Снежинки падали на Эмилию и таяли; ледяная вода текла под одежду. У девушки уже начали неметь руки и ноги. Скоро они с Гэндзи умрут. Слезы замерзли у нее на щеках. Нет, она не боялась смерти. Но у нее болело сердце за Гэндзи. Умереть вдали от дома, в глуши, в одиночестве, где некому его поддержать, некому сказать слова утешения… А душа его пойдет в чистилище — такова участь всех некрещеных. Она пообещала Богу, что спасет душу Гэндзи, и не исполнила обещания…
Эмилия села прямо в снег и расплакалась.
Нет, она этого не допустит!
Девушка подавила рыдания. Она пообещала Богу. А значит, пока она жива, она должна стараться сдержать слово. А то, что она сейчас чувствует, не скорбь, а жалость к себе — худшая сторона гордыни.
Думай!
Все вокруг скрывала пелена снегопада; видно было не дальше, чем на каких-нибудь несколько шагов. Но это и не важно — все равно она не помнит никаких примет пути. Надо вспомнить, поднималась ли она, когда шла за кобылой, или спускалась, и тогда, быть может, ей удастся отыскать обратную дорогу.
Вниз.
Кажется, кобыла отступала вниз по склону. А значит, шалаш где-то выше. И где-то недалеко. Она шла очень медленно и просто не успела бы уйти далеко. Эмилия осторожно ступила в глубокий снег. Потом сделала еще шаг. И еще. На четвертом шаге ее нога провалилась куда-то вниз. Под снегом оказался обрыв, и Эмилия туда полетела. Она прокатилась по склону и остановилась, лишь врезавшись во что-то твердое.
Это оказался навес.
Она шла не в ту сторону. Если б она не сорвалась с обрыва, то так и шла бы куда-то сквозь метель, пока не уснула бы вечным сном. Метель успела покрыть шалаш новым слоем снега и скруглить его силуэт. Теперь шалаш куда больше походил на эскимосскую хижину с маминого рисунка. Эмилия прокопалась сквозь снег и забралась внутрь.
Гэндзи был жив. Точнее, еле жив. Дыхание его сделалось прерывистым и неглубоким. Холодная кожа приобрела синеватый оттенок. А укрыть его было нечем — лошадь ускакала вместе с одеялами. И огонь развести нечем. Мама рассказывала, что индейцы добывали огонь трением — терли два куска дерева друг об друга. Но для этого наверняка нужно знать какую-нибудь хитрость. Нет, единственный источник тепла, которым она располагает — это тепло ее собственного тела.
Что будет большим грехом — лечь с мужчиной, который ей не муж, или сидеть и смотреть, как он умирает? Первая заповедь гласит: «Не убий». Значит, надо на нее и опираться. И кроме того, она же ляжет с ним вовсе не в том смысле, который подразумевается в Библии. Она хочет спасти его, а не предаться с ним похоти или прелюбодеянию.
Эмилия зажмурилась и принялась молиться. Она просила Бога заглянуть в ее сердце и убедиться в чистоте ее побуждений. Она просила Господа простить ее, если она все-таки ошибается. Если Господь может спасти лишь одного из них, пусть это будет Гэндзи. Ведь она крещена, а он — нет.
Эмилия быстро стянула с себя всю одежду, кроме панталон. Потом она раздела Гэндзи, оставив лишь набедренную повязку. Она изо всех сил старалась не смотреть куда не следует. Девушка постелила окровавленную одежду Гэндзи поверх слоя сосновых иголок, накрыла ее своим жакетом, а потом уложила Гэндзи на эту импровизированную подстилку. Потом она улеглась сама, так, чтоб укрывать раненого своим телом, но не придавливать его слишком сильно. Кровотечение вроде бы остановилось, но если потревожить раны, они могут вновь начать кровоточить. А из оставшейся одежды ей удалось соорудить для них вполне приличный кокон.
Кожа Гэндзи утратила тепло и мягкость. Он даже уже не дрожал. Обнимать его было все равно что обнимать ледяную статую. Казалось, что скорее уж он заморозит Эмилию, чем она его отогреет. Но жар ее тела оказался сильнее холода.
Над губой Гэндзи выступила единственная капелька пота.
Постепенно князь стал дышать глубже.
Эмилия уснула со счастливой улыбкой на губах.
Очнувшись, Гэндзи обнаружил, что он ничего не видит. Его лихорадило, спина и грудь болели. Он был связан каким-то таким образом, что не мог даже пошевельнуться. Кто-то лежал на нем, прижимая его к земле.
Гэндзи рванулся с громким воплем, извернулся и оказался сверху.
Где мы?
Он — пленник. По крайней мере это Гэндзи знал. Но чей?
В ответ послышался странный голос, бормочущий бессмысленные, неразборчивые слова. Голос был женским. Он уже где-то его слыхал. Наверное, во сне. Или в видении.
Госпожа Сидзукэ?
Она что, тоже пленница?
Женщина заговорила снова. Она попыталась освободиться из захвата. Гэндзи покрепче сжал ее запястья, и она тут же прекратила вырываться. Голос ее звучал успокаивающе. Она пыталась что-то объяснить.
Я вас не понимаю, — сказал Гэндзи.
Госпожа Сидзукэ — если, конечно, это и вправду была она, — продолжала что-то бормотать на своем тайном языке.
