Вороний остров — страница 2 из 10

Разрыв

Ранее

Впервые Ребекка заявила отцу, что хочет стать врачом, когда ей только-только исполнилось пятнадцать лет. Ответ Генри Мерфи был вполне предсказуем: он не скрыл от дочери, что предпочел бы для нее службу в полиции, потому что, по его словам, «она ничего не боится и любит задавать вопросы, чтобы докопаться до сути». Сам он видел в работе полицейского свой единственный выбор после выхода в отставку из армии. Как представлялось Ребекке, за те семь лет, что она провела в разлуке с отцом, он подзабыл, на что способна его дочь, и, возможно, посчитал, что у нее не хватит целеустремленности и терпения, чтобы выучиться на врача. А еще отец ее обожал и не хотел, чтобы она испытала то разочарование, которое выпало на долю Джонни.

Насколько Ребекка помнила, Джонни всегда хотел стать писателем и в его комнате вечно громоздились старые книги в бумажных переплетах, которые он читал от корки до корки. Он любил научную фантастику и мистические триллеры, но главной его страстью была история: образцами для подражания для Джонни стали Джеймс Миченер и Кен Фоллетт, а любимым романом – «Столпы земли» последнего. После школы Джонни пошел учиться в Бруклин-колледж по специальности «английский язык и литература», а когда вернулся домой, то сразу же взялся за написание своего собственного «великого американского романа». Он творил на веранде их нью-йоркского дома, и результатом его трудов стало эпическое повествование на семьсот страниц, действие которого происходило в 1624 году, когда первые переселенцы из Голландии высадились на южную оконечность современного Манхэттена. Написав роман, Джонни уже видел его в списке бестселлеров, а себя – путешествующим по стране и подписывающим его бесчисленные экземпляры восторженным читателям. В результате вместо очередей в книжных магазинах он получил внушительную стопку писем с отказами от издательств. Мечты Джонни обернулись крахом: через полтора года после окончания работы над романом он сложил листы рукописи в коробку, пинком ноги отправил ее пылиться под кровать и устроился продавцом в магазин электроники в Бэй-Ридже. Выручка этого заведения за год составляла примерно столько же, сколько сеть «Радио Шэк»[10]зарабатывала за час. В то время Ребекка часто задавалась вопросом, как ее отец воспринимает происшедшее с Джонни, но, когда сама стала матерью, поняла простую истину: мы хотим самого лучшего для наших детей, когда они вырастут, – любимой работы, идеальной личной жизни, – но боимся, что на этом пути их подстерегают разочарования, и стремимся защитить их от крушения юношеских надежд.

Надо сказать, что Ребекка отца отнюдь не разочаровала и успешно выучилась на врача.

Через год после того, как она познакомилась с Гаретом в баре на Мэдисон-авеню, ее приняли в знаменитую Нью-Йоркскую школу медицины. Спустя четыре года она поступила в ординатуру Нью-Йоркской пресвитерианской больницы, а в ближайшее Рождество Гарет пригласил ее в шикарный ресторан с видом на Централ-парк и сделал ей предложение.

Их помолвка продолжалась целых пять лет. В течение всего этого времени постоянно звучали разговоры о том, что пора бы назначить дату свадьбы, но оба были так заняты собственным карьерным ростом, что все время ее откладывали. И только гибель Майка в автокатастрофе заставила их наконец-то принять решение перед лицом «великой неопределенности», с которой они так внезапно столкнулись в жизни.

Они поженились в католической церкви – той, что в Дайкер-Хейтс. Отец Ребекки всегда настаивал на том, что он настоящий ирландский католик. Это заявление соответствовало истине только в той части, что фамилия у него была Мерфи и что его дед и бабушка были родом из Донегала. Но дома об ирландских корнях Генри не слишком-то вспоминали, а все родственники Фионы (исходя из подслушанного Джонни разговора его отца по телефону) по своему вероисповеданию были Свидетелями Иеговы из Эссекса.

Но даже с учетом всего этого проведение церемонии по католическому обряду обрадовало не только Гарета и его семью, но и сделало отца Ребекки по-настоящему счастливым. Тогда Ребекка не задумывалась об этом, но, когда отец вскоре заболел, она поняла, насколько ему было важно повести свою дочь к алтарю «по всем правилам». Возможно, что он подсознательно уже чувствовал в себе болезнь, которая тихо сжирала его изнутри, а может быть, он внезапно осознал, что смертен, и его возвращение к вере и обычаям предков приобрело для него первостепенное значение.

– Давненько я сюда не захаживал, – тихо сказал он в день свадьбы Ребекке, когда они подъехали к церкви на машине, – Надеюсь, он меня простит.

– О ком ты говоришь, папа? – с недоумением пробормотала она, искоса глядя на отца сквозь фату.

Он не ответил, но она проследила за его взглядом, устремленным на фасад церкви, и все поняла. С высоты на них взирал Христос – статуя над входом в храм.

Значит, имелся в виду «Он» с большой буквы.

– Об этом не беспокойся, – заявила Ребекка, сжимая руку отца и думая, что у того просто разыгрались нервы. – Тебе не за что просить прощения, папа.

В этот момент она поняла, что на самом деле не знает, так ли это. Она понятия не имела, скольких он убил во Вьетнаме, скольких застрелил, будучи полицейским. Конечно, ни то ни другое не доставило ему ни малейшего удовольствия и он не считал нужным распространяться о таких вещах дома, пока его дети росли. Он резонно полагал, что того, что он рассказывал им о вьетнамской войне и о работе полицейского, будет достаточно для удовлетворения их любопытства, а большего им знать не следует, ведь им предстояло жить с осознанием того, что мать их бросила. Кстати, правда о супружеской жизни ее родителей была еще одной большой тайной. Ребекка спрашивала себя: а вдруг причиной бегства Фионы стал Генри – ее муж и отец ее детей, – но никаких доказательств этому не нашла. Отец всегда твердил, что решение Фионы стало для него полной неожиданностью, и Ребекка полностью возложила вину на мать. Так ей было проще жить…

Возвращаясь к свадьбе, нельзя было не признать, что она прошла великолепно. Перед гостями отец произнес удивительно искреннюю и теплую речь, которая всем понравилась и благодаря его ирландскому юмору совсем не звучала напыщенно. Генри редко выступал публично, и Ребекка порадовалась, как естественно звучал его голос. Он был в меру остроумен и в меру трогателен, шутки, пусть и достаточно предсказуемые, были произнесены с любовью. Он упомянул Фиону, но только вскользь, что Ребекку вполне устраивало, а когда они садились за праздничный стол, Гарет повернулся к ней, поцеловал в щеку и произнес: «Как же мне повезло стать частью вашей семьи!»

В те времена, произнося такие вещи, Гарет отнюдь не лукавил. Он хорошо ладил со своими родителями, хотя его отец бывал иногда весьма суров и требователен, но с Генри у него установилась по-настоящему крепкая связь. Когда гости разошлись, именно Гарет нашел отца Ребекки сильно захмелевшим, утомившимся и спящим в углу и именно Гарет помог ему дойти до машины и проследил, чтобы тестя довезли домой в целости и сохранности.

Когда брак Ребекки и Гарета стал рушиться, ей было бы проще считать, что таких моментов в их отношениях вообще не было. Но, как ни крути, они были, и каждый из них воспринимался как краеугольный камень прочного и надежного фундамента.

А потом в этом фундаменте завелась гниль.

И только тогда Ребекка осознала, что совсем не знает, каков Гарет на самом деле.

14

Вернувшись в магазин, ставший ее пристанищем, Ребекка минут десять потратила на то, чтобы открыть входную дверь изнутри. Она больше не хотела лазать в окно. Когда у нее это получилось, она втащила внутрь матрасы, внесла одеяла, чайник и микроволновку и с удовлетворением отметила про себя, что с потолка больше не капает.

Растянувшись на матрасе, Ребекка почувствовала прилив гордости за то, как ей удается справляться с ситуацией: у нее было где спать, были припасы, выстроившиеся в ряд на прилавке, ей удалось найти работающую водопроводную колонку в поле за магазинчиком рыболовных принадлежностей, и еще до заката солнца она смогла наполнить водой ведро, позаимствованное в магазине.

Но до того как Ребекка заснула, эйфория закончилась вместе с адреналином в ее крови и в голову снова полезли навязчивые мысли – сначала о дочерях, а потом о Джонни, – и она снова начала погружаться в отчаяние. Заканчивался ее второй день в одиночестве и полные третьи сутки пребывания на острове. Прошло две ночи с тех пор, когда она видела хотя бы одну живую душу. Никто не пришел ей на выручку. «Если бы на остров отправили спасателей, они бы уже были здесь, – подумала она. – Получается, что я в ловушке».

Ребекка встала и подошла к двери. Поверхность океана блестела и переливалась в ночи, а все прочее вокруг нее тонуло в полной темноте. Потом ей показалось, что где-то вдали она увидела свет – короткую вспышку, а потом еще одну – и она целый час простояла в дверях, вглядываясь во тьму, но ничего подобного больше не повторилось.

Мысль о том, что где-то рядом с берегом или по проливу может проходить судно, не оставляла ее, поэтому она взяла фонарь и вышла на улицу. Джонни рассказал ей, что электричество в дома на Мейн-стрит и в гавань подавалось от центральной линии электропередач, построенной еще в семидесятых годах, когда на острове массово принимали туристов. Были даже планы охватить централизованным электроснабжением всю территорию острова. Поэтому-то в магазине дизель-генератора не было. Электричество поступало из какого-то внешнего источника. Соответственно, Ребекке нужно было найти распределительный щит и включить рубильник.

