Слушаюсь, господин, — отозвался адьютант, но не сдвинулся с места.
Каваками уже готов был разразиться потоком брани, но тут сзади раздались крики:
Гэндзи!
Гэндзи!
Гэндзи!
Выкрикивая боевой клич Окумити, конные самураи ударили в незащищенный тыл отряда Каваками. Люди Каваками, оказавшиеся вдалеке от собственных лошадей и мушкетов и зажатые между отрядом стрелков и атакующей кавалерией, окончательно впали в панику. Многие побросали мечи и помчались по единственному еще не перекрытому направлению — к дороге на Эдо. А пули, мечи и лошадиные копыта тем временем косили бегущих.
Каваками с его адьютантом тоже далеко не ушли — их окружили и схватили, несмотря на сопротивление. Впрочем, они особо и не сопротивлялись.
Стойте! — воскликнул Каваками. — Живой я для вас ценнее мертвого! Я — князь Каваками.
Несмотря на пленение, его ощущение собственной значимости нисколько не умалилось. В конце концов, это не поражение, а всего лишь временная неудача.
Хоть вы и сражаетесь под знаменем Окумити, вы не принадлежите к этому клану — верно? Кто ваш господин? Отведите меня к нему!
На протяжении пятнадцати лет Мукаи был верным, подобострастным помощником главы тайной полиции сёгуна. Он делал то, что велел ему его господин, Каваками, и не задумывался о частых страданиях и немногочисленных радостях, которые доставляла ему работа. В конце концов, цель жизни не в поиске радости, а в том, чтобы чтить вышестоящих и повиноваться им — и повелевать нижестоящими. То есть, так он думал.
Он слишком поздно узнал, что это существование — не жизнь, а всего лишь смерть заживо.
Жизнь — вот она.
Грубая животная сила скакуна, несущего его в бой, была лишь слабой тенью жизненной энергии, переполняющей сейчас все существо Мукаи.
Гэндзи!
Гэндзи!
Гэндзи!
Возбужденный до предела Мукаи был охвачен экстазом. Сейчас, ведя свой отряд в атаку ради спасения Гэндзи, он чувствовал себя живым воплощением божества — повелителя молний. Любовь указала ему возможности, о которых он не смел и мечтать. И деяния, свершенные во имя этой любви, навеки освободили его. Мукаи переполняло счастье — эгоистичное, личное, чистейшее счастье. Он позабыл о долге, семействе, положении в обществе, истории, традициях, обязательствах, репутации и стыде. Все это было полнейшей чепухой по сравнению с любовью. Сейчас имело значение лишь одно — поскорее соединиться с Гэндзи.
Сто восемьдесят верных вассалов покинули его небольшое имение и отправились вместе с Мукаи в этот отчаянный поход. Их подвигло на это пророчество Гэндзи о полной и окончательной победе. Насколько было известно Мукаи, подобного пророчества Гэндзи не изрекал никогда. Мукаи просто солгал, и солгал необычайно искусно. Любовь неким загадочным образом наделила его необходимым красноречием. Вассалы Мукаи, привыкнув видеть своего лорда неуклюжим, незаметным, косноязычным, были так изумлены, что поверили во все.
И теперь, летя под знаменем с воробьем и стрелами — как тогда, во сне, — Мукаи пребывал выше страха и надежды, жизни и смерти, прошлого и будущего. Все это не имело сейчас ни малейшего значения. И Мукаи радостно и самозабвенно прорубал себе путь.
Гэндзи!
Он выкрикивал это имя, словно объяснение в любви, словно боевой клич, словно священную мантру.
Обезумев от страха перед пулями и лошадиными копытами, многие из людей Каваками попытались спрятаться в укрытии, устроенном воинами Гэндзи. И поток охваченных паникой вооруженных людей грозил вот-вот завершить то, чего не удалось организованной атаке. Над Гэндзи и его спутниками нависла смерть.
Неужто он зашел так далеко лишь затем, чтобы опоздать на считанные мгновения? Мукаи проклинал себя за недостаток стратегического мышления: он не угадал, где именно Каваками устроит засаду. Будь он наделен талантом военачальника, он давно бы понял, куда нужно двигаться, и добрался бы сюда еще несколько дней назад. Он проклинал себя за неумение ориентироваться: как он мог свернуть не на ту тропу в горах! Если бы он лучше разбирался в движении звезд, в ветрах, в перелетах птиц, он ни за что не потерял бы несколько драгоценных часов, двигаясь вместо запада на восток. Он проклинал себя за то, что пятнадцать лет безвылазно просидел в камерах для допросов, не видя белого света. Если б он вел более подвижный образ жизни, он знал бы эти края, и это возместило бы ему недостаток стратегического мышления и умения ориентироваться.
Нет! Если они умрут, то вместе! Иначе и быть не может, раз любовь и судьба позволили им оказаться почти что рядом! Мукаи оторвался от своих телохранителей и очертя голову ринулся в бушующее море людей и мечей.
Гэндзи!
Бешено рубя налево и направо, Мукаи пробивался к укрытию Гэндзи. Врагов было так много, что вскоре его конь рухнул. Мукаи почти не замечал сыпавшихся на него ударов копий и мечей. Гэндзи. Он должен добраться к Гэндзи. Он продолжал сражаться, шаг за шагом продвигаясь вперед.
Господин Мукаи! Подождите!
Вассалы Мукаи пытались прорубиться за ним следом.
Гэндзи!
