Ворон, который меня пленил
Глава 1. Первый рабочий день
Здание городской почты было матово-черным, значительным. Над нижним входом возвышалась круглая башня, отделанная черной черепицей. По ней дружным хороводом шли маленькие круглые окна, которые прерывала большая дверь с полукруглым фрамужным окном. Перед ней располагался большой балкон, огороженный массивной балюстрадой с фигурными балясинами. На поручнях сидели каменные вороны с распростертыми крыльями.
Мы сели на балконе. Я посмотрела вниз и шаркнула туфлей по линиям солнечных часов, удобно выбитых прямо на поверхности балкона. Утро стояло солнечное. Гномон часов уверенно приближался к десятому делению.
Перекинувшись в не-ворона, хозяин почтового бюро Аний коротко мотнул лысеющей головой на дверь и вошел первым. Мужчина немного прихрамывал, но шагал быстро. Я обернулась следом и сосредоточенно засеменила за начальником, стараясь ничего не упустить. Туфли чуть проскальзывали на мерзлых камнях.
— Работать будешь здесь, — проговорил Аний.
Его голос громом прокатился по комнате и замолк. Я огляделась.
Вкусно пахло бумагой. Большую часть небольшой комнаты занимала высокая стойка из черного дерева. За ней располагался такой же черный стол, заваленный квадратиками записок. У стен стояли пронумерованные бесконечные стеллажи с небольшими квадратными полками. Большая часть полок пустовала. Мне все нравилось.
Аний прошел через дверь, встроенную в стойку, на ходу показывая, где что. Я только успевала вертеть головой, стараясь идти в шаг и не наткнуться на спину начальника.
— Тут подсобка. Старое, невостребованное, документы за тот век, кушетка прилечь. Ешь в подсобке, не при всех! Никаких крошек на столе! Тут отхожее. Вода есть. В этой стене подъемный ящик, через него будешь получать почту. Видишь веревку? Осторожнее с ним, не роняй. Конструкция деликатная, еще изобретатель Мариций делал, слышала о таком?
О Мариции я не слышала ровным счетом ничего, но на всякий случай кивнула, сообразив, что имя Аний сказал так, к слову, экзаменовать не будет. Тем временем он быстро и коротко инструктировал.
— Работа простая. Когда груз приходит, твое дело разобрать по описи, пронумеровать, разложить, записать. Никаких завалов на столе! Складывать будешь по алфавиту. Вестник прилетает, отдаешь ему первое по списку, записываешь кто взял. Как все раздашь и уже знаешь, что никто не прилетит, свободна. А пока не раздала, не дождалась последнего — сиди.
Тщательно запоминая каждое слово, я усердно кивала. Аний открыл окно подъемника, показывая мне темное жерло шахты, захлопнул створки.
— Ничего сложного. Главное, делай все по должностной инструкции. И будешь работать долго, спокойно. Как Лада.
Я покосилась на пустое потертое кресло.
Собственно, та Лада на нем и померла. Вроде как от старости.
У меня не было настолько длинного плана. Пересидеть бы год до двадцати пяти, а там… Может что и сложится в жизни.
— Учти, если ты среди вестников собралась спутника найти… — снова начал Аний.
— Не собралась. Я здесь, чтобы работать, — твердо сообщила я. — Только для этого.
Аний оглядел меня с ног до головы, как и все задерживая взгляд на рыжеватых волосах, уличающих мое неоднозначное происхождение. По лицу, движению морщин на лбу и прищуру было очевидно — сомневается.
— Иного не жди. Вестники твоего возраста — давно женаты, — все же сообщил он. Я не успела категорично возразить, что не все женщины непременно мечтают о замужестве, как Аний сменил тему. — Нянчиться с тобой у меня времени нет, на проводы лечу. Слышала, что случилось?
— Да, — тихо произнесла я, посмотрев в пол.
О несчастье слышали все. Несколько дней назад один из всеведущих принял пищу в гостях и погиб. После выяснилось, что его отравили: хозяин намеренно предложил гостю отраву, боясь, что тот узнает о его грязных делах. По договору род Воронов вот уже больше двух десятков лет не имеет право воздействовать на великородных без разрешения. Всеведущий мог прочитать преступника и спастись, но не имел права. Отравителя-то казнили, только жизнь погибшему Ворону уже не вернуть.
— Знала его?
— Нет, — я помотала головой.
— Я знал, — коротко проговорил Аний, долго глядя в окно. — Н-да…
Он шумно вздохнул, но больше о погибшем говорить не стал.
— В инструкции все написано, — он вернулся к начальственному тону. — Изучи.
Аний вытащил со стойки и вручил мне такую большую книгу, что я не сразу сообразила, как ее ловчее перехватить. Книга была форматом от надплечья до запястья.
— Чтобы не потеряли, — он заметил мое удивление размером. — Сначала обычные листки были, но попропадали, будто птицы склевали, надо ж… А эта уже десятый год держится. Кстати, о потерях. Во все глаза смотри, миса Касия! За потери буду штрафовать. Порядок соблюдай.
— Со…блюдю, — поспешно вымолвила я. Сообразив, что сморозила, поспешно поправила. — Буду блюсти!
Сделав внушительные глаза, Аний аккуратно поправил одинокое письмо на полке «А».