Если ей удастся включить свет в магазине, она может оставить его на всю ночь, и тогда ее пристанище будет светить во тьме подобно маяку… Кстати, о маяке… Ребекка схватила карту и убедилась, что маяк на острове действительно есть и находится на восточном побережье. Он еще работает? Если нет, сможет ли она его запустить?

Потом она с сожалением отмела эту идею как бесперспективную.

В наше время большинство маяков управляется автоматически, и если бы маяк работал, Ребекка обязательно увидела бы его свет. На в основном плоском по своему рельефу острове ничто – даже вершина Нуйяши – не заслонило бы яркий луч маяка.

Ребекка зашагала в правую от магазина сторону, по направлению к гавани. Она оказалась на задворках магазина рыболовных принадлежностей. «Наверное, внутри найдутся удочки», – подумала она. Вообще-то она никогда не увлекалась рыбалкой и совершенно не представляла себе, как нужно ловить рыбу, но, когда у нее закончится еда, она должна будет этому научиться.

«Да уж, всего-то нужно будет научиться рыбачить в зимней Атлантике. Это же, черт возьми, так просто!» – мрачно подумала она.

Но прямо сейчас ей не нужно было беспокоиться о еде, и она сосредоточила все свое внимание на спуске в гавань. Территория перед пристанью была огорожена, но перебраться через забор было вполне возможно, однако Ребекка не стала этого делать, так как в свете фонаря не увидела ничего для себя интересного: за оградой была только пустая парковка, домик капитана порта и пандус на длинный причал.

Пришлось возвращаться назад по Мейн-стрит.

Ребекка решила, что распределительный щит должен быть где-то неподалеку. Она принялась светить фонарем во все стороны, но лучу явно не хватало мощности, и поиски в темноте становились бессмысленными.

Ребекка вспомнила, как вчера стояла в круге света на заправке и как услышала странный клацающий звук, и по спине у нее, как и в прошлый раз, от страха побежали мурашки.

«Не хочу здесь оставаться, ведь я совершенно беззащитна», – пронеслось в ее голове.

Она поспешно зашагала в сторону магазина, раз за разом повторяя: «Ненавижу эту темноту!»

15

Той же ночью она увидела сон.

Этот кошмар преследовал ее довольно давно и сейчас вновь проник в ее сознание, словно злобная тварь, скрывавшаяся какое-то время в узкой и темной щели, а затем выползшая на солнце.

Как и всегда, сон начался с того, что Ребекка почему-то оказалась в коридоре многоквартирного дома. Неизвестно откуда, но она точно знала, что над ней и под ней еще много этажей. Коридор был выстлан мрачноватым коричневым паласом, а стены покрашены в кремовый цвет.

Дверь в одну из квартир была открыта, а точнее чуть приотворена. Как и всегда, эта квартира находилась слева от Ребекки, а дверь была синего цвета. Из квартиры в коридор лился слабый свет, и она разглядела номер на двери – 127 (во всех снах он был один и тот же), составленный из отдельных цифр, причем цифра семь была прикреплена кривовато. Большинство людей никогда бы этого не заметили, но Ребекка такие вещи подмечала. Каждый раз в своем кошмаре, когда Ребекка подходила к двери и видела семерку, она думала: «Семь – счастливое число!»

Квартира была из дорогих, открытой планировки, огромные окна выходили на Манхэттен. Справа на второй уровень вела лестница из стали и стекла, под ней располагалась кухня в изысканной черно-белой гамме с блестящими хромированными деталями. Слева высилась стена из стеклянных кирпичей, за которой угадывался силуэт кровати.

Заиграла музыка.

И тут же все вокруг изменилось. Стоящую в дверях Ребекку сковал невыразимый ужас, словно она тайком пробралась туда, куда ходить ей было строжайше запрещено. Теперь ей не хватало воздуха и она не могла ни нормально сделать вдох, ни повернуть голову. Ее ноги увязли в ковре, ворс которого вдруг удлинился, обвился вокруг пальцев, полез вверх по щиколоткам и плотно припечатал ее стопы к полу.

– Ты должна остаться здесь! – раздался за ее спиной странный механический голос.

В каждом из кошмаров Ребекки она никак не могла определить, кому этот голос принадлежит – мужчине или женщине, а повернуть голову и посмотреть ей не хватало сил. Одно Ребекка знала совершенно точно: оставаться ей совсем не хотелось. Она принялась плакать, кричать и умолять отпустить ее, но голос был неумолим:

– Ты должна остаться здесь!

– Пожалуйста, отпусти меня, – закричала Ребекка через пелену сна и… проснулась.

Наступило утро. Она вспотела под одеялами и сбросила их в сторону – они высились горой на краю матраса. Ребекка оглядела помещение магазина, стараясь не вспоминать свой кошмар. Сегодня ей приснилась его наихудшая версия: более яркая, более грубая, более безнадежная, чем обычно, и она все еще ощущала на своей коже давление неведомой силы, не позволявшей ей сдвинуться с места. «Все кончилось, я проснулась», – сказала она себе, но эта мысль не принесла ей успокоения.

Ребекка знала, что рано или поздно кошмар вернется.

И тогда от него не будет спасения, она не сможет вырваться… точно так же, как и сейчас, она не в состоянии навсегда оставить за спиной этот проклятый остров.

Ранее

Еще пару дней после разговора с Ноэллой Ребекка ничего не предпринимала и не задавала Гарету никаких вопросов о телефоне. Бездействие ее угнетало, и она злилась на себя, что прождала целых девять месяцев, но стоило ей бросить взгляд на своих дочерей, – невинных крох, полностью зависящих от нее и от Гарета, – как она тотчас вспоминала, что не хотела рисковать и разрушать свой брак до рождения Хлои.

А может, лучше продолжать жить так, будто ничего не случилось?

Тогда ей это удалось, но нынче уже не казалось возможным. Теперь она все время думала о мобильнике, задаваясь вопросом, принадлежит ли он Гарету, и отсутствие внятного ответа мучило ее несказанно. В принципе, она могла положить телефон на видное место, чтобы Гарет его нашел при ней, и отследить его реакцию, но и в этом случае он мог все отрицать, потому что ничто из содержимого телефона прямо не указывало на него. Ни письма в ящике электронной почты, ни звуковые или текстовые сообщения, ни сведения о звонках. Даже имя и фамилия, указанные в аккаунте, были «пустышкой».

Ребекка до сих пор понятия не имела, кто такой Уиллард Ходжес. И оставалась вероятность того, что телефон не принадлежал Гарету.

Впрочем, сейчас Ребекка твердо знала одно – ей во что бы то ни стало нужно докопаться до истины, какой бы горькой она ни оказалась. И еще ее мучило осознание того, что если их с Гаретом брак распадется, ни Хлоя, ни Кира так и не узнают о том времени, когда все четверо жили вместе. Для них нормой будет картина разрушенной семьи, они подумают, что так и должно быть.

Впрочем, в конце концов ситуация так или иначе разрешилась и все сомнения и опасения больше не имели значения.

Как-то в начале апреля Ребекка вернулась с девочками домой после похода на рынок в Проспект-парке и неожиданно застала дома Гарета. Ее муж, сгорбившись, сидел за кухонным столом. Он уже открыл бутылку виски.

Ребекка нахмурилась:

– Что ты здесь делаешь?

– Взял отгул на полдня, – голос мужа звучал глухо.

Кира кинулась к отцу еще до того, как Ребекка успела спросить, зачем он взял отгул. Гарет посадил дочку к себе на колени, прижал к себе, поцеловал в кудрявую макушку и послушал ее рассказ о том, как они ели в парке сладкую вату, рассеянно и задумчиво улыбаясь. Наконец он отважился посмотреть Ребекке в лицо. В глазах у него стояли слезы. От неожиданности Ребекка отступила назад и натолкнулась на барную стойку, как будто бы он ударил ее.

– Не хочешь пойти и посмотреть телевизор, детка? – спросил Гарет у Киры. Голос его по-прежнему звучал глухо. Хлоя крепко спала в прогулочной коляске, стоявшей между ее родителями. Гарет пошел вместе с Кирой в гостиную и усадил дочь перед телевизором. Когда он вернулся на кухню, то вытирал глаза рукавом, не стыдясь своих слез, и тяжело опустился на стул.

– Что происходит, Гарет? – спросила Ребекка, и горло у нее перехватило. Она уже понимала, что происходит.

За все время их совместной жизни она только один раз видела Гарета плачущим – он проронил несколько слезинок, расчувствовавшись, когда родилась Кира. Ребекка приписывала эту сдержанность воспитанию, которое получил ее муж. Суровости и бескомпромиссности отца Гарета.

– Прости меня, – тихо сказал он.

– За что тебя прощать?

Он судорожно сглотнул и посмотрел на нее, ничего не говоря.

Слева на боку у Ребекки до сих пор была сумка, ремень которой она перекинула через голову. Она так и не успела снять ее, войдя в дом. В сумке лежали детские кремы, соски для бутылочек с детским питанием, подгузники. Подгузники… Она вспомнила, как четыре месяца назад они с мужем вели разговор, стоя на том же самом месте, и Гарет упрекнул ее в том, что она использует это слово, тогда как в Америке все говорят «памперсы». За годы жизни в Нью-Йорке Ребекка заменила очень много британских слов в своей речи американскими аналогами, но от некоторых так и не смогла избавиться. Когда она обращалась к Кире, то всегда называла себя «мамочкой», говорила «мамочка тебя очень любит», «посмотри на мамочку» и так далее, даже несмотря на то что дочка часто в ответ называла ее «мамуля». Ребекка сняла сумку с плеча, села, опустила руку в карман и медленно – будто извлекая старые кости из древнего захоронения – вытащила на свет божий телефон.

Сотовый… Она чаще говорила «сотовый», а не «мобильный».

К этому американскому слову ей удалось привыкнуть.

Она выложила телефон на стол между ними.

– Ты за это хочешь попросить прощения, Гарет?

16

Спустя час после утреннего пробужденья она наконец-то нашла рубильник для подключения к линии электропередач: распределительный щит находился на береговой территории, обнесенной забором, примерно в четверти мили от Мейн-стрит.

Ограда больше не казалась Ребекке помехой – она превратилась в опытного взломщика. Так же легко она справилась с замком на самом распредщите. Но оказалось, что внутри прибора чего-то не хватает. Наверное, для работы щита требовалась какая-то батарейка или другая деталь.

Ребекка несколько раз поднимала и опускала рубильник, но все впустую, ничего не включалось и не заводилось. Катастрофа! Без электричества она не сможет зажечь свет в магазине, оставить его на ночь для поисковой команды. Не сможет включить обогреватель, если даже его найдет. Получается, что чайник и микроволновка, взятые ею из общежития, бесполезны.

Ребекка посмотрела на себя, на свою грязную одежду, которую не снимала четвертый день подряд, и в очередной раз с тоской подумала о своих дочках. Что они сейчас делают? Кто о них заботится?

Она прыгнула в машину и быстро поехала в сторону леса, старясь отвлечься от мрачных мыслей. Весь день она ходила по тропам, сверяясь с картой из общежития, чтобы найти новые и еще не исследованные ею места. В какой-то момент она испугалась, что заблудилась, а потом и вправду заплутала в лесу, но затем каким-то чудом сориентировалась и нашла дорогу обратно к парковке. Она села в джип, в котором от ярко сиявшего на небе солнца было настоящее пекло. Ноги у Ребекки налились свинцом, страшно хотелось есть. Голос совсем пропал от того, что она все время звала Джонни.

Но никакого Джонни в лесу она так и не нашла.

* * *

Весь следующий день Ребекка провела на улице, наблюдая за морем.

От рассвета до заката она просидела, почти не двигаясь и не сводя взгляда с водной глади.

В ту ночь после того, как она поужинала содержимым одной из консервных банок, снова пошел мелкий дождь и вода опять потихоньку закапала с потолка. Тогда-то ей и показалось, что она слышит шум судового мотора. Ребекка вскочила на ноги, кинулась к окну и уставилась в темноту. Чем пристальнее она вглядывалась во мрак, тем больше убеждала себя, что две ночи назад действительно видела вспышки света в океане. Это и правда были судовые огни? Или у нее начались звуковые и слуховые галлюцинации и она видит и слышит то, чего нет на самом деле?

Ребекка постаралась проанализировать свои ощущения и пришла к неутешительному выводу о том, что никаких зрительных образов на море не возникает, а шум то усиливается, то исчезает в зависимости от силы ветра. Минут сорок спустя она сдалась, отошла от окна, легла на матрас и поняла, что больше всего ей сейчас хочется разрыдаться.

Но потом она вновь услышала тот самый звук.

Она вскочила на ноги, ринулась к двери, распахнула ее и побежала на задворки магазина, откуда хорошо был виден океан. Неужели это звук лодочного мотора? Ребекка принялась отчаянно размахивать фонариком, держа его высоко над головой.

Ничего. Никаких звуков, кроме мягкого шелеста волн, никакого проблеска на море.

Мысленно отругав себя за нелепое поведение, Ребекка вернулась в магазин, легла на матрас и забилась под груду одеял. Она попыталась заснуть, закрыла глаза и постаралась не прислушиваться к ритмичному шуму моря. И тут ей вновь послышался рокот судового двигателя.

Она выбежала наружу.

Ничего.

Так продолжалось всю ночь.

Ранее

Ребекка толчком пустила телефон по поверхности кухонного стола, пока он не оказался прямо под носом у Гарета, но на лице мужа не отразилось никаких эмоций.

Он безостановочно крутил в руках стакан с виски, и немного янтарной жидкости пролилось ему на пальцы.

– Ты не должна была его найти, – проговорил он едва слышно.

– Но ведь нашла. Кстати, откуда ты узнал, что телефон у меня?

– Кира мне сказала. Она подслушала, о чем вы говорили с Ноэллой, и спросила меня, есть ли у меня секретный телефон, о котором мамуля ничего не должна знать.

Ребекка горько улыбнулась. Она так волновалась, что девочки могут пострадать, если она объяснится с Гаретом, а в реальности именно Кира невольно сообщила Гарету о том, что он попался.

– Когда ты его нашла? – спросил он.

– Десять месяцев назад.

Он нахмурился:

– Почему ты о нем раньше не говорила?

– А сам-то как считаешь, Гарет?

«Из-за дочек. Из-за нашего брака. Из-за нашей совместной жизни», – мысленно произнесла Ребекка.

– Мне очень жаль, – пробормотал Гарет.

– Жаль? В чем же ты так страшно провинился?

Взглядом Гарет молил ее о том, чтобы не произносить причину вслух. Голова у Ребекки закружилась, ее бросило в жар, тоска стиснула грудь, и слезы рвались наружу.

«Только не плакать!» – велела она себе.

– Я не хотел делать тебе больно.

– Неужели? Как-то ты поздновато спохватился.

– Она ничего для меня не значила.

«Она» – Ребекку это короткое слово просто подкосило. Гарет замолчал, и она тоже молчала. Хочет ли Ребекка знать, кто такая «она»? Имеет ли это сейчас хоть какое-то значение?

– Я был так занят на работе. Все произошло как-то само собой…

Он сглотнул слюну и продолжил, не осмеливаясь взглянуть Ребекке в лицо:

– В общем, так вышло. И я все время думал, что надо бы этому положить конец, но не мог…

Ребекка заморгала: «Только не плакать! Он того не стоит. И вся эта пошлая интрижка того не стоит».

– Мы вместе работали над одним проектом, и вот… – его голос вновь прервался.

«Как же ты жалок, Гарет, – подумала она. – Жалок и предсказуем. Говоришь избитыми фразами. Убеждаешь меня, что собирался с ней расстаться.

А отважился признаться только сейчас, да и то потому, что я нашла этот злосчастный телефон».

Вслух она ничего из этого не проговорила, а только посмотрела на мужа. Ее молчание его буквально убивало, черты его лица заострились, исказились от страха и стыда. Ребекка даже не успела позлорадствовать, потому что взглянула на Хлою, крепко спавшую в своей коляске и не ведавшую о том, что мир их семьи рушится. И в этот раз Ребекка не смогла сдержать слез.

Теперь стало понятно, почему в электронной почте были сообщения от бутиков, в которых Гарет отродясь себе ничего не покупал. Он делал подарки ей, своей любовнице. Еще до сегодняшнего тягостного разговора Ребекка поискала в интернете название винодельни и узнала, что при ней есть небольшой, но очень дорогой отель… Что ж, теперь все встало на свои места.

– Вы двое хорошо провели время на севере штата?

Гарет молчал и не смотрел ей в глаза.

– Похоже, отель там просто роскошный, – сказала она и, посыпая солью свежую рану своей обиды, добавила: – Пытаюсь вспомнить, когда мы с тобой туда ездили.

Оба они знали ответ.

Никогда!

Еще до того, как она забеременела Хлоей, да и потом не один раз она просила его свозить их куда-нибудь на выходные. Чтобы они двое вместе с Кирой отдохнули где-нибудь подальше от города, от шума и суеты, чтобы взрослые на какое-то время забыли о рабочих проблемах, чтобы расслабились… Но каждый раз он придумывал какую-нибудь отговорку. То он слишком устал, то слишком много работы. То слишком дорого.

– И она болеет за «Джайентс», так? – спросила Ребекка, нанося последний удар точно в цель. – Тебе очень повезло. Я ведь так и не научилась за все эти годы разбираться в американском футболе.

– Прости меня, Бек, – одними губами почти беззвучно прошептал Гарет.

– А почему Уиллард Ходжес?

Он пожал плечами.

– Откуда взялось это имя?

– Просто придумал, – пробормотал Гарет, но в лице его что-то дрогнуло, и она не поняла, был ли то нервный тик или он хотел скрыть что-то важное.

Но сейчас у нее не было ни сил, ни желания во все это вникать.

– Тебе придется уйти, – проговорила Ребекка, и в ее голосе зазвучала сталь.

– Бек, послушай!

– Хочу, чтобы ты ушел.

– Не руби с плеча, Бек, нам нужно все обсудить.

– Обсуждать нечего! Я хочу, чтобы ты сегодня же убрался из этого дома.

– Бек, послушай…

– Я видеть тебя не хочу, Гарет. – Каждое слово, каждый вздох давались ей с трудом. – Я просто-напросто не в состоянии тебя больше выносить рядом с собой.

17

На приборной панели загорелся предупреждающий сигнал.

Случилось это тогда, когда Ребекка вновь ехала в лес, чтобы продолжить поиски Джонни, и была настолько занята своими мыслями, что не сразу поняла, что случилось.

Бензин!

Стрелка показывала, что осталось меньше четверти бака. Этого запаса должно было хватить еще на один день, может быть, даже на два при экономном расходе, но дольше без заправки Ребекка не продержится. Значит, выбора у нее нет. Она должна каким-то образом включить колонку на заправочной станции, то есть взломать еще несколько замков на дверях, чтобы врубить на заправке электричество.

Пришлось повернуть прочь от леса. Перспектива нового сражения с засовами давила на нее тяжким грузом. И еще она с трудом боролась со сном. Прошлой ночью она вообще не спала: ей все время казалось, что она слышит звук судового мотора, и теперь страшная слабость разом навалилась на нее.

Внезапно она почувствовала, что машину заносит, веки у нее тяжелеют, а глаза сами собой закрываются. Когда в какой-то момент Ребекка на долю секунды выключилась прямо за рулем, она поняла, что пора остановиться.

