Аминь, сэр! Аминь!
Разве не он сотворил меня по образу и подобию своему?
Аминь!
Разве не все мы — дети одного Отца? Разве не один Бог сотворил нас?
Аминь!
Зрите же, как хорошо и радостно братьям обитать вместе!
Аминь!
Мистер Кромвель никогда не подходил к Эмилии слишком близко. Он никогда не пытался прикоснуться к ней. Он никогда не говорил ей о ее красоте. Он никогда не смотрел на нее так, как другие мужчины. Он закатывал глаза, как остальные, — но лишь тогда, когда цитировал Библию. Мистер Кромвель был единственным мужчиной, которому доверяла Эмилия, потому что лишь он один не желал ее.
Тогда, в музее, именно мистер Кромвель отправился искать ее после того, как она убежала от вежливого незнакомца. Он нашел ее в углу, за какими-то экспонатами из далеких азиатских стран.
Вставай, дитя, вставай.
Он не делал попыток силой поднять Эмилию на ноги. Ей не сразу удалось встать, и он перевел взгляд на экспонаты.
Япония, — сказал он. — Языческий край убийц, идолопоклонников, содомитов.
Эмилия удивилась, услышав, каким тоном мистер Кромвель произнес эти слова. В его голосе звучала скорее привязанность, чем осуждение.
Они созрели для обращения, Эмилия. Они готовы услышать Истинное Слово. Я знаю это! «Имя Господа прославляю; воздайте славу Богу нашему!»
Он выжидательно взглянул на Эмилию.
Аминь, — отозвалась она.
«Слушайте слово Господне, народы, и возвестите островам отдаленным».
Аминь.
Это те самые далекие острова, о которых говорится в Ветхом Завете. Япония. Более далеких островов на свете нет.
Эмилия встала и нерешительно подошла к директору. На стене висела карта Тихого океана. У левого ее края примостились четыре больших острова, окруженные россыпью островов поменьше. Поверх них протянулось слово «Япония».
Вот королевство, что двести пятьдесят лет было отгорожено от всего мира, — сказал мистер Кромвель, — до тех пор, пока пять лет назад коммодор Перри не вынудил их отворить врата. Преподобный Таттл организовал там миссию под защитой одного из их князей. В следующем году я приму сан и тоже отправлюсь туда, чтоб создать еще одну миссию.
Вы уедете из Рочестера?
У Эмилии упало сердце.
«Велико будет имя Мое между народами, говорит Господь Саваоф».
Эмилия промолчала, и мистер Кромвель строго взглянул на нее.
Аминь, — прошептала она.
Если мистер Кромвель уедет, все тут же начнется сначала. Она как-нибудь перенесет плохое отношение со стороны других девочек. Все жестокие шутки, которые они могли измыслить, не имели для Эмилии никакого значения. Но мужчины!.. Кто будет отгонять их, когда он уедет?
Обычно девочки, произносившие «аминь» так тихо, получали выговор от мистера Кромвеля. Должно быть, Эмилия выглядела сейчас такой несчастной, что директор промолчал. Он остановился рядом с висящими на стене раскрашенными дагерротипами.
Вот знатные дамы той страны, — сказал мистер Кромвель.
Глаза Эмилии все еще были полны слез, но все-таки она как-то умудрилась рассмотреть изящные фигурки, напоминающие фарфоровых кукол, высокие причудливые прически, платья с широкими рукавами и широкими поясами, скрывающими все выпуклости тела. С по-детски круглых лиц смотрели удлинненые узкие глаза.
Эмилия указала на одну из дам; губы ее слегка приоткрылись в улыбке, открывая провал беззубого рта.
У нее нет зубов, сэр.
Отнюдь, Эмилия. У них принято, чтобы знатные дамы красили себе зубы в черный цвет.
Эмилия взглянула на плакат, висящий рядом с дагерротипами. На нем было написано: «Знаменитые красавицы города Иокогама». Когда она вновь повернулась к мистеру Кромвелю, то увидела, что директор смотрит на нее тяжелым, немигающим взглядом.
В Японии ты считалась бы дурнушкой, — сказал мистер Кромвель. — Или, скорее даже, редкостной уродиной. Золото твоих волос, синева глаз, твой рост, твои формы. Все, все не так, совсем не так.
Эмилия посмотрела на узкие глаза японок, их черененые зубы, плоские тела, на которых не проглядывало женских выпуклостей и округлостей, превратившихся для нее в истинное проклятие. Мистер Кромвель был прав. Трудно было бы найти двух более несхожих между собою женщин, чем Эмилия и любая из знаменитых красавиц Иокогамы.
Возьмите меня с собой! — вырвалось у Эмилии.
Она не знала, что удивило ее сильнее: собственная внезапная мольба или спокойствие, с которым мистер Кромвель воспринял ее просьбу.
Я давно уже думал об этом, — кивнув, отозвался он. — Мы с тобой встретились ради какой-то цели. И я уверен, что эта цель — Япония. Мы понесем им Истинное слово, и будем являть собою пример служения этому Слову. Если ты действительно этого хочешь, я немедленно напишу твоим опекунам.
Я действительно этого хочу, сэр, — сказала Эмилия.
Когда мы не в классе, называй меня Зефанией, — сказал мистер Кромвель. — Скромность — это хорошо, но называть будущего мужа «сэр» — это уже чересчур.
