— Воистину благословен! — хором откликнулись Серов и де Пернель.
Рик подал горячий кофейник, Абд аль Рахман пригубил первую чашку и сказал:
— Девяносто курушей за сверток пойдет?
— Сто двадцать, и ни курушем меньше! — ответил Серов. — Прокляни меня Аллах, если я уступлю хоть одну акче!
Считалось, что аль Рахман ходит к рейсу Мустафе и его помощнику Пиркули, чтобы сторговать оставшееся сукно. Первая его цена была семьдесят курушей за рулон ткани, а Мустафа и Пиркули требовали сто пятьдесят. За десять последних дней цены несколько сблизились, но консенсус был еще далекой перспективой.
На крышу поднялись Деласкес и Хрипатый Боб, уселись на подушки — Мартин с привычной ловкостью, а Боб трижды проклял дом, в котором нет ни единого стула. Аль Рахман неторопливо прихлебывал кофе, сопел и жмурился от удовольствия. В Алжире, как и положено в восточной стране, спешить не любили. Наконец лазутчик допил первую чашку и произнес:
— Мои посланцы вернулись и принесли важные новости. Хвала Аллаху, все они целы. Никто не попался на глаза гиене Одноухому и его приблудным псам.
— Это говорит о ловкости и искусстве твоих людей, — сказал Серов.
— Они подобны змеям — так же стремительны, изворотливы и невидимы, — продолжил рыцарь де Пернель.
— Аллах возлюбил их, скрыв от недостойных взоров, — добавил Мартин Деласкес.
Но аль Рахман молчал, ибо все присутствующие должны были вознести хвалу его разведчикам. Вспомнив об этом, Серов покосился на Хрипатого. Тот нехотя буркнул:
— Твои пар-рни молодцы. Хр-р… Я бы отвесил каждому по дюжине линьков, да вот нет подходящего инстр-румента.
Хоть аль Рахман и был способен к языкам, но про линьки не знал и слова такого не ведал. Решив, что речь идет о награде, он благосклонно кивнул головой и принялся рассказывать.
Поместье Карамана располагалось на побережье, милях в тридцати пяти к востоку от Алжира, и было чем-то вроде удельного княжества. В бухте, хорошо защищенной от зимних штормов, стояли восемь его кораблей, а на берегу раскинулась целая деревня, где жили мастера-корабельщики и другие умельцы, знавшие, как шить паруса, лить пули, чинить оружие и снаряжение. За этим поселением, ярдах в шестистах, стояли большие дома для экипажей, окруженные валом и частоколом, а дальше начинался господский сад с апельсиновыми и персиковыми деревьями, яблонями, сливами и прочей растительностью, дарившей плоды и тень в знойные дни. Караманова усадьба, большое трехэтажное строение в мавританском стиле, находилась в саду, и с юго-запада к ней примыкали конюшни, птичники, поварни и кладовые с всевозможными припасами. На юго-востоке, ближе к предгорьям, высилась сторожевая башня римских времен, заботливо подновленная и служившая тюрьмой для самых ценных пленников. Гребцов с галер держали в крепких сараях рядом с домами пиратов, трудившихся в саду рабов — в каморках у конюшен, а для свежего и еще не рассортированного улова предназначалась яма-зиндан около башни.
К тюрьме и к дому Одноухого люди аль Рахмана подобраться не смогли, так как эта территория охранялась бдительной стражей и свирепыми псами. Лазутчики явились в деревню у бухты под видом ищущих работу подмастерьев и осмотрели укрепления в разбойничьем поселке, загоны для невольников-гребцов, сад и службы — от конюшен до последнего курятника. Еще послушали разговоры в кофейнях, у колодцев, в мастерских, и эта информация оказалась самой ценной. Ее аль Рахман приберег напоследок.
— Госпожа, о которой ты спрашивал, похищенная Караманом, — да возьмет Иблис его душу! — точно в его доме. Еще зимой он повелел прислать из деревни опытных женщин и лучших повитух, и они находятся при той госпоже неотлучно, и даже к семьям их не отпускают. Но всем известно, что та госпожа — алмаз среди красавиц, махвеш, фезли, лямин![94] — Аль Рахман в порыве чувств поцеловал кончики пальцев. — Она предназначена в дар дею Гассану Чаушу после того, как разрешится от бремени. Дей об этом знает — так говорил мой человек во дворце, носитель опахала над владыкой. И еще он сказал, что дей ждет ее с нетерпением.
Серов скрипнул зубами и пробормотал проклятие. Потом спросил:
— Эта госпожа такая ценность, что дей отпустит за нее Караману все провинности? Кстати, в чем они состоят? Он не платил портовых сборов и пошлин?
Абд аль Рахман важно погладил бороду:
— Пошлины — это одно, и Караман, как многие рейсы, старался от них уклониться. Но есть за ним вина гораздо большая — он был приятелем прежнего дея Шабана и поддерживал его вооруженной рукой. Когда кишки Шабана все же увидели свет и власть досталась Гассану Чаушу, Караман решил, что новый дей долго не усидит во дворце, а значит, не нужно проявлять к нему почтения. Аллах видит, как он ошибся! Такую ошибку золотом не искупишь… ни золотом, ни дорогими камнями, ни благовониями или редкими тканями… Тут нужен особый дар! А дей Гассан Чауш падок на женщин — особенно на тех, у кого волосы светлые, а глаза голубые.