Она затормозила на обочине, перебралась на заднее сиденье и почти сразу же провалилась в сон.

Когда она проснулась, день уже клонился к вечеру, а утреннюю солнечную погоду сменил дождь. Он нежно шелестел по крыше джипа, и какое-то время Ребекка тихо лежала, слушая перестук капель и гадая, чем сейчас занимаются Кира и Хлоя. Был четверг, 4 ноября, – об этом ей сообщила надпись на экране встроенного навигатора. Значит, сегодня девочек должны были отвести в садик, в группу дневного пребывания, либо они у Ноэллы, либо Гарет взял отгул на работе, чтобы присматривать за ними. Весь октябрь она ходила с дочками гулять в парк: Кира обожала бегать по траве и шуршать осенней листвой. Возможно, сейчас Ребекка наблюдала бы за тем, как дочка предается любимому занятию, а может быть, они сидели бы сейчас в гостиной и играли в какую-нибудь более тихую игру, а она качала бы Хлою на коленке…

Если бы да кабы…

Ребекка не представляла, как Гарет справляется с девочками ночью. Вернулся ли он в их семейный дом и живет себе там припеваючи, как будто бы и не был изгнан оттуда Ребеккой за измену? Она живо представила себе, как он лежит в их кровати, девочки радостно ползают по нему, он их щекочет и обнимает, все трое заливисто смеются, забыв, что на свете была когда-то мама-Ребекка. Она понимала, что нарисованная ею картина – полная чушь, ведь ее нет дома пока только шесть суток, но не могла остановиться. Перед ней словно шли кадры домашнего видео будущей жизни: вот Кира оканчивает школу и рядом с ней на выпускном балу только Гарет – постаревший, с седыми висками, вот десятилетняя Хлоя играет в футбол на школьном стадионе и оглядывается по сторонам, ища глазами Ребекку, а видит одинокого Гарета на кромке поля, а вот кто-то называет при девочках ее имя, а они даже не могут вспомнить, как она выглядела. В нарисованной ею картине дочери совсем забыли свою мать.

Впрочем, точно так же, как Ребекка не помнила свою.

18

Добравшись до заправочной станции, она оставила машину у одной из колонок и подошла к задней двери домика оператора. У нее в руках снова оказался домкрат, которым она атаковала висячий замок – практика взлома, полученная в общежитии, дала себя знать, и уже через пару минут замок сдался и отлетел на асфальт, из трещин которого бойко росли сорняки. Она нагнулась, подняла его и невольно бросила взгляд влево от здания.

В тот вечер именно оттуда доносились загадочные звуки.

Брошенные строения между заправкой и морем скорее можно было отнести к категории дачных домиков, используемых в период отпуска. Стекла на окнах не были закрыты ставнями и помутнели от соли, напоминая глаза старика, страдающего катарактой. Деревья буйно разрослись во дворах, как и высокая трава, колыхавшаяся на ветру. В определенном ракурсе дома казались старинными деревянными парусниками, потонувшими в море зелени. Раздавался ли щелкающий звук в тот вечер в одном из этих домов? Был ли то болтающийся жестяной водосточный желоб? Хлопающие дверцы шкафа? Ребекка задумалась, глядя на ряд строений: может быть, стоит осмотреть их внутри, чтобы не только найти источник звука, но и что-нибудь полезное, будь то запасы еды или одежду? Но почему-то делать этого ей совсем не хотелось. Возможно, из-за впечатления заброшенности, окутывавшего все вокруг, словно бы у каждого пустого дома бродил некий трагический призрак, прикованный к нему незримыми цепями.

Вместо этого Ребекка вошла внутрь заправочной станции.

В первом из помещений, раздвижное окно которого выходило на колонки, стоял прилавок с кассовым аппаратом на нем и металлические стеллажи с небольшим количеством товаров.

Масло, тормозная жидкость, антифриз…

Ни еды, ни воды.

Ребекка заглянула за прилавок и увидела на полке под ним старое автономное считывающее устройство для кредитных карт и стопку квитанций. Такой же прибор, ставший теперь раритетом на «большой земле», она заметила и в магазине, в котором ночевала. Но тут, на острове, его наличие было вполне объяснимо: здесь не было стационарных телефонных линий и проводного интернета, а вне города Хелена сигнал мобильной связи проходил еле-еле. Цифровое считывающее устройство для карт было бы бесполезным.

Ребекка перешла во вторую комнату. Она была больше, но так же скудно обставлена. В одном углу стоял письменный стол, в другом – большой шкаф для документов, на полках которого громоздились инструкции и справочники для всех видов транспортных средств, от автомобилей до катеров и самолетов. К удивлению Ребекки, оставшаяся часть комнаты была превращена в жилое помещение, объединявшее спальню и примитивную кухню: на остове кровати валялся драный матрас, рядом стоял короб, превращенный в прикроватную тумбочку, была еще лампа, разложенный складной столик, старый телевизор, DVD-плеер и стопка дисков. У стены стоял переносной чемодан-гардероб с застегнутой передней дверкой и ржавый уличный гриль, который явно внесли внутрь на зиму.

Ребекка замерла в недоумении, глядя на постель, на книги, на стопку дисков с кинобоевиками. Почему кто-то захотел жить здесь, в полной изоляции по семь месяцев в году. «Может быть, они нанимают каждый раз нового человека на сезон?» – подумала она. Но даже в этом случае жизнь такого работника была далеко не сахар. Помногу дней, даже в июне и в июле, когда на остров прибывали на однодневные экскурсии туристы, чтобы посмотреть на китов, или с августа по октябрь, когда появлялись ловцы лосося, человек на заправке с ними нечасто сталкивался. Как мог он выносить такое существование? Почему выбрал его? Убегал ли он от чего-то, что случилось у него дома, или его привлек затерянный остров по совсем другой причине?

А может быть, местная заправка хранит и другие мрачные тайны?

Эти мысли заставили Ребекку задуматься о своих собственных секретах, но она вовремя выбросила их из головы и переключила внимание на чемодан-гардероб. Она раскрыла молнию. Внутри вся одежда была мужская – темный рабочий комбинезон, пара старых шерстяных свитеров, две футболки, штаны в пятнах масла.

Что ж, и такое вполне подойдет. Имея хоть что-то на смену, она могла бы теперь постирать ту одежду, которую носила уже шесть дней, не снимая, и не нужно будет сидеть голой и ждать, пока она высохнет. Впрочем, дело оставалось за малым – за горячей водой. Тем не менее Ребекка взяла себе пару свитеров, футболки и брюки, сняв их с вешалок, а когда повернулась к двери, увидела рядом с ней красную кнопку на белой панели. На наклеенном рядом куске изоленты красовалась надпись «ГЕН».

Дрожащими от волнения руками Ребекка нажала на кнопку.

В стене что-то щелкнуло и раздался такой звук как будто бы неподалеку у старой машины завели двигатель, а потом в помещении зажегся свет! Ребекка бросилась в переднее помещение к пульту у кассы.

Показания на нем зажглись, замигали и обнулились! Бензоколонка работала!

«Значит хоть что-то на этом треклятом острове все-таки действует!» – успела подумать она, со всех ног несясь к джипу.

Она отвинтила крышку бензобака и схватила шланг с пистолетом. На секунду ей показалось, что шланг до джипа не дотягивается, и она по-настоящему запаниковала, боясь, что второй попытки у нее не будет, но оказалось, что длины шланга хватает. Она вставила пистолет в бензобак и нажала на кнопку.

Бензин полился в бак! Какое счастье!

Ребекка заулыбалась, а потом увидела свое отражение в стекле, закрывавшем табло бензоколонки, и решила, что определенно сходит с ума, если наслаждается таким простым действием, как заправка бака машины бензином. Впрочем, с тех пор как она оказалась на острове, у нее было не так много моментов, когда все получалось.

Наполнив бак, она вернулась обратно в помещение станции, чтобы выключить генератор, и, выходя, заметила нечто весьма интересное, пропущенное ею при первом беглом осмотре.

Высоко на полке вне поля зрения, за контейнерами с машинным маслом, лежал какой-то необычный предмет. Она вытащила табурет из-за прилавка, забралась на него и сдвинула контейнеры в сторону. Так она смогла лучше рассмотреть спрятанное, смутно напоминавшее сотовый телефон из девяностых.

Только это был не сотовый телефон.

Это была портативная рация.

Ранее

Первые пару месяцев после разрыва Гарет жил в отеле в Джерси, довольствуясь тем, что захватил с собой из дома в нескольких чемоданах. Он звонил или посылал сообщения Ребекке каждый вечер, а она, увидев его номер, упорно не отвечала.

Тогда он стал приходить к дому.

По вечерам он поднимался на крыльцо и нажимал на кнопку звонка до тех пор, пока ей не приходилось открывать, так как она боялась, что трезвон разбудит девочек.

– Ты должен прекратить это, Гарет, – заявила она поздним вечером три недели спустя после того, как он съехал. Его машина была криво припаркована у тротуара, а выглядел Гарет так, словно спал не раздеваясь, перед тем как приехать к ней.

– Бек, пожалуйста, – пробормотал он, и глаза его блеснули от сдерживаемых слез. – Я хочу вернуться.

Против воли в Ребекке зажглась искра сочувствия, но она подавила свои эмоции.

– Ты свой выбор сделал, Гарет, – Ребекка заставила себя быть безжалостной.

– Я знаю, знаю, – Гарет выглядел потерянным и сдавшимся.