— Разбираешь, нумеруешь, записываешь, складываешь, — снова повторил он. — Когда отдаешь, записываешь, что отдала. Свободна, когда раздашь. Поняла?
— Поняла! — с жаром сказала я.
Душой я не кривила, действительно было все понятно. Берешь — записываешь, отдаешь — тоже записываешь. Просто.
Фыркнув, Аний повернулся.
— Устраивайся. Завтра прилечу, проверю.
Когда он улетел, я отложила инструкцию, сняла плащ, сложила в подсобку котомку с обедом, задумчиво смерила шагами комнату, слушая как скрипят старые половицы. Насчитала десять шагов от двери до подсобки, снова огляделась. Письма, стол, чужие записи, документы в подсобке…
Бюро молчало, будто прислушиваясь ко мне. Я осторожно погладила темное пошарпанное дерево стойки, ощущая кончиками пальцев, какое оно теплое, чуть шершавое…
Моя первая работа. Настоящая работа.
От мысли вдруг захотелось танцевать. Я подскочила, сделала несколько победных прыжков вокруг — теперь своего — рабочего места, упала на кресло, а потом выскочила наружу. Уперевшись в перила я с улыбкой оглядела просыпающийся город. Он показался мне приветливым, дружелюбным. Внизу шумела улица, сновали головы прохожих. А я была тут, смотрела на них сверху вниз, едва удерживая булькающее в горле тихое ликование. Оно хотело вырваться, прокричать всем, чтобы слышали и знали.
«У меня получается жить!»
Глава 2. Трудности
Таких как я за глаза называют долгосидками. Или перезрелыми. Или застойными. Перестарки еще, вот как говорят… В каждом роду находятся жестокие слова для определения статуса неудачницы. В роду Воронов — тоже.
Потому что таков Порядок. Потому что есть мелкое сито традиций, через которое так или иначе проходит девяносто девять из сотни и тот единственный, что не прошел — отбракованный камешек. Как не возмущайся, как не тужься, пытаясь пролезть через сито — то ли ячейки слишком мелкие, то ли у тебя не те бока. Исключения только подтверждают правило.
А по правилам и сто лет, и тысячу лет назад было и есть одно: однажды созревшая девица вдевает красную ленту в черные волосы и летит на свои первые посиделки. Обычно с кем-то, одной до дрожи боязно, так только очень смелые могут. Девица отправляется на посиделки под ручку с подругой, сестрой или прибивается к стайке таких же, как она — первых. Посиделки устраивают в общем доме, при каждом поселении есть такой. Порой в общем доме строго и чинно, в нем проводят суды, собрания, даже народные советы, но если посиделки… Если посиделки, только ты входишь, как в уши стрекочут веселые дудки, дребезжат колотушки, которыми кто-то ловко бьет по коленям, душно пахнет нагретым воздухом и медом, а еще — предвкушением. Предвкушение на каждом шагу, в каждом взгляде. А вдруг он? А вдруг я?
Сердце девицы замирает, а потом быстро-быстро стучит. Сначала она крепко цепляется за руку подруги или сестры, или такой же как она, но потом сама не замечает, как уже стучит туфлями, отбивая ритм, потому что танцы, потому что ноги сами несут в пляс. А там чья-то улыбка, перегляд, потом рука, горячий шепот в ухо, смех…
И половина находят пару за первые два года, оставшиеся — за следующие два-три. А одна из ста остается кусать губы и гадать, что же с ней не так. Я винила цвет. Отец мой — чистокровный черный Ворон, который однажды встретил на границе девушку из фадийского рода. Фадийцы мелкие, рыжеватые, с вытянутыми глазами-рыбками, и я родилась смеском. Немного не такая глазами, еще и размерами помельче прочих, а главное — с рыжиной, нагло пробивающейся через благородный черный. Со ржавчиной, как обидно говорят. А черные Вороны — это, прежде всего, разум. Они рациональны, они сначала смотрят. Когда смотрят — видят…
Мама говорит, надо верить и ждать. Отец не говорит ничего, но порой я ловлю в его взгляде скрытую вину за тот его нестандартный выбор, за который расплачиваться будут дети. Подружки уверяют, что я хорошенькая, что все вот-вот сложится, что мой Ворон вот-вот найдется. За глаза, наверное, судачат, что поздно уже. Я и сама знаю, что поздно. И знаю, что вовсе не хорошенькая я. Глаза-то не те, и волосы, и возраст уже…
А верить и ждать бесконечно, может только один из ста. Вера и ожидание — жестокие жернова, которые перемалывают кости каждый день, а порой — каждый час. И однажды ты ждать уже не можешь. Не в силах больше думать, надеяться или искать, ты отправляешься куда глаза глядят, куда несет ветер. Куда угодно, только бы не оставаться на месте. Лишь бы что-то делать.
Я, высокородная княгиня из рода Воронов, покинула родительский дом, сняла комнату в городе и ухитрилась найти работу.
За что браться первым было не понятно. Поразмыслив, я взялась за инструкцию. На потертой тканевой обложке золотым по черному торжественно значилось:
ДОЛЖНОСТНАЯ ИНСТРУКЦИЯ ПРИЕМЩИЦЫ ПОЧТОВОГО БЮРО
(только для служебного пользования)
На первой странице рукописно, но тщательно было выведено: