшие веки. Раздался цокот копыт, хлопнула дверь — это приехал из клуба дядя Лев Алексеевич. Шушка взглянул в окно и увидел все то же беспрестанное движение облаков, но потом облака почему-то превратились в льдины, а льдины снова в облака, и он уже не понимал, во сне это или наяву…
Когда он открыл глаза, большой солнечный квадрат лежал на крашеном полу детской. Шушка заворочался. К нему подошла мадам Прево и стала распарывать простыню. Шушка сел в постели и огляделся. Возле кровати лежали большие разноцветные свертки. На спинке стула вместо обычного китайкового костюма висел новый, бархатный, с большим круглым белым воротником. На коврике — новенькие, только от сапожника, лакированные туфли с острыми носами и большими бантами.