– Я уже раньше говорила и повторяю снова: можешь видеться с девочками, когда пожелаешь, но, пожалуйста, прекрати мне названивать целыми днями. Я не желаю включать телефон и видеть сотню неотвеченных звонков от тебя с мольбами о прощении. Хочешь повидать девочек – набери мой номер или пришли сообщение, и мы договоримся о времени. Теперь только так и никак иначе. Понятно?

Он кивнул.

Она захлопнула дверь и какое-то время стояла, слушая его удаляющиеся шаги. А потом захлебнулась сдавленными рыданиями.

Новый распорядок успешно действовал несколько недель. Каждый раз, когда Гарет приходил повидаться с девочками, она старалась оставить его с ними одного. Но чем больше времени он с ними проводил, тем злее становился.

Через полтора месяца, жаркой майской ночью, он появился на пороге их бывшего семейного дома незадолго до полуночи и потребовал немедленно допустить его до дочек, хотя ранее днем провел с ними пару часов. От него сильно разило выпивкой.

– Что, черт возьми, ты творишь, Гарет? – воскликнула Ребекка. В этой нелепой ситуации никакого сочувствия к нему она не испытывала.

– А на что это похоже? – Он покачался на пороге, а потом ввалился в холл, хватаясь за стену.

– Ты пьян. В таком виде ты наверх к девочкам не поднимешься!

– Они и мои девочки тоже, между прочим, – бросил он и двинулся к лестнице.

По мере того как Ребекка следовала за ним, прося не кричать и не буянить, она вспомнила обо всех неделях и месяцах, предшествовавших разрыву, когда Гарет приходил домой и даже не трудился посмотреть на дочек. Добравшись до двери детской, она уже кипела от гнева. Но когда она увидела, как Гарет опустился на корточки у детских кроваток и бережно берет крохотные детские ручки в свои, она не смогла заставить себя возмутиться. Для этого нужно было закричать на мужа, а значит, разбудить девочек и нарушить тишину, невинность и святость этой комнаты. Разрушить покой, в котором игрушечные звери покачивались над головой Хлои, отбрасывая причудливые тени, феи танцевали на обоях на половине Киры, а ее розовый плюшевый жираф мирно спал на полу.

Поэтому Ребекка оставила Гарета в детской и спустилась вниз, а когда он появился на первом этаже, она сидела в гостиной и ждала его. Он замер на пороге, глядя на нее. Выглядел он скверно и казался бледной копией себя прежнего. «Что будет с ним дальше? – спросила себя Ребекка, – Каким будет наш окончательный разрыв?»

– Спасибо, – только и сказал он.

Какое-то время они молча глядели друг на друга.

А потом он ушел.

Как оказалось, после того случая стало лучше, а не хуже. Гарет прекратил пить и приспособился к новому распорядку. В начале июня он снял себе квартиру в четырех кварталах от их дома. Ребекка приготовилась к скандалам и спорам, к тому, что он будет нарушать договоренности, но ничего подобного не произошло. Скорее наоборот, после того как Гарет нашел себе квартиру и Ребекка разрешила ему водить туда девочек каждый раз, когда они договаривались об этом заранее, он заметно успокоился. Он вовремя забирал и возвращал Киру и Хлою, регулярно давал Ребекке деньги на дочек.

Конечно, определенное напряжение сохранялось, так как вопрос развода оставался висеть в воздухе, но пока ни один из них о походе к адвокатам даже не заикался. И чем дольше они вели жизнь разъехавшихся супругов, тем больше такая жизнь налаживалась, если так можно было выразиться. Ребекка приноровилась к новому порядку, и иногда они ходили куда-нибудь выпить с Ноэллой, пару раз она выбиралась с Джонни в кино, встречалась с друзьями, когда Гарет оставался с дочками, и выходила на дежурства в свои больницы, где по-прежнему трудилась внештатно. К середине сентября, через шесть месяцев после разрыва, Ребекка и Гарет продолжали сосуществовать в устоявшихся рамках, и Ребекке показалось, что она даже начала получать пусть крохотное, но удовольствие от этой жизни.

Но тут ей позвонила ее старая подруга Кирсти Коэн.

И после этого Ребекка совершила ужасную ошибку.

19

Пока Ребекка несла портативную рацию в переднее помещение заправочной станции, она тихо молила Бога о том, чтобы та заработала. Нашла кнопку включения, нажала и… Сначала экран зажегся оранжевым светом, а затем в середине появилась надпись «ВЫБОР УКВ» и несколько раз вспыхнула.

«Рация! У меня есть рация!» – закричала Ребекка в полный голос, дрожа от возбуждения.

В левой части экрана высветилась большая цифра 16, а справа – много различных символов и индикатор силы сигнала, как на мобильном телефоне. Из пяти столбиков три были насыщенного черного цвета, а оставшиеся два серого. Значит ли это, что рация может принимать сигнал? Ребекка понятия не имела, как функционируют такие устройства.

Она принялась рассматривать клавиши под экраном. Две были со стрелками вверх и вниз. Одна с символом, напоминающим кнопку обновления страницы интернет-браузера. Еще были два полукруга с надписями «ВЫЗОВ / ВВОД / НАСТР» на одном и «ПАМЯТЬ / ВЫХОД» на другом. Также присутствовал переключатель «УКВ-КВ-СВ-ДВ» (по диапазону волн, как поняла Ребекка, и еще кнопка, помеченная как «ПОИСК». Ребекка, не имела ни малейшего представления о том, что означает большинство символов, но про «ПОИСК» поняла сразу.

Она нажала на эту кнопку.

На экране появилась надпись «Идет поиск…». Ребекка смотрела на нее как завороженная, не двигаясь ни на миллиметр, боясь, что любое изменение положения тела или рации повлияет на сигнал. Ожидание было мучительным, точки после слов «Идет поиск» то исчезали, то появлялись, но больше ничего не происходило. «Ну давай же, пожалуйста, найди хоть что-нибудь, – подумала она. – Найди хоть какой-нибудь канал, станцию, голос человека, с которым она сможет поговорить, любой самый слабый отзвук».

Экран вернулся в первоначальное состояние.

– Что происходит? – она смотрела на рацию и глазам своим не могла поверить. – Проклятье! Неужели все впустую?

И вновь нажала на «ПОИСК».

В этот раз она поставила рацию на прилавок, посчитав, что руки у нее слишком сильно дрожат и не обеспечивают стабильного положения аппарата. Потом склонилась над экраном, следя за тем, как точки появляются и исчезают. В этот раз она постаралась ничего не загадывать. «Нельзя торговаться с судьбою, – на полном серьезе подумала она, – ведь в первый раз я эту несчастную рацию прокляла и теперь она мне мстит». Потом до нее дошло, что она пытается обмануть кусок пластика или вообще какие-то потусторонние мистические силы, и поняла, что ее накрывает настоящее безумие. «Не поддаваться!» – скомандовала себе Ребекка, но тут экран опять перегрузился, и значит, поиск не дал результатов.

– Черт!!! Вот дерьмо!

Индикатор силы сигнала теперь показывал не три, а только два столбика – но если рация работает как мобильный телефон, то этого должно быть достаточно, чтобы поймать хоть какую-то передачу, разве нет?

Ребекка перевела взгляд на крышку рации.

Там был тумблер с маркировкой «КАНАЛ».

Она повернула его в одну сторону и увидела, что число на экране изменилось. Теперь там горела единица. Она повернула переключатель в другую сторону и дошла до цифры 26. Проверив еще раз, что громкость включена, она стала переходить с одного канала на другой, проверяя каждый поиском.

Но везде слышалось только потрескивание статических электрических разрядов.

Тогда Ребекка вновь принялась методично проверять каждый канал, задерживаясь на них примерно по минуте. Прошло почти полчаса, но результата не было. Вдруг на канале под номером 16 она услышала что-то новое. Шум помех, а сквозь них какие-то звуки, напоминающие человеческий голос.

Слова!

Неразличимые, но точно слова, произнесенные и переданные.

Ребекка чуть не уронила рацию, когда попыталась ответить, потом прижала ее к уху и нажала на кнопку сбоку. Снова ничего, только помехи. Но ее уже было не остановить.

– Алло! Алло! Как слышите? Слышно меня? – повторяла она раз за разом. Прочистив горло, она заговорила снова: – Алло, ответьте, пожалуйста! Меня зовут…

Тут она замолчала.

Можно ли назвать свое имя? Она не знала, кто услышит ее на этой волне. А что, если это будет он?

Тот самый человек с зелеными глазами…

Ребекка вновь вспомнила лес, и запах только что вскопанной земли, и насыпь под сенью обнаженных корней деревьев… Теперь она засомневалась, разумно ли снова включить рацию.

А потом подумала: «А что, если это команда спасателей? Стоит рискнуть».

– Я вам звоню, – начала она и замолчала. «Звоню?» Так ли нужно говорить, когда пользуешься рацией? Впрочем, какое это имеет значение. Ей просто нужно сообщить, что она застряла на острове. Не называть своего имени, а только передать сведения о том, где она находится. – Если кто-то меня слышит, мне нужна помощь!

Она отпустила боковую кнопку и подождала.

Ничего.

– Мне нужна помощь! – повторила она, плотно прижимая микрофон рации прямо ко рту и намертво вцепившись в аппарат. – Я застряла здесь, потерялась, не могу вернуться домой. Помогите!

Ребекка замолчала и подождала.

Шум помех и ничего больше.

А потом раздался какой-то звук.

Она попыталась за шумом дождя по крыше здания заправки и за рокотом далеких волн расслышать, что же это было. И вдруг совершенно отчетливо раздалось:

– …для них…

Всего два слова и снова шум помех.

Она буквально впилась в рацию, нажала на кнопку и прокричала:

– Алло, алло! Вы меня слышите?!

Только помехи, только проклятый «белый шум» – и никаких голосов.

