— Для владеющих символом переход легок, — он делает паузу, и добавляет как бы сноской, — переход из страны живых в страну мертвых.
— А что за символ? — спрашивает Лукреция, но он лишь пожимает плечами.
— Зависит. Им могут быть многие вещи, — он возвращается к книге. — У Вейкера есть упоминание, отрывок из сказки, как он думает, изначально венгерской или валашской.
Теперь Аарон читает медленно, переводя для нее с листа:
— По поверьям этого народа когда человек умирает, ворон уносит его душу в страну мертвых. Но иногда случается нечто настолько плохое, что с ней уносит и огромную печаль, и душе нет упокоения. Тогда, бывает, ворон приносит эту душу обратно в страну живых — отомстить тем, кто в ответе за ее неупокоение. Пока дух преследует только виновных, ворон защищает его, и ни человек, ни зверь, ни другие злые духи не причинят ему вреда. Но если дух свернет с этой узкой дороги, ворону придется покинуть его, и дух останется скитаться в мире живых один навсегда, призраком или выходцем с того света.
Аарон по привычке проводит пальцем по переносице, поправляя отсутствующие очки, закрывает книгу и кладет на стол между ними.
— Итак, в данном случае, полагаю, символом является боль души и связь этой боли с живыми.
— Боже, — шепчет Лукреция, глядя на черную книгу Аарона Марша.
— Лукреция, это всего лишь сказка. Сказка народа, который верил, что самоубийцы становятся упырями.
На миг ей хочется рассказать ему остальное, каждую подробность появления Джареда в квартире и мысли, которые она могла читать в нервном птичьем разуме. Хочется, чтобы другой, кто угодно, узнал, что она видела и пережила. Миг проходит. Если она собирается помочь Джареду, времени остается не так много.
— Благодарю вас, доктор Марш, — говорит она, отодвигая стул. — Спасибо за помощь и прошу прощения, что разбудила вас с Натаном…
— Сказка, Лукреция. И все.
Она отвечает улыбкой, пускай больше напоминающей болезненную гримасу.
— Мне пора.
У Аарон вид сомневающегося человека, будто он думает — звонить врачу или в полицию. Но она уже вышла в коридор, и он идет следом, бормоча о шторме, что там говорили о нем по радио. Вместе они спускаются по скрипучей лестнице и проходят мимо побитого молью додо в тюрьме из стекла и клена. Аарон отпирает дверь, пока она надевает мокрое пальто и забирает зонтик.
— Будь осторожна, — говорит он, когда Лукреция переступает порог, в дождь.
— Это всего лишь сказка, — отвечает она. Аарон кивает с оптимизмом, означающим, что он по крайней мере хочет верить в ее искренность. — Со мной все будет в порядке.
А потом он прощается, и дверь «Ока Гора» захлопывается со звяканьем, и Лукреция остается одна на мокрой улице, жаждущей рассвета.
После рассвета не прошло и часа, и если у Фрэнка Грея бывали похмелья хуже, то сейчас слишком болит голова, чтобы вспомнить. Его партнер за рулем. Когда патрульная машина сворачивает с Канал на Св. Чарльза, дождь с силой обрушивается на лобовое стекло и остается только удивляться, как оно не треснуло. Голова лопается по швам, кажется, простые капли воды разбили бы ее на тысячу осколков. В желудке что-то поднимается и опускается, как порывы ветра.
— Господи, Уолли, — говорит он, и его собственный голос отдается в голове эхом, отражается от хрустальных сводов черепа. — Может, хоть попытаешься не ловить каждую рытвину?
Уоллес Тибодо его партнер уже больше года — грузный седой чернокожий мужчина, десятью годами старше Фрэнка. Уоллес Тибодо ненавидит пьющих полицейских почти так же сильно, как купленных. Он уже не раз повторял это Фрэнку.
— И что это было вчера? — Уоллес щурится, вглядываясь в дождь, одной рукой вытирает запотевшее стекло. — Скипидар с бензином и одеколон вдогонку?
Фрэнк смотрит в окно на белоколонные дома вдоль улицы, полускрытые пеленой дождя, и кряхтит в ответ.
— Ну, сэр, ежели вам есть чем проблеваться, то извольте сделать это до приезда в парк. Чую, нас ждет скверный труп.
— Я в норме, — Фрэнк трет место между глазами, где пульсирует боль.
— Да, ты выглядишь нормально. Именно на норму ты и выглядишь.
Мимо проезжает трамвай, размытое облако красного, зеленого и вращающихся колес. Фрэнк стонет.
— Ты водишь как старуха. Нас даже трамваи обгоняют.
— Не видно ни хрена, Фрэнк. У нас тут ураган приключился, если ты не заметил.
Фрэнк припоминает, как отключился перед телевизором. Прогноз погоды и симпатичное белое завихрение на снимке Мексиканского залива.
— Ах да, — мычит он.
Фрэнк погружается в полудрему на несколько минут. Просыпается, когда они проезжают почти-как-из-Лиги-Плюща кажется щитом против безнравственности и медленно, но неизбежно подступающего со всех сторон разложения. Уоллес паркуется за хондой помидорного цвета и поворачивается ко входу в парк Одюбон на другой стороне улицы, за трамвайными путями. На Св. Чарльза уже четыре полицейских машин, в парке, должно быть, еще больше. Дождь смягчает красно-голубые мигалки, и Фрэнк даже в состоянии их вынести.
— Ты точно в порядке? — спрашивает Уоллес, застегивая плащ. — Я не хочу объяснять, с чего это ты все место преступления заблевал.