Почему он ничего не видит? Его что, ослепили? Или его держат в подземелье, куда не проникает ни лучика света? И кто эта женщина — орудие его мучений? Каваками. Въедливый Глаз сёгуна. Это в его духе — использовать женщину. Гэндзи подумал о Хэйко. Но эта женщина — не Хэйко. Или все-таки Хэйко? Нет. Хэйко он бы понял. Или нет?
Хэйко!
Женщина заговорила опять, на этот раз более взволнованно, но все так же непонятно. В ее речи слышалось лишь два знакомых слова: «Гэндзи» и «Хэйко». Кто бы ни была эта женщина, она его знала. Голос ее был знакомым, а тело — нет. Оно крупнее, чем у Хэйко. Во всяком случае, так ему казалось. Сейчас Гэндзи ни в чем не был уверен.
Князь то терял сознание, то вновь приходил в себя. И с каждым разом он видел чуть лучше. Стены начали источать мягкий рассеяный свет. Голову женщины вместо волос покрывали золотые нити. Глаза у нее были голубыми, словно небо. Что-то поблескивало у нее на шее. Эту вещь он уже видел прежде — в другом видении.
Юноша всадил меч в живот Гэндзи…
Гэндзи чувствовал, как кровь толчками вытекает у него из груди…
Невероятно прекрасная женщина сказала: «Ты всегда будешь моим Блистательным Принцем».
Ее красота была не вполне японской. Гэндзи не узнал ее, но в глубине сердца чувствовал, что она ему очень дорога. Он знает ее. Или будет знать. Эта женщина — госпожа Сидзукэ.
Женщина улыбнулась ему сквозь слезы. Она сказала:
Сегодня утром я закончила перевод. Я только не знаю, что лучше: оставить японское название или все-таки перевести заголовок на английский. Как ты думаешь?
Английский, — сказал Гэндзи. Он хотел попросить, чтоб она все-таки перевела название на английский, но ему хватило сил лишь на одно слово.
Но госпожа Сиздукэ поняла его.
Хорошо, пусть будет английский… Она бы так нами гордилась!
Гэндзи хотелось спросить, кто будет ими гордиться и почему, но у него пропал голос. На изящной шее женщины что-то блестело.
И вот теперь он увидел ту же самую вещь на шее этой женщины.
Маленький серебряный медальон, размером не больше ногтя большого пальца, с изображением креста и стилизованного цветка, скорее всего, лилии.
Князь Гэндзи!
Но он снова провалился в забытье.
Эмилия осторожно спрятала его руку под покрывало и подоткнула кокон поплотнее. Ничего, снизу она может согревать его не хуже, чем сверху. Из раны на его груди сочилась кровь и капала на грудь Эмилии. Повязки на спине тоже пропитались кровью. От напряжения раны открылись. Если она сейчас попытается переложить Гэндзи, он может очнуться и снова начать сражаться с кем-то в горячечном бреду, и еще больше повредит себе.
Однако же, в новом их положении было нечто, порождающее неловкость и смущение. Пока князь спал, все было нормально. Когда же Гэндзи очнулся, Эмилию охватило смятение. Под ним не было никаких разумных оснований. Ни она сама, ни Гэндзи не делали ничего дурного и не проявляли никаких грешных намерений. И все-таки сам тот факт, что сейчас Гэндзи лежал на ней, очень беспокоил Эмилию. Теперь ситуация стала выглядеть двусмысленно — хотя, конечно, их все равно никто не мог увидеть, а значит, и не мог сделать ошибочный вывод.
Передвигать его слишком рискованно. Уж лучше выглядеть дурно, чем дурно поступать. А доводить горячечного больного до того, чтоб он причинил себе вред — это, несомненно, дурно.
Сквозь снежный покров пробивался рассвет, а Эмилию постепенно охватила дремота. Вскоре девушка тоже уснула.
Снег продолжал идти весь день.
Еще час — и они бы умерли, — сказал Сигеру. — Она проделала отверстие для воздуха, но его занесло снегом. Они медленно задыхались.
Хидё взглянул в сторону костра, у которого спали князь Гэндзи и Эмилия. Он уже перевязал князя и накормил их обоих. Они будут жить.
Сигеру показал Хидё маленький револьвер.
В нем осталось всего две пули. Четыре выпущено. Думаю, она прогнала тех, кто напал на Гэндзи. Кто знает? Возможно, где-нибудь там валялись трупы, но их занесло снегом.
Сигеру не стал говорить, в каком виде он их нашел. Гэндзи и эта женщина были почти обнажены и лежали, прижимаясь друг к другу и укрываясь одеждой. Сигеру не знал, действительно ли женщина выстрелила в кого-то и тем самым спасла Гэндзи. Но он твердо знал, что она спасла князя теплом своего тела. Без нее с такими ранами, с такой потерей крови Гэндзи просто замерз бы насмерть.
Господин Сигеру, — сказал Хидё. От удивления глаза его расширились. — Вы понимаете, что произошло?
Да. Пророчество исполнилось. Чужеземец, встреченный под Новый год, спас князя Гэндзи от смерти.
ГЛАВА IVМост между жизнью и смертью
ГЛАВА 12Яблоневая долина
Мудрецы говорят, что счастье и печаль суть одно. Не потому ли, находя первое, мы неизменно находим и второе?
Так что неважный из меня самурай, — сказал Гэндзи. Он лежал в главной княжеской спальне замка «Воробьиная туча». Гэндзи никак не мог привыкнуть, что теперь это его комната. Слишком уж сильно тут ощущалось присуствие его деда.