– Алло! – сказала она, наверное, уже в сотый раз. – Подаю сигнал SOS! Помогите, спасите меня! SOS! SOS!

Вновь стена помех.

А потом довольно отчетливо: «…к западу… координаты точки…»

Голос сказал «координаты точки» или «координаты ее точки»?

Она уставилась на экран рации, на номер канала. Неужели она себя выдала? Паника сдавила грудь, не давала дышать. «А вдруг это действительно он? Монстр с зелеными глазами? Вдруг он ждет меня, затаившись в засаде? Или он подслушивает переговоры и хочет узнать что-то обо мне и о Джонни?»

Она посмотрела на индикатор силы сигнала – по-прежнему только два столбика.

Наверное, из-за слабого сигнала голос в рации то слышен, то пропадает.

Она бросилась наружу на площадку перед заправкой, держа рацию перед собой, обежала здание, пытаясь получить более сильный сигнал, и внезапно наткнулась на объект, который раньше не увидела, – черный старый покрытый грязью «форд эксплорер» был поставлен на кирпичи и наполовину скрыт кустами и густой сорной травой. Она влезла на подножку, потом в кузов и там высоко подняла рацию над головой.

Только два столбика.

– Пожалуйста, – произнесла она, стараясь говорить четко и медленно. – Если вы меня слышите, мне нужна помощь. Меня оставили здесь, на острове. Умоляю, заберите меня!

А потом, когда она несколько раз прокричала «SOS», то уловила намек на ответ.

Какие-то слова, не до конца понятные, но точно произнесенные.

– …к западу… от створа…

«От створа» или «от острова»?

Голос в рации пропал, и Ребекка в отчаянии принялась озираться вокруг. Где бы найти какую-нибудь возвышенность, где прием будет более устойчивым?

Вдали она увидела возвышающийся над равниной пик Нуйяши. Похоже, придется забраться туда – другого пути нет.

20

Ребекка давила и давила на газ, гоня машину к подножию Нуйяши.

Гора была высотой с десятиэтажное здание, но казалась выше, потому что до вершины, заканчивающейся скальным пиком, представляла собой смешение камней и грунта, поросшего деревьями и травой и прорезанного до сих пор не заросшими тропами.

Все восемь минут поездки от заправочной станции Ребекка одной рукой пыталась перезагрузить рацию – но тщетно. Больше никаких голосов не слышалось. Когда она бросила джип у подножья и принялась взбираться на гору, то подумала, что ее битва за жизнь, за поиск живого голоса на другом конце радиоволны может оказаться заведомо проигрышной. Но она упорно продолжала двигаться вперед, несмотря на то что сбила дыхание. Ей стало безумно жарко во всей ее многослойной одежде.

Рядом с вершиной, где тропа пошла вверх очень круто, Ребекка совсем задохнулась, легкие ее горели, а в голове чередой шли картины того, как в детстве и юности она бегала за свою школу и за университет. Когда-то бег давался ей так легко… Но это было в другой жизни, и сейчас она с трудом узнавала в себе ту девчушку из прошлого.

На вершине тропа сделала последний резкий поворот и привела Ребекку на ровное место, которое раньше явно было зоной для пикников. Здесь не было деревьев, а только пара деревянных скамеек, покрытых выцветшими граффити и нацарапанными именами, сердечками и посланиями. Ребекка посмотрела на некоторые даты: все надписи были сделаны до 1985, а некоторые даже в шестидесятых. Что ж – еще одно доказательство того, в какой упадок пришел весь остров, который раньше был магнитом для отпускников с восточного побережья, а сейчас превратился в призрак в океане.

Ребекка остановилась и огляделась кругом.

Под ее ногами лежали старые бетонные плиты, предательски колышущиеся от шагов. Во все стороны открывался вид на океан, и она не видела ничего, кроме серых вод Атлантики до горизонта, и лишь к северу проступал размытый силуэт материковой береговой линии. До нее сто одна миля, ни больше и ни меньше. Когда Майкл жил в Уайт-Плейнз, сто миль она проезжала туда и обратно, когда навещала его. Теперь, когда она смотрела на раскинувшуюся перед ней морскую гладь, на которой не просматривалось ни одного судна, эта сто одна миля казалась миллионом. Слишком большое расстояние, чтобы разглядеть хоть какие-то детали рельефа в далеком Монтауке.

Она посмотрела на экран рации.

Индикатор силы сигнала по-прежнему показывал два столбика.

Нажав на кнопку сбоку, она вновь проговорила в микрофон: «Мне нужна помощь. Есть кто-нибудь? Отзовитесь!»

Только шум помех и потрескивание в ответ и ничего больше.

Она посмотрела на цифру 16 на экране. Та же цифра была на нем, когда она включила рацию. То есть шестнадцатый канал – самый лучший для установления контакта? Или это канал для экстренных оповещений?

Она знала о таких каналах только потому, что когда-то что-то читала про это или видела передачу по телевидению, но детали вспомнить не могла. «Папа, как мне тебя не хватает, – прошептала она. – Ты бы точно знал, как эта штука работает». Облака пронеслись над ее головой, ветер поднялся и утих, и она снова принялась методично вести поиск по всем двадцати шести каналам.

Почти через час она, наконец, признала свое поражение.

Глаза ее наполнились слезами, она принялась в отчаянье нажимать на все кнопки подряд.

– Сволочь!!!

Она что есть силы швырнула рацию вниз с горы, посмотрела, как та кувыркается в траве, а потом останавливается. С ее стороны было невероятной глупостью так поступить, но она разрешила себе немного постоять наверху и поплакать, перед тем как начать спуск вниз и по дороге подобрать рацию в сгущавшихся сумерках.

К тому времени, когда она добралась до машины, остров оказался полностью во власти ночи. Она посидела в джипе, включив двигатель и глядя в темноту, а потом выехала на дорогу, по которой раньше добралась до Нуйяши. Только миновав заправку и заброшенные здания, она смогла мысленно подвести итог своих поражений и побед за шесть дней пребывания на острове. Первые явно перевесили и тяжким грузом легли ей на сердце. Да, у нее была крыша над головой, но не было электричества, да, у нее был запас пищи, но он закончится гораздо раньше начала сезона, у нее была запасная одежда, но она была слишком велика и сковывала ее движения.

Что же ей делать и как она оказалась в такой ситуации?

Прошла почти неделя их с Джонни отсутствия, и оно ни при каких обстоятельствах не должно было остаться незамеченным. Заведующий магазином, где работал Джонни, его коллеги по работе, его друзья не могли связаться с ним, чтобы выяснить причину. Либо Ноэлла, либо Гарет обязательно должны были подать заявление об их пропаже. Совсем не в характере Ребекки было не возвращаться к своим дочкам, к ее дорогим девочкам. Почему же тогда ее не объявили в розыск?

Мысленно задав себе этот вопрос, Ребекка получила ответ, который ее не порадовал. Она не могла придумать ни одной причины, по которой Ноэлла не обратилась бы в полицию, а вот в отношении Гарета она уже не была столь категорична. Если Ребекка исчезнет навсегда, выгоды для него будут очевидными. Он станет единоличным опекуном дочек. Больше не нужно будет приходить в свой бывший семейный дом в заранее оговоренное время. Да и сам дом, видимо, станет его собственностью. Не нужно будет идти в суд, чтобы официально развестись. Не будет опасности того, что судья при разводе примет какое-нибудь неожиданное решение, например ограничит доступ Гарета к дочерям.

То есть у Гарета есть очевидный мотив желать, чтобы Ребекка так и не вернулась домой.

Но способен ли Гарет в реальности на такую подлость? А если и способен, то Ноэлла-то уж точно пойдет в полицию. Или не пойдет? Задав себе этот вопрос, Ребекка на секунду вернулась в прошлое: вот она стоит на кухне напротив Гарета, и он признается ей в измене. Что же сделала Ребекка или, вернее, не сделала ни тогда, ни в долгие недели после признания – она так и не спросила, с кем Гарет ей изменял. Имени этой женщины она не знала и знать не хотела.

А если это была Ноэлла?

Ее затошнило от ужаса.

«Нет, только не Ноэ. Этого не может быть!»

И хотя она всеми силами пыталась отогнать эту безумную мысль, та накрепко поселилась в ее сознании. Сразу вспомнились слова Ноэллы: «Гарет симпатичный парень, уверенный в себе, обаятельный… Конечно, он тебе изменяет. Ты это знаешь, я это знаю…» Откуда она могла знать? По мере того как мысль о романе Гарета и Ноэллы укреплялась, до Ребекки стала доходить весьма печальная истина.

Вполне возможно, что никакая помощь к ней так и не придет.

Мой дом – моя крепость

Рабочий день закончился, и Фрэнк Трэвис вернулся в свой дом в Квинсе – краснокирпичное здание с узким фасадом, высоким передним крыльцом и обшитым вагонкой вторым этажом. Каждый раз, запарковав машину на узкой подъездной дорожке и выключив двигатель, он на какое-то мгновение замирал и глядел на дверь своего дома через лобовое стекло. Казалось, она сейчас откроется и оттуда появится кто-нибудь из членов его семьи, которые когда-то здесь жили. Прошло четыре года с тех пор, как Марк получил работу на Западном побережье, два с половиной года, как Габи пошла в колледж, и много больше времени с того момента, когда Наоми заявила Трэвису, что не желает его больше видеть. Они ушли из дома, но память обо всех них осталась в его стенах.