Вместо ответа Фрэнк открывает дверь и выходит под сплошную на первый взгляд стену падающей воды. Такой дождь и на Ноя бы произвел впечатления. За секунды промокаешь насквозь. Впрочем, холодная влага слегка оживляет и он думает, может, еще удастся справиться.
Уоллес взял зонтик, но ветер задувает капли прямо под него. Детективы шлепают по лужам глубиной до лодыжки и переполненным сточным канавам к одной из патрульных машин. Коп на водительском месте приоткрывает окно сантиметров на пять.
— Мы опередили экспертов? — спрашивает Уоллес. Фрэнк подставляет лицо дождю, открывает рот и высовывает язык, как делал когда-то в детстве. Но у дождя совсем не тот вкус что в воспоминаниях — бензин или химикаты, он сплевывает на асфальт.
— Кажется, да, — отвечает полицейский. — Но я вас, парни, заранее предупреждаю, если еще не слыхали: грязное дельце. Я хочу сказать, все кишки наружу. Просто радуюсь, что дождь и нет солнца, понимаете о чем речь?
— О да, — говорит Уоллес. — Понимаем.
Фрэнк снова сплевывает, но химический привкус дождя во рту навязчивей горелого куриного жира.
Коп снова закрывает окно, и Фрэнк плетется за Уоллесом в парк через вход между двумя каменными столбами. Дождь начинает стихать, переходя в обычный сильный ливень.
Фонтан всего метрах в тридцати от входа, мрамор, бетон и позеленевшая обнаженная скульптура: бронзовая женщина балансирует на бронзовом шаре, руки широко раскинуты, словно это она призвала бурю ради своих тайных целей. Два бронзовых ребенка у бортиков фонтана, по одному с каждой стороны от женщины — маленькие голые мальчики верхом на черепахах. Фонтан уже оцеплен ярко-желтой лентой, натянутой вокруг неровного кольца деревянных заграждений. Лента хлопает на ветру, в любой момент готова сорваться в пасть прожорливой бури.
Фрэнк и Уоллес показывают свои значки. Один из патрульный кивает и подходит как раз в тот момент, когда особенно сильный порыв ветра встряхивает и выворачивает наизнанку зонт Уоллеса.
— Блядство, — ругается он, и Фрэнк ухитряется издать смешок, от которого голову пронзает боль.
— Ты и так промок, Уолли.
Но Уоллес угрюмо оглядывает испорченную вещь и бросает на землю, где та вздрагивает и подпрыгивает на ветру. Черный зонтик напоминает какую-то инопланетную летучую мышь. Фрэнк отводит глаза, переступает через ленту и впервые видит то, что поджидало их в фонтане.
— Боже м…
Уоллес отворачивается, кашляет в ладонь. Но Фрэнк отвернуться не в силах. Он стоит, уставившись на красно-розовую воду и плавающие в ней сырые ошметки.
— Впечатляет, нет?
Фрэнк лишь кивает, не глядя на говорящего.
— Кто прибыл первым? — спрашивает он, судорожно сглотнув. Борется с поднимающейся в горле кислой тошнотой. Его поражение — вопрос времени, но тогда он хоть сможет сказать, что боролся сколько мог и Уоллес не будет слишком наезжать.
— Мой партнер и я. Мы ничего не трогали — говорит полицейский. — Конечно, из-за этого проклятого дождя все равно не имеет значения.
— Кто сообщил? — Фрэнк с силой кусает свою нижнюю губу. Немного боли против бунтующего желудка.
— Вон там, — патрульный указывает на старика в дорогом плаще и зеленых галошах. Тот сидит на металлической парковой скамейке, держа на поводке дрожащую чихуахуа. Собака тоже одета в плащ из ярко-желтого пластика. Парочка полностью окружена полицейскими с зонтиками, столпившимися, чтобы защитить старика и его собачку от дождя.
— Он позвонил в 911 полчаса назад.
Фрэнк поднимает руку, чтобы полицейский умолк, и делает шаг к фонтану.
— Мне недостаточно платят для такого дерьма, — говорит Уоллес за его спиной, но Фрэнк не в силах оторваться от воды цвета вишневой газировки. Это почти как одна из трехмерных головоломок, бессмысленный набор красного, черного и белого, как будто стоит только найти верный угол, и оно сложится во что-то человекоподобное. Что-то, бывшее человеком. Бело-серая петля кишечника, колтун черных волос, похожий на какую-то диковинную водоросль, — ускользающие фрагменты, из которых почти можно сложить целое.
— Там мусорные мешки валяются, — говорит патрульный, кивая в направлении корявого дуба по другую сторону фонтана. — На них остатки крови и прочего, так что, наверное, убийца привез в них всю эту пакость и вывалил в воду.
Кто-то дергает Фрэнка за рукав. Он вздрагивает, но это лишь Уоллес. Одна рука по-прежнему прикрывает нос и рот, на фонтан разве что взгляд бросит.
— Отойдем на минутку, а, Фрэнк? Пожалей себя. Ты уже зеленый весь…
Он отталкивает руку Уоллеса. До фонтана всего один шаг, и вот он уже смотрит прямо вниз, в суп из дождевой воды, мяса, костей и хрящей, органов и мускулов, разделанных как отбросы мясника. Порыв ветра настолько силен, что на секунду Фрэнку кажется: его приподнимет как брошенную газету и швырнет в растрепанные ветви деревьев или унесет в высь над городом, подальше от раскинувшихся перед ним зверств. Но ветер стихает, а он по-прежнему тут.