В зимовье уже сидел Витя. Дяди и Тамги пока что не было.
Артёмыч первым делом осмотрел обыгавшееся на верёвке мясо. Силки Николая Николаевича сработали. Зацепки слетели, полешки упали. Всё прошло удачно. Вот только добычи в петлях не оказалось. Мясо же вновь было поклёвано. Малый кусок и вовсе пропал, ворон унёс его с собой.
Артёмыч и Дима переглянулись. Осмотрели сбитые петли. Дима ждал, что охотник начнёт шутить о Николае Николаевиче, о его обещании легко поймать птицу, но тот промолчал.
Вечером в доме было тихо. Дядя варил суп. Витя и Артёмыч снимали шкурки с трёх соболей – двух подстрелил Николай Николаевич. Радости по этому поводу он не выказал, думал о вороне, о том, что простая таёжная птица оставила его в дураках. Значит, не такая простая. Значит, уже встречала силки и знала, как они работают, поэтому легко их сбила.
Дима хотел посмотреть, как освежуют соболей, быть может, своими руками стянуть с одного из них меховую шубку, но он слишком устал и предпочёл сделать это как-нибудь в другой раз. Вместо этого ощупал выступившие на подошвах мозоли, проколол их иголкой, брезгливо выдавил прозрачную жидкость и завалился на спальник. Подумал о вороне.
«Хитрюга».
Усмехнулся и задремал.
На следующий день Дима отправился с Витей. С ним охотиться было не так интересно. Капканы он ставил однообразно, без смекалки. Чаще останавливался отдохнуть, много курил и почти ничего не объяснял. Делал всё молча, помощи не просил, а если и говорил, то что-нибудь праздное, далёкое от тайги и соболей.
Один раз издали донеслось приглушённое эхо выстрела – там промышлял Николай Николаевич. Юноша жалел, что сейчас не может переметнуться к нему, к его задорной Тамге.
На обеденном привале Дима спросил Витю, нет ли у него настоящих охотничьих шрамов.
– Это как? – развеселился Витя.
– Ну… От волка или от медведя…
– От жены есть. Такой считается?
Юноша смущённо пожал плечами.
– Шучу, конечно. От жены тоже нет. Ни от первой, ни от второй… За шрамами, это тебе к Артёмычу.
– Да уж.
От Вити Дима с удивлением узнал, что шрам достался Артёмычу не из пустой ссоры, а при делёжке краденого леса:
– Воруйкой он ещё с отцом стал.
– Воруйкой?
– Ну да. Это те, кто лес воруют. Или воровайка. Суть одна. Он ведь из Абрамовки, из Осинского района. У них там жизнь не сладкая. А что, кроме школы, детсада и магазина, работать негде, так мужик туда и не пойдёт, дело-то женское. Есть пилорама, так она бурятская, наших не берут. Овсяное поле татарину принадлежит. Он там и мельницу поставил. Кукурузное поле – у казахов. В общем, податься некуда. Ну и нанимаются к тем же бурятам и – давай в лес строевую сосну пилить и ночью вывозить. Кого поймали – бьют, ломают, даже и судить никто не хочет, много их там таких воруек. Живут вахтой: десять дней лес рубят, десять дней дома сидят, не просыхают. Так и Артёмыч жил, пока в Осу не переехал. А там с дядей твоим пересёкся, да и образумился как-то. Коля его тогда на промысел взял. Ну, Артёмыч освоился. Потом нанялся водителем тяжеловозов. Жена там, дети, всё такое. А шрам – как напоминание о старых временах. Вот.
– Да уж. – Дима не ожидал, что этот разговор окажется таким грустным.
Вечером, вернувшись в зимовье, он с удивлением понял, что устал не так глубоко. Даже не торопился на раскладушку, позволил себе прогуляться с Артёмычем за дровами. «Привыкаю», – улыбнулся юноша, чувствуя себя матёрым охотником, но отчасти признавая, что дело тут было и в том, что с Витей они ходили не так далеко и не так активно.
Мясо изюбра опять поклевали. Это обеспокоило охотников. Прежде всего Николая Николаевича.
За ужином разговор был переменчивым, пока Артёмыч наконец не промолвил:
– Ну и что будем делать?
– Ты про ворона? – спросил Витя.
– Про кого ещё…
– Что делать. избавляться от него. Раз привадился, теперь не отстанет, – громко ответил Николай Николаевич, поглаживая жёлтую, ороговевшую кожу своих рук.
– Именно, – согласился Артёмыч. – Глядишь, ещё из своих кого-нибудь приведёт.
– Ну, это вряд ли.
– Как знать!
После этих слов повторилось молчание. Дима украдкой заглянул в котелок, надеялся увидеть остатки супа. Их там не было. Пришлось довольствоваться сухарями. Сегодня аппетит у него был крепким.
– Опять силки? – спросил Витя.
– Бесполезно, – качнул головой Артёмыч. – Ясно же, он их знает.
– Тогда что?
Все посмотрели на Николая Николаевича. Тот, не поднимая взгляда от рук, словно говорил сам с собой, тихо сказал:
– Сидеть в доме.
Ему никто не ответил.
Дима с интересом смотрел то на одного охотника, то на другого. Он не ожидал, что всё будет так серьёзно.
Наконец Артёмыч протянул:
– Не хотелось бы.
– Делать нечего. Или прятать мясо, или стрелять гада. Посидишь, обождёшь. Как прилетит, пришурупишься хорошенько и – бац! – Николай Николаевич шлёпнул ладонью по столешнице. – Охоться себе дальше.
– А стрелять-то как? – спросил Артёмыч. – Снаружи ждать, так не прилетит. На поляне и спрятаться толком негде. В снег, что ли, закапываться?
Окно, выходившее на верёвку с мясом, было без форточки и само по себе не открывалось. Оно было в две рамы – широкую и узкую.
Николай Николаевич сказал, что надо выставить стекло из узкой рамы, а ждать в доме:
– Холодновато, но ничего… Деваться некуда.
– А мясо? – Артёмыч указал на квасившуюся в бидоне приманку. – А шкурки?
– Ничего, тряпками накроем, к печке поставим, не замёрзнут.
– Ну, не знаю.
Недолго поспорив, все согласились с планом Николая Николаевича. Охотники увлеклись этой неожиданной игрой. И только дядя противостояние с птицей по-прежнему воспринимал угрюмо.
Перед сном решили, что караулить будет Витя. Он такому назначению не противился. Дима хотел остаться с ним, но дядя сказал, что нечего устраивать посиделки:
– Завтра со мной пойдёшь. Пора пристреливаться. Пятый день тут, а пока только запасы жрёшь и храпишь, когда не надо.
Артёмыч хохотнул.
Дядя явно был не в духе. Дима предпочёл не пререкаться с ним и вообще ни о чём его не спрашивать. Николай Николаевич отчасти был прав, Диме пора было добыть первую шкурку. «А вот про храплю – неправда. Нет такого. Мне бы мама сказала», – подумал юноша и сам улыбнулся тому, до чего глупо это прозвучало.
Ночью Артёмыч проснулся из-за громкого, раздавшегося вблизи от дома вороньего крика. Охотник поднялся с койки, посмотрел в окно, но там, в сером свете луны, птицу не заметил – только лиственницу и привязанную к ней верёвку с мясом.
– Ты чего? – спросил Витя.
– Слышал?
– Что?
– Ворон кричал. Где-то рядом.
– Злится, что мы ночью дома. Боится за мясом прилетать.
– Может, выйти?
– Оставь его мне. Да и показалось тебе. Вороны спят по ночам.
– А если с фонарём?
– Не дури, – неожиданно отозвался Николай Николаевич. Пробормотал что-то ещё и отвернулся к стене. Койка под ним скрипнула несколько раз и умолкла.
Артёмыч опять посмотрел на лиственницу, потом, вздохнув, лёг. Прислушался к лесной тишине. Вскоре уснул.
Глава пятая
Утром потуже растопили печь, занялись окном. Сгребли с подоконника ворох запылённых вещей. Николай Николаевич снаружи топором поддел крепёжные дощечки, отогнул гвозди. Дима изнутри подтолкнул стекло. Осыпаясь сухой замазкой, оно вышло. Скололся уголок. Дядя цокнул, но ругаться не стал.
Артёмыч подшучивал над Витей, говорил, что тот освоит новый промысел – отстрел наглых воронов.
– Будешь из перьев делать ожерелье и продавать как амулет от скромности.
Шуткам Артёмыча никто не смеялся, но его это не смущало, он продолжал фантазировать о настойке из толчёного клюва, которая будет продаваться не хуже настойки из пантов.
На прощание Николай Николаевич попросил Витю не курить. Сказал, что запах табака отпугнёт птицу. Посоветовал стрелять дробью.
– Сразу не пали. Дай ему приклеваться.
– Да знаю, знаю, – махнул рукой Витя.
Его совсем не расстроила вынужденная отлучка от охоты. Доход всё равно делился поровну, так почему бы не посидеть денёк дома? Огорчало лишь то, что Артёмыч потребовал не рассиживаться попусту.
Договорились, что, если ворон пожалует не позже полудня, Витя отправится проверять свои капканы.
Охотники ушли не прощаясь. Дима оглянулся к дому и почувствовал странное волнение. Прислушался к нему и неожиданно понял, что желает ворону удачи. Ему не хотелось, чтобы эта история закончилась так быстро.
Для юноши повторилась уже знакомая охота с Тамгой. В этот раз он со знанием всматривался в соболиные следы, даже сам подцепил один из них ножом, по его твёрдости понял, что он остыл – зверёк тут прошёл давно.
Они с дядей всё глубже уходили в тайгу, а Дима мыслями невольно возвращался к зимовью, жалел, что не мог остаться с Витей, вслушивался в чащу – в подозрении уловить эхо дальнего выстрела.
Соболя никак не удавалось отследить, и дядя рассказывал племяннику о собачьих повадках. Объяснял, как воспитывать лайку и как за ней ухаживать на промысле.
– Если погода размякла, это не страшно, – говорил он на ходу. – Няшей собаку не подпортить.
– Няшей? – удивился Дима.
– Слякотью, грязью, – пояснил Николай Николаевич. – И чего ты лыбишься?
– У нас так называют красивых девушек.
– Как?
– Няшей.
– Ты вообще слушаешь? – нахмурился дядя. – Какие девушки? Алё, гараж, ты куда думаешь? Я тебе про что говорю?
– Да я только…
– Повтори, что слышал.
Дима повторил слова о том, что слякоть собакам не страшна. Дядя кивнул и продолжил:
– Но если при слякоти ударит мороз, собаку нельзя выпускать. Она себе лапы изрежет. Жди, пока снегом всё привалит. Понял?
Дима кивнул. Подумал, что Артёмыч наверняка отшутил бы что-нибудь о девушках, которых в городе называют няшей, – что-нибудь пошлое, но весёлое.
Дядя отвлёкся к соболиным следам, а Дима опять подумал о вороне. Как он там? Уже попал на дробь или только подлетает к зимовью?