В его голосе было нетерпение и любопытство, отголосок раздражения, и Джаред понял, что у него снова встал. Встал на это хорошенького, язвительного гота, разодетого как персонаж Уильяма Гибсона из 1890 х. Возможно, встал и на его высокомерную стерву-близняшку.
— В самом деле, Джаред. Бенни прав. Кругом полно нехороших людей, — голос раздался прямо из-за спины. Он обернулся слишком быстро, едва не потерял равновесие, почти упал лицом вниз на разбитую мостовую. Лукреция стояла у старого холодильника, хотя он готов был поклясться: она шла первой и уже исчезла во тьме переулка перед своим братом.
— Как… как ты это сделала?
Она просто улыбнулась.
— Как я уже говорил, — усмехнулся Бенни, — она позерка. Прочла как-то книжку, вот и все.
Лукреция прошла мимо Джареда, все еще загадочно улыбаясь, снова взяла его руку и все трое углубились во мрак.
Глаза Джареда закрыты, и он молчит почти час. Позволяет воспоминаниям окутать себя, как илу на глинистом речном дне, как дождю, падающему на улицу Урсулинок, стучащему по крыше и в окно квартиры. Лукреция нашла серебряную щетку и расчесывает его длинные волосы на своих коленях.
— Расскажи мне все, что знаешь, — говорит он наконец, и щетка нерешительно замирает в его волосах.
— Это немного, — говорит она миг спустя. — Полагаю, немногим больше, чем тебе уже известно, Джаред.
Он открывает глаза и пристально наблюдает за лицом Лукреции, когда задает вопрос:
— Хэррод знал, что я не убийца, не так ли?
Она вздрагивает, когда он произносит имя окружного прокурора, вызывая образ сероглазого обвинителя — Джона Генри Хэррода, холодного, как нож мясника и жесткого, как ухмылка голодного волка из мультфильма.
— Я искренне думаю, что ему было похуй. Ему нужен был убийца, и ты подходил. Ничего личного…
— Чушь собачья, — говорит Джаред, снова закрывает глаза, зная, как ее ранит резкий тон и не желая видеть боль на ее лице, зная, что это трусость и все равно не глядя. — Хэррод убил двух зайцев одним выстрелом. Избавился от гомика-художника и осчастливил всех гомиков-избирателей разом.
Лукреция опять принимается расчесывать его волосы долгими плавными движениями, как будто все еще есть шанс успокоить его, принести хоть каплю жгучего утешения. Говорит очень тихо:
— Убийства продолжаются, Джаред.
Теперь он безмолвно и неверяще уставился на нее в ожидании продолжения.
— Телевидение и газеты уделяют им не слишком много внимания. Стараются замять, думаю, говорят, это подражатель. Никому не хочется думать, что произошла ошибка, особенно когда…
Она умолкает, поворачивает голову к кровати и ворону в изножье. Джаред заканчивает за нее.
— Особенно когда человек, которого посадили за них в тюрьму, недавно получил три дюйма заточки в живот и похоронен на кладбище Лафайет.
— Да, — шепчет она, и ворон каркает.
Жилье близнецов занимало целый верхний этаж одного из двух домов, образовывавших переулок. Джаред оглянулся туда, откуда они пришли, на тусклый свет улицы, пока Лукреция отпирала стальную противопожарную дверь вынутым из сумочки старинным бронзовым ключом. Дальше оказалась лестница, по которой едва можно было пройти, не поворачиваясь боком. Наверху была еще одна стальная дверь, на сей раз с глазком и тремя засовами. Лукреция вытащила другие ключи и отперла их один за другим; дверь издала сухой скрежет и медленно распахнулась. Она пошарила рукой по стене и щелкнула выключателем. Высоко под стропилами вспыхнул ряд обнаженных ламп.
— Ого, — пробормотал Джаред, переступая через порог вслед за Бенни. — Вы, ребята, ничего не делаете наполовину, да?
— В чем тогда был бы смысл? — спросил Бенни, но Джаред его не слушал, полностью захваченный тем, во что они превратили второй этаж старого склада — отбросы города, переплавленные в невероятную элегантность, неправдоподобная роскошь, созданная из мусора. Части сданных в утиль машин и непонятных механизмов, сваренные в столы и шкафчики, полупрозрачные занавеси из умело гофрированного пластика вместо ширм, битое стекло в известке драгоценностями блестит со стен. Единственным предметом мебели, служившим своей изначальной цели, казалась огромная кровать под балдахином в центре помещения. Все было покрыто влажно поблескивающим лаком, черным и красным.
— Присаживайся, — Бенни указал на кресло рядом с кроватью. — Мы принесем выпить.
Джаред был чересчур пьян и изумлен для неповиновения. Кресло было обито мятым бархатом темного пурпура, а хилый каркас состоял из похожих на человеческие костей, скрепленных эпоксидкой и металлическими штырями.
— Они настоящие? — поинтересовался он вслед близнецам, скрывшимся за одним из полиуретановых занавесов. Смутные, туманные фигуры двигались, казалось, под холодными маслянистыми волнами.
Раздался звон льда и Лукреция отозвалась:
— Конечно, настоящие.
Джаред уставился на подлокотники — длинные кости, руки скелета, одна воздета к потолку, другая тянется к непокрытым половицам.
— В этом городе гораздо легче найти настоящие кости, чем искусственные, — добавил Бенни.
