Тогда наше положение воистину мрачно.
Значит, никакой помощи не будет, пока Сэйки не доберется до Акаоки. Если он вообще сумеет туда добраться.
А не может ли кто-либо из ваших военачальников по собственной инициативе отдать приказ о мобилизации?
Мои военачальники — японцы, — сказал Гэндзи, — а не чужеземцы. А инициатива — это губительная иноземная привычка. Вы что, не знали? Они будут ожидать приказа, как им и было велено.
И тем не менее, мой господин, вам необходимо покинуть Эдо. Даже если господин Каваками и не прикажет вас убить, весьма вероятно, что в дело захотят вмешаться ярые противники чужеземцев. Из-за обстрела общественные настроения опасно накалились. — Мукаи ненадолго умолк. Ему пришлось сделать глубокий вдох и набраться решимости, прежде чем он смог заговорить снова. — Хотя мое семейство — наследственные вассалы клана Каваками, наш замок расположен в довольно уединенном месте, в снежном краю, на высоком утесе, поднимающемся над Японским морем. Его никому еще не удавалось взять штурмом — даже самом Ода Нобунага вынужден был отступить. Никто не ожидает, что вы можете отправиться в ту сторону. Возможно, это наилучший выход для вас. Вы получите отсрочку и сможете отправить в Акаоку других гонцов. В конце концов хотя бы один из них доберется. А до тех пор, думаю, я смогу обеспечить вашу безопасность.
Вы поразительно великодушны, — сказал Гэндзи. Он и вправду был поражен. — Ведь подобный шаг превратит вас в мятежника — и не только по отношению к клану Каваками, но и по отношению к самому сёгуну.
Я готов к последствиям, мой господин.
Я принимаю ваше предложение, — сказал Гэндзи, хотя на самом деле вовсе не собирался следовать совету Мукаи. — Однако же я должен посоветовать вам действовать осторожнее, чтобы вы могли при необходимости восстановить прежние вассальные связи.
Никогда! — с необычайно для него живостью отозвался Мукаи. — Как мои предки стояли рядом с вашими предками под Сэкигахарой, так и я встану рядом с вами.
Даже если исход окажется в точности таким же?
Этого не будет, — возразил Мукаи. — Все предзнаменования свидетельствуют о том, что боги благоволят к вам.
Мукаи был человеком серьезным и не понимал смеха, и потому Гэндзи не засмеялся, хотя его так и подмывало расхохотаться. Люди, верившие в его пророческий дар, видели знамения во всем. И только он сам мучался от неопределенности.
Гэндзи вернул гарду Мукаи, чтоб тот снова использовал ее в качестве условного знака, если возникнет такая нужда.
Так значит, эта цуба все эти годы тайно хранилсь в вашей семье?
Да, мой господин. — Мукаи низко поклонился и почтительно принял изукрашенную металлическую пластинку. — Еще со времени битвы. Чтоб мы не забывали, кому на самом деле принадлежит наша верность.
Удастся ли им хоть когда-нибудь избавиться от Сэкигахары? Даже если свергнуть клан Токугава, не примутся ли их родичи и сторонники, затаившись, ожидать уже своей очереди вновь вступить в «решающее сражение»? Через сто лет, когда чужеземцы завоюют Японию наряду со всем прочим миром, забудем ли мы наконец о Сэкагихире?
Когда Мукаи удалился, Гэндзи небрежно задал этот вовпрос Хэйки.
Не знаю, мой господин. Я знаю лишь, что привязанность этого господина к вам никак не связана с Сэкигахарой.
То есть как — не связана? — удивился Гэндзи. — А чем же еще он может руководствоваться?
Любовью, — ответила Хэйко.
Любовью? — Гэндзи был изумлен. Насколько он мог видеть, Мукаи и Хэйко не обменялись ни единым словом или жестом. — Ты хочешь сказать, что он тоже влюблен в тебя?
Нет, мой господин. — Не сдержавшись, Хэйко улыбнулась. — Не в меня.
Двадцать пять самураев шли от старого, заброшенного охотничьего домика в холмах Канто. Ни один из них не был снаряжен для охоты. Один из двух мужчин, шагавших впереди, повернулся к своему спутнику.
Встреча ничего не решила.
Вы ожидали иного?
Нет. Но надеялся на лучшее.
Уже само то, что встреча состоялась, можно считать победой. — Обернувшись, он жестом указал на прочих самураев, идущих в сторону Эдо. — Взгляните на нас. Двадцать пять человек с гербами доброго десятка князей. Не так давно немыслимо было бы представить, чтоб они вообще сошлись вместе. Мы перешагнули древние границы, друг мой. Наше поколение создаст новые идеалы. Благодаря нашей искренней решимости мы принесем японской нации возрождение добродетелей.
Первый самурай взглянул на своего товарища с нескрываемым восхищением. Праведность их дела наполняла его душу восторгом. Воистину, они — Люди Добродетели!
Тем временем прочие их спутники лениво переговаривались между собой.
Вы слыхали, какое кимоно надела Хэйки две недели назад?
Я не просто слыхал — я его видел!
Нет!
Да. Ее наряд был расшит нелепыми и безвкусными изображениями чужеземных роз. Хуже того, это были розы того сорта, который некоторые глупцы именуют «Американской красавицей». Как будто это возможно — ставить рядом понятия «американский» и «красота».