На кухне он почти ничего не поменял после ухода жены, и не только потому, что столешницы и шкафчики выглядели еще вполне прилично, но и из-за воспоминаний, связанных с каждым предметом. Вот царапина рядом с раковиной – она появилась тогда, когда Марк, будучи еще подростком, поленился взять разделочную доску, сушилка чуть погнута в том месте, где дети подрались… На дверном косяке Трэвис каждый год отмечал рост своих детей – пока они не стали совсем большими и не оставили отчий дом. Одной из причин ухода Наоми – кроме романа, длившегося два года перед окончательным разрывом, – было полное отсутствие интереса Трэвиса к обустройству и усовершенствованию фамильного гнезда. В конце каждой смены у него не оставалось ни физических, ни моральных сил, а перед мысленным взором вставали такие картины, что он отдал бы все на свете, чтобы их не видеть. Поэтому идея потратить хоть немного оставшейся энергии на то, чтобы, например, повесить жалюзи, не находила у него никакого отклика. Пока Трэвис был копом и служил в «убойном» отделе, он не мог отрешиться от того, с чем каждый день ему приходилось сталкиваться по работе. Поэтому, когда он возвращался домой, единственное, чего ему хотелось – так это обнять своих детей.

Поднявшись на второй этаж, Трэвис принял душ и переоделся. На улице опять пошел снег, и выходить из дома больше не хотелось. Он взялся за телефон и послал сообщения Марку и Габи. Марк работал в Лос-Анджелесе в видеоиндустрии и занимался чем-то таким, в чем его отец совсем не разбирался. Габи оканчивала курс драматического искусства в Северо-Западном университете[11].

Потом он открыл непрослушанные голосовые сообщения и услышал певучий говор Наоми. Впрочем, в разговорах с бывшим мужем она эти мелодичные интонации уроженки Южной Каролины сознательно приглушала. Сначала раздалось безапелляционное: «Это я. – А потом: – Ты до сих пор не перевел мне деньги за последний семестр Габи. Я дала тебе отсрочку, Фрэнк, но мое терпение на исходе. Ты – мой должник. Не заставляй меня звонить Нэт Стармер».

Нэт Стармер была ее адвокатом.

И частично это было причиной того, что Трэвис в свои пятьдесят девять лет все еще служил в полиции в должности детектива. Вообще-то он вышел в отставку в сорок пять, отдав полицейской работе двадцать пять лет жизни, забрал свои пенсионные накопления и начал строить новую карьеру в частной охранной фирме. Но случилось непредвиденное: фирма обанкротилась, а Наоми подала на развод. Через год усилиями Нэт Стармер суд принял решение, по которому Трэвису пришлось выплатить своей бывшей жене половину той суммы, которую начислил ему пенсионный фонд за время их брака. Соответственно, пришлось вернуться на службу в полицию, но не в отдел по расследованию особо тяжких преступлений, а в отдел розыска пропавших.

Телефон у него загудел – пришло сообщение от Габи.

«Привет, па. У меня все хорошо. Хочешь поболтать? Наберешь меня? Целую».

Он тут же перезвонил.

– Привет, малышка, не хочу тебе мешать, если прямо сейчас ты занята, – быстро проговорил он, когда она ответила. И подумал: «Пожалуйста, не будь сейчас занятой, я так хочу поговорить с тобой». Он отчаянно скучал по обоим своим детям.

– Нет, папа, совсем даже не занята. Что поделываешь?

– Ничего такого особенного, – ответил он с облегчением. – Сижу дома, погодка у нас не очень. Но я с нетерпением жду тебя на Рождество!

– Обязательно приеду. Я соскучилась. Ты так и коротаешь вечера в одиночестве?

– Сегодня нет, скоро друзья должны заглянуть, – соврал он, потому что знал, что если скажет, что так оно и есть, она расстроится, а ей нельзя волноваться – ведь до выпуска из университета ей оставалось всего несколько месяцев.

– Я беспокоюсь, что ты сидишь как сыч в нашем старом доме, – Габи словно прочитала его мысли. – Почему ты не разрешаешь мне зарегистрировать тебя на сайте знакомств? Ты будешь просто нарасхват.

– Как мило с твоей стороны, дорогая.

– А я серьезно говорю. Хочу, чтобы ты познакомился с хорошей и доброй женщиной. Хочу, чтобы ты был счастлив.

Трэвис замер и не мог найти слов, чтобы ответить, сраженный наповал ее отзывчивостью, ее добротой.

Он вспомнил, как раньше в редкую свободную минуту любил посидеть на заднем дворе, глядя на игры Габи и Марка. Даже когда дети превратились в непослушных подростков, спорили с ним или ругались друг с другом и выскакивали из дома, громко хлопнув дверью, Трэвис постоянно ловил себя на мысли: «Не хочу, чтобы они вырастали. Не хочу, чтобы уезжали. Мои дети и моя работа – все, что у меня есть, все, что у меня осталось… И, возможно, больше ничего в моей жизни не будет».

* * *

Женщина смотрела на экран телевизора, почти не вникая в обмен репликами между участниками программы. В руках она задумчиво вертела старую фотографию.

– Хочешь еще вина?

– Нет, – ответила она, по-прежнему не выпуская фотографию из рук.

Она видела, что Аксель внимательно смотрит на нее, на то, как она держит снимок, не желая с ним расставаться.

– Со мной все хорошо и мне ничего не надо, – проговорила она – Можешь идти спать, если хочешь.

Аксель кивнул, но не сдвинулся с места.

– Уверена? – спросил он. Она лишь молча посмотрела ему прямо в лицо, и в ее взгляде он увидел ответ, понятный без слов. Аксель кивнул: – Тогда увидимся утром.

Она глядела ему вслед, пока он уходил, увидела, что он обернулся перед тем, как подняться по лестнице, не в силах скрыть беспокойство, написанное у него на лице, а потом пошел наверх в темноту. Она слышала, как он двигается над ней, скрипя половицами, а потом ее внимание опять переключилось на старый снимок.

Он был сделан на ступенях дома в южном Бруклине, примерно лет десять назад.

Семейное фото.

Отец.

Двое его сыновей.

И его дочь.

Ранее

Ребекка познакомилась с Кирсти Коэн в Колумбийском университете, где они вместе изучали один и тот же курс биологии. У Кирсти была огненно-рыжая шевелюра, она обожала танцевать, и девушки сразу же подружились. У них было сходное чувство юмора и еще довольно много общего: в семье Кирсти также преобладали мужчины, только у нее, в отличие от Ребекки, было целых четверо старших братьев, из которых двое стали врачами и делали успешную карьеру, а один трудился интерном по кардиологии в больнице Джона Хопкинса. Однажды Ребекка оказалась на встрече членов семьи Кирсти в полном составе и испытала определенное затруднение, когда родители Кирсти, владевшие процветающим рекламным агентством, попросили ее рассказать о своей семье. Пришлось солгать, что ее мать умерла, когда Ребекка была еще маленькой. Впоследствии рассказы о том, что брат Майк стал успешным разработчиком приложений, а Джонни пишет исторические романы, казались Ребекке вполне соответствующими атмосфере успеха, окружавшей Коэнов. Это была полуправда, и Ребекка презирала себя за это, но ничего с собой поделать не могла.

Ребекка и Кирсти почти не расставались до самого выпуска, когда Ребекка приняла решение остаться в Нью-Йорке и доучиваться в медицинской школе при Университете штата Нью-Йорк, а Кирсти переехала в Балтимор, чтобы пойти по стопам одного из братьев и поступить в интернатуру больницы Джона Хопкинса. При этом их общение не прервалось. Они переписывались по электронной почте, обменивались сообщениями по телефону, а когда Кирсти приезжала в Нью-Йорк, чтобы повидаться с родителями, подруги почти всегда встречались.

Поэтому-то они и оказались вместе в середине сентября: Кирсти позвонила и сообщила Ребекке, что трое из бывших студенток Колумбийского университета с их курса прибудут в Нью-Йорк на уик-энд и почему бы не организовать встречу выпускниц. «Давай пройдемся по нью-йоркским барам, как в старые добрые времена», – пошутила она. «Я нынче перешла в другую лигу», – шуткой же ответила Ребекка. Кирсти захохотала: «Да брось ты, меня не проведешь! Ты же Мерфи, а ирландцы – знатоки по части выпивки». Кирсти всегда называла Ребекку девичьей фамилией, которую та сменила после того, как стала женой Гарета. «Я тебе позже напишу подробно, где встречаемся».

И вот одним сырым субботним вечером Гарет пришел, чтобы посидеть с девочками, а Ребекка вызвала такси до центра. Кирсти заказала столик в ресторане на углу 114-й улицы и Бродвея, где подавали бургеры. Когда они были студентками, то ходили в это заведение лет пять. Теперь его, правда, переделали в хипстерском стиле и бургеры стали в два раза дороже, но коктейли со взбитым арахисовым маслом напоминали о студенческой молодости, и подруги сели в ту же кабинку у окна, которую всегда старались занять раньше.

Поев, они снова заказали такси и отправились на Бродвей: одна из подруг знала управляющего баром в гостинице «Ренессанс», и твердо намеревалась получить для всех бесплатные напитки в этом шикарном месте. Когда они прибыли в гостиницу, отчаянный флирт, к удивлению Ребекки, сработал, и они заняли столик с прекрасным видом на Таймс-сквер, залитую огнями рекламы.

Выпив ни больше ни меньше чем пять коктейлей, они примерно в одиннадцать вечера вышли из «Ренессанса» в ночной Нью-Йорк. В университете Ребекка всегда умела пить, и ей казалось, что этот навык она не утратила, поэтому, когда Кирсти предложила пойти в клуб «Зи», что на 45-й улице, Ребекка ее бурно поддержала. Она уже была достаточно пьяна, чтобы решить, что ее аристократический английский акцент поможет убедить охрану пропустить их без очереди. То ли из-за этого, то ли из-за того, что все пять подруг были симпатичными, их пустили внутрь, они заказали выпивку и отправились на танцпол.