— Знаете, — Джаред заговорил только чтобы заглушить собственное воображение, — многие люди сочли бы это больной херней.
Бенни проскользнул через невидимую прорезь в пластике со стаканом в каждой руке.
— А ты, Джаред По? Ты один из этих людей? Ты считаешь это больной херней?
Джаред принял свой напиток — виски со льдом, — осторожно отпил. Бенни громко вздохнул и покачал головой.
— Пей, несмышленыш. Мы ничего не подмешали и привели тебя сюда не для того, чтобы отравить.
Янтарный виски приятно обжигал глотку, незнакомый сорт, видимо, кое-что подороже, чем он привык пить.
— Очень и очень впечатляет, — сказал он, делая еще один глоток.
— Что именно? — спросила Лукреция. — Наша квартира или виски?
— На ваше усмотрение, — ответил Джаред.
— Большую часть мы сделали сами, — сказал Бенни, устроившись поближе, на углу кровати. — О, не это, конечно, — он похлопал по кровати. — Ее мы нашли в антикварной лавке на улице Мэгэзин. Копили несколько месяцев, но оно того стоило…
Он позволил остатку фразы двусмысленно затихнуть.
Лукреция села рядом с братом и отпила из своего стакана. Вновь Джареда поразило их сходство: мужское и женское отражения одного изящного образа.
— Итак, мистер Джаред По, что же вы фотографируете? — Лукреция обвила рукой талию брата.
— Ну, — он следил за каждым ее движением. Эрекция начинала доставлять неудобства, и он заерзал в кресле из костей и бархата. — Зависит от того, надо ли платить по счетам. Если задолжал за квартиру, то в основном свадьбы и детишек…
Бенни состроил гримасу отвращения и закатил глаза.
— А в остальное время? — подтолкнула Лукреция.
— В остальное время… я составляю портфолио кладбищенской скульптуры и архитектуры девятнадцатого века, — Джаред сделал паузу и почти неохотно сделал смущенное или виноватое признание. — Иногда людей, которых я там встречаю.
— Ага, — глаза Бенни внезапно засверкали, он оживился. — Видишь, Лукреция? Я знал, что он не очередной неудавшийся гомик-художник.
— Я бы не торопился с выводами, — Джаред нахмурился. — Вы когда-нибудь замечали, сколько народу снимает местные погосты?
— Вопрос в том, — Лукреция обращалась не к Джареду, но к брату, — хорош он или нет.
— Вкладывает ли душу, — добавил Бенни. Он допил и поставил стакан на пол у своих ног. Кубики льда звякнули друг о друга.
— Что вы имеете в виду?
Лукреция пожала плечами.
— Кто угодно может навести объектив и нажать на кнопку, Джаред. Чертовы янки-туристы на экскурсионных автобусах делают это каждый божий день. Вопрос в том, по-настоящему ли ты понимаешь…
— Мертвых, — закончил ее мысль Бенни. — В конце концов, это их дома ты запечатлеваешь на целлулоиде и бумаге, верно?
Джаред с секунду смотрел в его глаза, не отвечая, внезапно чувствуя себя растерянным и глупым, не находящим слов и вообще не в своей стихии. Они были такими же, как у сестры — настороженная бриллиантовая зелень, зелень неграненых изумрудов.
— Верно, — произнес он наконец, наполовину забыв вопрос. — Верно.
— Потому что недостаточно оценить мертвых, — сказал Бенни. — Просто украсть их обличье и назвать это искусством. Нет, тут должно быть…
— Понимание, — сказала Лукреция, и Джаред осознал, что у него мурашки от их привычки заканчивать предложения друг за друга.
— Истинная эстетика мертвых нуждается, нет, требует, чтобы художник обращался с ними не просто как с объектами. Он должен видеть и изображать их как динамическую противоположность жизни, а не опустошенные сосуды, лишенные всего, кроме способности внушать нам беспокойство и страх собственной смертности.
— И он называет меня позеркой, — сказала Лукреция, рассеянно помешивая пальцем льдинки в своем виски.
Джаред был занят попыткой проанализировать слова Бенни сквозь завесу алкоголя, затуманившую его мозг. Тряхнул головой:
— Нет, то есть, конечно, очень красноречиво…
— О да, разве не восхитительно, что кто-то может быть сразу и умным, и красивым? — промурлыкала Лукреция, и коснулась губ брата влажным от виски пальцем.
— Но мы ведь привели его не только для профессиональных бесед, не так ли? — спросил Бенни, и она легко поцеловала его в щеку, покачав головой.
Джареду внезапно стало жарко, он понял, что краснеет и что близнецы, наверное, заметили.
— Это было бы ужасно, ужасно грубо, — сказала Лукреция. Бенни повернул голову и на сей раз по-настоящему поцеловал ее в губы. Бугор на джинсах Джареда отреагировал так, словно к нему была привязана невидимая струна и кто-то ее резко дернул.
— Не знаю, — Бенни отодвинулся. Ниточка слюны, соединявшая губы двойняшек, блеснула в ярком свете. — Может, ему не по плечу. Может, мы ошибаемся и он обыкновенный выпендрежник.
Джаред с трудом сглотнул, у него вдруг пересохло во рту и в горле. Хорошо бы в стакане что-то оставалось, но не портить же такой момент просьбой о добавке. Он нервно заерзал в странном кресле.