Неужто мы выродились настолько, что даже в царстве роз должны восхищаться чужеземными цветами?
Для этих предателей, поклоняющихся всему чужеземному, наши розы слишком ничтожны, чтоб обращать на них внимание.
Все розы — чужеземные, — вмешался в беседу еще один самурай. — Их завезли в древние времена из Китая и Кореи.
Когда у нас появится собственная наука, мы узнаем, какие цветы являются исконно японскими, и будем восхищаться только ими.
Наука — это чужеземная гнусость.
Не обязательно. Пушка может стрелять в разные стороны. Точно так же и наука может стать орудием в наших руках, равно как и в руках чужеземцев. Науку можно использовать для усиления Японии, и потому я считаю своим долгом понять науку. В это нет ничего непатриотичного.
Воистину, ваши намерения достойны хвалы. Вы готовы пожертвовать собой и даже рискнуть подвергнуть себя осквернению, лишь бы поддержать наше дело. Я с благодарностью склоняюсь перед вами.
Но хризантема — уж точно японский цветок.
Конечно! Сомнений быть не может!
Хризантема служила священным символом императорского рода. И сомневаться в ней было бы недобродетельно.
Когда у нас будет наука, мы сможем доказать, что хризантема — истинно японский цветок.
Через несколько мгновений на тропе появился всадник. За ним показались еще пять человек — трое мужчин и две особы слабого пола.
Сигеру нахмурился.
Разумно ли это — вести себя столь легкомысленно?
Легкомысленность — наша единственная возможность бежать из Эдо, — сказал Гэндзи. — Стоит нам выказать хоть малейшее беспокойство, и нас тут же заподозрят. Мы же уже успели благополучно полюбоваться журавлями в зимнем оперении и спокойно добрались до холмов. И все благодаря легкомыслию.
Сигеру не понимал, зачем непременно нужно проехать через группу неизвестных самураев, явно старающихся остаться незамеченными, и при этом даже не приготовиться к схватке. Однако же, он знал, что с его племянником спорить бессмыссленно. Несмотря на всю его молодость, кажущиеся мягкость и податливость Гэндзи были сплошной видимостью. Гэндзи был не менее упрям и неуступчив, чем покойный князь Киёри, хотя и на свой лад. Сигеру передвинулся в хвост отряда. Это было самое опасное место. Сигеру надеялся, что нападение, если оно все-таки произойдет, начнется именно отсюда.
Прошу прощения, господин, — сказал Хидё, — но я вынужден согласиться с господином Сигеру. Я вижу два десятка человек, но их там может быть больше, причем намного. А вдруг это посланные за вами убийцы?
С тем же успехом это могут быть друзья, возвращающиеся с невинной вечерней прогулки. Едем. И, пожалуйста, не предпринимайте никаких действий, пока я не прикажу.
Слушаюсь, господин.
И Хидё, так и не избавившийся от беспокойства, пришпорил коня и выехал вперед. Если это и вправду убийцы, возможно, они нападут сперва на него, а князь тем временем успеет отступить.
Эмили вопросительно взглянула на князя Гэндзи. Князь улыбнулся и сказал:
На тропе появились несколько человек. Но никаких причин для беспокойства нет.
И он послал коня вперед.
Я уверена, что вы правы, господин, — сказала Эмилия, стараясь держаться рядом с Гэндзи, — ибо мы едем с миром, безо всяких дурных намерений, и, конечно, к нам никто не должен испытывать дурных намерений.
Это часть христианской веры? — поинтересовался Гэндзи. — Нечто вроде равновесия намерений?
«Что посеешь, то и пожнешь». Думаю, да.
А вы тоже так считаете? — спросила Хэйко у Старка.
Опыт приучил меня считать иначе, — отозвался Старк и осторожно нащупал пистолет тридцать второго калибра, спрятанный под курткой.
Когда путники доехали до места, где тропа немного расширялась, самураи внезапно окружили их со всех сторон. Они не обнажили мечей, но чувствовалось, что они готовы перейти к действиям.
Чужеземцам запрещено здесь появляться, — сказал один из самураев, стоявший чуть впереди прочих. — Эта часть Японии пока еще не заражена их гнусным присутствием.
Прочь с дороги! — потребовал Хидё. — Князь удостоил вас чести, пожелав проехать мимо.
Мы бы оценили эту честь, — сказал второй самурай. Он тоже выступил вперед и остановился рядом с первым, — если б князь сам заслуживал чести. Но тот, о котором ты говоришь, опозорил себя, пресмыкаясь перед чужеземцами. Я не намерен уступать дорогу такому князю.
Хидё потянулся за катаной. Но прежде, чем он успел извлечь оружие, в разговор вмешался Гэндзи.
Мы не настаиваем на церемониях, — сказал он. — Уже вечереет. Всем нам хочется поскорее добраться туда, куда мы направляемся, разве не так? Ну так позвольте нам проехать. Никто не должен ничего уступать. Выберите себе часть тропы, а мы проедем по другой стороне.
Вот речь тряпки, — сказал первый самурай. — Да ты и есть тряпка! Твой дед был воином, достойным уважения. А ты — вырождающийся потомок захиревшего рода.
Хидё.
Дерзкий самурай сохран