Мукаи!
Мукаи перепрыгнул через вал из лошадиных туш и оказался перед Гэндзи.
Мой господин, — с поклоном произнес он. — Я прибыл — как и обещал.
Берегитесь! — Гэндзи отбил чей-то удар, нацеленный в спину Мукаи. — Нам придется сейчас обойтись без обмена любезностями. Должен сказать, что я чрезвычайно удивлен — и очень рад вас видеть, Мукаи.
Мой господин, — повторил Мукаи. Любовь, прежде наделившая его красноречием, теперь лишила его дара речи. — Мой господин…
И это было все, что он мог сказать.
Гэндзи был весь в крови, с головы до пят. Мукаи не мог бы сказать, чья эта кровь — самого Гэндзи, вражеская или лошадиная. Да и какое это имело значение? В этот драгоценный миг обреченности, когда он плечом к плечу с Гэндзи сражался против великого множества врагов, всякая разница между понятиями «я» и «не я» исчезла. Не существовало больше ни субьекта, ни объекта, ни отсутствия субьекта и объекта. Время не шло, но и не стояло. Что происходило сейчас в нем, а что — вовне? Мукаи не мог бы ответить на этот вопрос. Этот вопрос просто не имел смысла.
Мой господин…
Несколько отчаянных мгновений казалось, что их конец настал. Людей Каваками было слишком много, а людей Гэндзи — слишком мало. На место каждого зарубленного врага вставало трое. А потом, в тот самый миг, когда круг вражеских мечей уже готов был сомкнуться, со стен монастыря ударил очередной залп, и бой прекратился. Люди Каваками, словно услышав некую безмолвную команду, принялись бросать оружие и падать ниц.
Все было кончено.
Вы победили, мой господин, — сказал Мукаи.
Нет, — возразил Гэндзи. — Это вы победили, Мукаи. Победа принадлежит вам и только вам.
Мукаи улыбнулся — улыбка его была столь сияющей, что ему самому показалось, будто от его тела исходит свет — и рухнул.
Гэндзи едва успел подхватить его.
Мукаи!
Тут подоспели вассалы Мукаи.
Господин!
Мукаи взмахом руки велел им отойти. Он неотрывно смотрел в лицо Гэндзи.
Куда вы ранены? — спросил Гэндзи.
Но Мукаи ни капли не волновали его раны. Он хотел сказать Гэндзи, что пророческие сны приходят не только к провидцам, но и к простым людям, — таким, как он, Мукаи, — если ими движет искреннее чувство. Он хотел сказать, что уже видел эту сцену — совершенно отчетливо, в малейших подробностях: кровь, объятия, смерть, бесстрашие — и самое главное — вечное, запредельное, экстатическое единение, превосходящее всякие пределы восприятия, ощущения и понимания.
А потом даже это желание ушло, и осталась лишь улыбка.
Господин!
Вассалы Мукаи потрясенно смотрели, как Гэндзи опустил тело их господина на землю. Мукаи сказал им, что Гэндзи предрек победу. Но ни словом не упомянул, что сам он при этом погибнет.
Господин Мукаи умер, — сказал Гэндзи.
Князь Гэндзи, но что же нам теперь делать? Раз господин Мукаи умер, мы остались без хозяина. У него нет наследников. Наверное, сёгун конфискует его владенье.
Вы — верные вассалы вернейшего и самоотвеженнейшего из друзей, — сказал Гэндзи. — Всякий из вас, кто пожелает, может поступить ко мне на службу.
Тогда отныне мы — ваши вассалы, князь Гэндзи. — Бывшие военачальники Мукаи низко поклонились новому господину. — Ждем ваших распоряжений.
Превосходно! — подал голос Каваками. — Как это трогательно, как драматично! Возможно, когда-нибудь это превратится в эпизод из пьесы кабуки, посвященной вам, князь Гэндзи.
Он восседал на коне и смотрел на них сверху вниз, с обычным своим самоуверенным видом. Его окружали люди Мукаи, но из трепета перед его высоким рангом они обращались с Каваками скорее как с гостем, чем как с пленником. На фоне всех окружающих, только что вышедших из горнила боя, одежды Каваками и его адьютанта казались просто-таки вызывающе чистыми.
Сойди с коня, — велел Гэндзи.
Каваками нахмурился.
Я бы посоветовал вам не увлекаться сверх меры. Ничего ведь не изменилось, за исключением ваших шансов выжить. — Каваками никогда не был особенно искусным фехтовальщиком. Его искусство заключалось в другом. Это было знание — которым Окумити якобы владели лучше, чем кто-либо другой. Какая, однако, ирония судьбы! — Если вы поведете торг разумно, то можете, на самом деле, получить значительную выгоду. Я бы предложил…
Гэндзи схватил Каваками за руку, сдернул с седла и швырнул на землю.
Каваками, кашляя и отплевываясь, поднял голову. Лицо его теперь было измазано в кровавой грязи.
Вы!..
Меч Гэндзи взлетел над его головой и опустился, перерубив шею почти у самых плеч. Голова хлопнулась на землю. В воздух мгновенно ударил алый фонтан — и быстро иссяк, когда давление крови в жилах упало. Труп распластался в грязи; голова, удерживаемая хрящом, валялась между плечами; на лице, обращенном к небу, застыло ошеломленное выражение.
Гэндзи взглянул на адьютанта. Когда Каваками говорил о происхождении Хэйко, он находился в шатре.