— Падок… хр-р… не знает, что в девчонке кр-ровь Бр-рукса… Да она ему глотку в пер-рвую же ночь пер-рережет! — заметил Хрипатый, но для Серова это было слабым утешением.
— Что узнали про других людей? — спросил он. — Я описал их тебе, почтенный аль Рахман. Их видели среди невольников?
— Нет, мой господин. Я обещал своим помощникам по пять золотых в награду, и их зоркость превосходила зоркость сокола… Но похожих людей нет среди гребцов и тех, кто работает в саду, на конюшнях и в других местах. А еще я готов поклясться бородой пророка, что Караман — да сожрут его джинны! — не продал их на Бадестане[95]. Он привез много рабов и торговал ими зимой, но таких, как ты говорил, среди них не попалось. Должно быть, они сидят в зиндане или в башне.
— Помоги Господь им и нам, — сказал де Пернель и перекрестился. — Если они в тюрьме, мы их выручим.
— Это не так-то просто. — Покачивая головой, аль Рахман отхлебнул кофе. — Не так-то просто, мой господин, ибо мои посланцы, возвратившись, сообщили нечто странное. Я бы сказал, много странных вещей. — Он принялся перечислять, загибая пальцы: — Во-первых, все псы Карамана при нем, хотя обычно он отпускал их повеселиться в наш чудесный город. Но в этот раз не отпустил — кормит, поит и держит при себе! Во-вторых, в деревне толковали, а мои помощники слышали, что он получил весть о разорении своего дома на Джербе, и теперь стража у него удвоена, он рассылает дозорных на запад и восток, и особые люди следят за морскими водами. И наконец, в-третьих, он не вышел в море, хотя бури уже стихли, персиковые деревья расцвели, и многие рейсы отправились за добычей. Он ведет себя так, мои господа, словно боится мести какого-то могущественного человека… — Старый лазутчик погладил бороду, вскинул глаза вверх и будто про себя пробормотал: — Слышали во многих городах Магриба… я слышал и другие тоже… и, думаю, слышал Караман, пес из псов… Серов нахмурился:
— Что слышали? Говори без недомолвок, почтенный! Мы тебе достаточно платим!
— Слышали, что некий рейс Сирулла, явившийся из западных стран, разыскивает женщину по имени Сайли… Но это, клянусь Аллахом, не мое дело! К тому же я стар и быстро забываю имена.
— Полезная привычка, — заметил Серов. — Значит, ты говоришь, что у Карамана восемь шебек и все их экипажи сейчас в поместье? Это сколько же народу?
— Тысячи полторы или две, мой господин. Большая сила!
— Большая, — согласился Серов. — Так возьмешь сукно по сто десять?
— Сто. Только из уважения к тебе, светоч Аллаха.
— Сто пять, и разгрузка за твой счет.
— Ах-ха… — вздохнул аль Рахман. — Даже сам Пророк тебя не переспорил бы… Сто пять. Договорились!
Они ударили по рукам, и старый лазутчик удалился. Солнце садилось, и над алжирскими крышами повеяло свежим морским ветерком. На небе бледным призраком замаячила луна, потом вспыхнули первые, по-южному яркие звезды, и темно-синий хрустальный кубок ночи накрыл город, прибрежную равнину и хребет Джурджуры, встававший на горизонте непроницаемой черной тенью. С минаретов ближних мечетей раздались призывы муэдзинов, и им тут же начали вторить другие протяжные голоса, призывая горожан повернуться к Мекке, пасть на колени и восславить Аллаха. По его соизволению конец света еще не наступил, день прожит, и завтра, если он не решит иначе, наступит новый день и принесет кому-то радость, а кому-то горе. Все в руках Аллаха!
Но в этот час Серова не занимали мысли о божественном. Он побарабанил пальцами по столу, переглянулся с де Пернелем и задумчиво сказал:
— Полторы или две тысячи… в полной боевой готовности… Это значит, что прямая атака невозможна.
— Согласен с вами, мой друг. — Рыцарь склонил голову. — Если мы нападем со всей силой и если даже получим помощь от великого магистра, за недолгий срок их не одолеть. У Карамана будет время — и как он поступит? Что сделает с вашей супругой и другими пленными? Господь видит, мы можем лишь гадать…
Хрипатый пошевельнулся. Его профиль в темноте походил на личину дьявола.
— Чего гадать? Пошлет своих ублюдков, и те всадят Уоту и нашим парням по пуле в печенку! — Он повернулся к Серову. — Что будем делать, капитан? Все же вызовем Тегга с «Вороном»?
— Нет. Действовать надо быстро и тайно. Обойдемся своими силами.
Серов не стал вдаваться в подробности и объяснять, что небольшая группа подготовленных людей может добиться успеха там, где завязнет полк или дивизия. Тактика спецназа была неизвестна в эту эпоху, однако его бойцы не уступали «зеленым беретам», «морским котикам» и прочим героям голливудских сериалов. Пожалуй, даже превосходили их — его корсары не боялись ни крови, ни лишений, и трупов на счету у каждого было столько, сколько не снилось роте спецназовцев. «Жестокое время, жестокие нравы, — подумал Серов. — Пожалуй, у царя Петра будет то же самое…» Этот государь не прятался в дворцовых покоях, а лично водил гренадеров в атаку.