Так оно все и случилось. Эмилия сама не поняла, как так вышло, что она согласилась выйти замуж за мистера Кромвеля. Мистер и мисс Пэтрон не возражали. Эмилия и Зефания договорились, что они обвенчаются в новой миссии, которую сами и построят в японской провинции Акаока. Эмилию мало волновали сложности, сопряженные с этим нежданным браком. Ведь у нее не было другого способа попасть в Японию. Это обручение стало ее единственной надеждой: ведь благодаря ему Эмилия должна была обрести укрытие, где она сможет спрятаться от своей проклятой красоты.
За два месяца до своего семнадцатилетия Эмилия отплыла из Сан-Францисско на «Вифлиемской звезде». Она взяла с собой всего три вещи: книгу «Айвенго», когда-то принадлежавшую матери, ее медальон и сердце, переполненное прошлым. Это было все имущество Эмилии.
Эмилия огорчилась, услышав удаляющиеся шаги брата Мэттью. Девушка надеялась, что он составит ей компанию. Разговоры с Зефанией перемежались долгим молчанием, когда раненый погружался в сон. Когда Зефания пребывал в забытьи — как вот сейчас, например, — Эмилии все труднее было отвлечься от мыслей о той безнадежной ситуации, в которой она очутилась. Этот человек должен был стать ее мужем. Благодаря ему она оказалась в этой необыкновенной стране — в этом чудесном, благословенном краю, в этом месте, сулившем ей избавление. Казалось, что ее молитвы услышаны небом. За пять дней, проведенных во дворце, ни один мужчина не посмотрел на Эмилию тем взглядом, которого она так боялась. На лицах тех, кто общался с Эмилией, — будь то мужчины или женщины, — читались лишь пренебрежение, отвращение или жалость. Все было именно так, как обещал Зефания. Японцы считали ее уродиной.
Но судьба посмеялась над Эмилией. Она обрела безопасность — лишь затем, чтобы сразу же потерять. Если Зефания скончается, ей придется уехать. Вернуться в Америку.
Подобная перспектива ужасала Эмилию. Там (даже в мыслях она не могла назвать эту страну домом) ей просто некуда было податься. Вернуться в сан-францисскую миссию она не могла. За несколько недель до отъезда обстановка там значительно ухудшилась. Из Бостона приехала дюжина новых миссионеров, готовящихся отправиться в Китай. И несколько из них стали выказывать чересчур большой интерес к Эмилии. Поначалу все это держалось в рамках вежливости. Но долго так продолжаться не могло. И не продолжилось. В конце концов они начали смотреть на Эмилию с алчностью и слишком вольно разглядывать ее фигуру. С ней якобы случайно сталкивались, касались, прижимались в коридорах, в обеденном зале, по дороге в церковь или из церкви. Ни библейские заповеди, ни помолвка с Зефанией, ни упорная холодность Эмилии — ничего не помогало. Или помогало, но ненадолго. Рано или поздно, но со временем они позабыли бы обо всяких приличиях. Эмилия видела это по их глазам.
Зефания вздохнул во сне. Эмилия взяла его за руку и нежно пожала. Девушка улыбнулась сквозь слезы.
Будь благословен, Зефания. Ты сделал все, что смог. А большее никому не под силу.
ГЛАВА 6Смерть князя Гэндзи
В том году князь Саё замерз насмерть в ледяном зимнем море; его преемника, князя Рёто, задавила сломавшаяся ветвь цветущей вишни; следующего наследника, князя Моритакэ, летом убила молния. И тогда князем стал Косэки.
Он сказал: «Я ничего не смогу поделать с погодой».
За время необычно ранних осенних дождей он казнил всех телохранителей, отослал всех наложниц в монастырь, прогнал поваров, женился на дочери конюха и объявил войну сёгуну.
Князь Косэки правил тридцать восемь лет.
Сохаку перестал спорить и беспокоиться. Когда Гэндзи обосновался в хижине для медитации и велел, чтоб его оставили наедине с Сигеру, Сохаку лишь сказал «да, господин», поклонился и вышел. Неотвратимость несчастья дала ему тот внутренний покой, какого не смогли дать шесть месяцев дзенской практики. Здесь, в этом месте, где на протяжении многих поколений монахи достигали сатори — просветления, — невежественный мальчишка и безумец, обуянный жаждой убийства, решали судьбу клана Окумити. Быть может, оба они останутся в живых. Быть может, нет. Это не имело особого значения. Они могут прожить сегодняшний день, и сегодняшнюю ночь, и завтрашний день. Но все равно вскоре и Гэндзи, и Сигеру умрут. Иного исхода быть не может. Вопрос лишь в том, как именно они умрут и кого при этом убьют.
Когда он вышел из хижины для медитаций, Сохаку ощутил странный холод во всем теле. Обычно это свидетельствовало о начале болезни, и достаточно серьезной. Сама эта мысль вызвала у настоятеля улыбку. Интересно, что можно счесть наиболее точной метафорой для сложившейся ситуации? Может, холеру, несколько месяцев назад обрушившуюся на соседнюю деревню? Нет, тут нужно что-то посерьезнее. Бубонная чума? Потом настоятель сообразил, в чем заключалась странность и что выпило тепло из его тела.
Впервые его шаги по дорожке, усыпанной галькой, были совершенно бесшумны. Не прилагая к этому никаких усилий, он освоил