Пока в течение следующего часа здание клуба сотрясалось от грохота басов, Ребекка и Кирсти потеряли в толпе своих подруг, а потом и друг друга.

Дальнейшее для Ребекки оказалось покрыто туманом.

Она проснулась со страшной головной болью, которая сконцентрировалась во лбу и пульсировала в глазницах. Она пошевелилась в кровати, но сначала не ощутила ничего, кроме ломоты в висках, сухости во рту и подступившей тошноты. Но постепенно до ее сознания стали доходить непривычные шумы, которые явно не принадлежали кварталу, где она жила с дочками. Необычным был и цветочный запах от постельного белья, и непривычная упругость матраса.

Ребекка открыла глаза.

Она находилась в комнате, которую не узнавала.

– Доброе утро! – раздалось откуда-то слева от нее.

Она с трудом повернула голову – какой-то мужчина, которого она видела первый раз в жизни, стоял рядом с кроватью.

21

Настенные часы показывали 1:30 ночи.

Ребекка проснулась и поняла, что больше заснуть не удастся. Она вновь и вновь возвращалась к навязчивой мысли о том, что Гарет и Ноэлла теперь вместе, что Ребекка мешала их отношениям и что Ноэ, никогда не имевшая детей, желает, чтобы Ребекка никогда не вернулась, просто исчезла с лица земли, и тогда она сможет оставить Киру и Хлою себе. Впрочем, через некоторое время Ребекка проявила здравомыслие и отмела эту идею как абсурдную, но тут ей вспомнилась реальность, которая была гораздо хуже. Вот они с Джонни спасаются бегством, несутся со всех ног, чтобы не расстаться в лесу со своими жизнями. Вот он исчезает среди деревьев, зовет ее, а она в замешательстве не может ответить. Неужели это случилось с ними? «Куда ты после этого делся, Джонни?» – в который раз спросила она себя.

Снаружи послышался крик ночной птицы, хлопанье крыльев нарушило равномерный рокот волн, бившихся о причал. Когда-то в прошлой жизни она любила океан: когда они с братьями и отцом оказывались на ежегодных школьных каникулах на пляже Юнион, мерный шум прибоя ее успокаивал, освобождал от тревог и помогал заснуть.

Теперь это был звук заточенья, островного плена.

В два часа ночи она встала, чтобы попить. В два тридцать ей все еще не спалось, и она подошла к окну. Там смотреть было не на что, кроме полосы мрака.

Еще ни одну ночь, проведенную в магазине, она не могла нормально выспаться. Стоило ей провалиться в сон, как на нее наваливался ее давний кошмар. Она с пугающей ясностью чувствовала, как ноги вязнут в ковре, неизменно возникающем в ее сне. А когда просыпалась, то с удивлением оглядывала помещение магазина, не в силах понять, где находится. В этот момент паника овладевала ею и давила грудь, каждый вздох давался с огромным трудом. А потом она вспоминала: «Я на острове. Я жду спасателей, которые вытащат меня отсюда».

Ребекка встала и пошла к двери, дважды проверила, что она закрыта. С Мейн-стрит внутрь магазина было не заглянуть, и Ребекке это нравилось: она не хотела, чтобы кто-то за ней подсматривал, как бы дико и странно это ни звучало. Ее разум играл с ней в жестокие игры после захода солнца, хотя она прекрасно понимала, что ни одной живой души на Мейн-стрит не было.

Но это не делало ее страхи менее реальными.

Вернувшись под одеяло на матрас, Ребекка лежала, не выключая фонарь, оставлявший мазок света на бетонном полу. Она закрыла глаза, веки ее потяжелели, и она решила сосредоточиться на чем-то приятном. Она тут же представила себе Киру и Хлою, вообразила, что вырвалась с острова, что входит в их спальню, в которой не была уже неделю, что прислушивается к их тихому сонному дыханию.

«Ну вот я и дома», – прошептала она в своем начинающемся сновидении, куда она начала ускользать от реальности.

И в этот момент послышался какой-то новый резкий звук.

Она открыла глаза. Ветер дул в пространстве за магазином, и звук снова повторился. Создавалось впечатление, что ветер принес его с моря. То был не крик птицы и не рокот прибоя.

Шум мотора!

Она метнулась к окну, забралась на прилавок, чуть не упав со сна от отчаянного усилия. Секунду помедлила, вспомнив, что совсем недавно приняла за шум судового двигателя совсем другой звук.

И тут она увидела огни и четкий силуэт рыболовного траулера, идущего по морю.

– Черт, это правда! Это происходит на самом деле!

Она быстро натянула брюки и кроссовки и принялась отворять засовы на двери, одновременно натягивая на себя куртку. Когда она добежала до машины, то вновь посмотрела в сторону моря: траулер был тут как тут, он двигался в северном направлении мимо леса к восточному побережью острова.

Ребекка завела верный «джип чероки», который ее не подвел, сделала разворот и понеслась по Мейн-стрит в противоположную от заправки сторону. Она видела силуэт судна далеко впереди в океане, видела, как он покачивается на черной воде. Но очень скоро лес по обе стороны от нее стал гуще и она потеряла траулер из вида.

Ребекка вдавила педаль в пол, молнией пролетела поворот на Нуйяшу, пронеслась мимо заправочной станции и только тут поняла, что уже минут десять как не видит судна. «Вперед, вперед! Не останавливайся! Нужно его догнать», – приказала она себе. Сейчас она миновала крайнюю точку в восточном направлении, обозначенную остовами трех поврежденных ураганом домов, до которой доходила нормальная автомобильная дорога.

Теперь она ехала по пляжу, зажатому с одной стороны морем, а с другой – лесом. Деревья в лесу от многолетнего воздействия ветра наклонились вглубь острова и тянули свои ветви прочь от моря.

Траулера на море нигде не просматривалось.

Но она увидела кое-что другое.

Свет фонарика в лесу.

Ранее

Мужчина сделал шаг к постели.

– Доброе утро! – повторил он.

Ребекка схватила простыню и натянула ее на себя до самой шеи. Мужчина явно только что вышел из душа и был прикрыт только полотенцем, намотанным на бедрах. В руке он держал чашку кофе, от которой спиралью поднимался пар. Он поставил чашку на тумбочку у кровати и сделал шаг назад, давая Ребекке возможность немного прийти в себя.

– Не припоминаю, чтобы нас вчера вечером представили друг другу, – произнес он успокаивающим тоном, стараясь разрядить обстановку немного тяжеловесной шуткой. – Меня зовут Даниэль.

Он протянул руку для рукопожатия.

Она увидела, что кольца у него на руке не было, но не решилась подать в ответ свою. Тогда мужчина вновь неловко отступил назад. Он выглядел немного задетым и обиженным. Ребекка еще раз обвела взглядом спальню.

– Что-то не так? – хмуро спросил незнакомец.

– Я не знаю, – ее голос прервался. – Все не так. Я ничего не помню.

– Начнем с того, что прошлой ночью мы встретились в клубе «Зи» и знатно там оторвались.

Ребекка почувствовала, что ее сейчас стошнит. Никогда раньше она себя так не вела. Никогда в жизни не шла в дом к мужчине, с которым только что познакомилась, никогда не занималась сексом не пойми с кем… Неужели нужно было дожить до тридцати девяти лет, чтобы сделать такую глупость.

Внезапно Ребекка вспомнила о Гарете. В первый раз после разрыва с ним она не ночевала дома – и тут же оказалась в постели с другим мужчиной. Конечно, теперь Ребекка была вольна поступать как ей угодно, но почему-то ей показалось, что определенное равновесие, достигнутое ими, было нарушено, причем по ее вине. До сегодняшнего утра Гарет был виновной стороной: он возил любовницу в шикарный отель на винодельне, ходил с ней по бутикам, в то время как Ребекка вела себя безупречно и была ему верна. И такое положение вещей давало Ребекке определенную власть над ним, которой она не пользовалась, но могла применить в любой момент, и Гарет это знал. Все это время она как будто бы говорила: «Я любила тебя до тех пор, пока ты не разбил мне сердце. Я доверяла тебе. Я никогда не шла на поводу своих инстинктов, не вела себя пошло или вульгарно, как ты».

А что теперь?

Формально она мужу не изменила, ведь они уже не жили вместе, но для нее проснуться в постели с незнакомцем, напиться так, чтобы вообще не помнить факта близости, было из разряда тех же проступков, которые она использовала как оружие против Гарета.

– Ты в порядке? – спросил хозяин квартиры.

Он был заметно старше нее, лет, наверное, пятидесяти пяти, симпатичный, в прекрасной физической форме. Мужественное лицо с волевым подбородком и правильная речь. Она еще раз взглянула на его руки, чтобы найти если не само кольцо, а хотя бы след от него, но ничто не указывало на торопливо снятый перед походом в клуб символ брака. Ребекка мысленно поставила ему за это плюс. Да и вообще он не казался типом, который бессовестно воспользовался состоянием женщины, напившейся так сильно, что она буквально себя не помнила. Он выглядел искренне удивленным ее реакцией, словно бы ждал, что она вспомнит и его, и обстоятельства той ночи, которую они провели вместе.

Ребекка постаралась сосредоточиться на том, что могла вспомнить.

Итак, они пришли в клуб, танцевали, а потом Ребекка оказалась оттесненной толпой посетителей от Кирсти. Она вспомнила, как искала подругу на танцполе, в туалетах, у гардероба, а потом попыталась вызвать такси. Но было это в клубе или на улице? И что произошло потом?

– Мне нравится твой английский акцент.

Ребекка вновь перевела взгляд на мужчину. Он был все еще в полотенце, но сейчас, словно бы осознав нелепость ситуации, открыл шкаф, достал футболку, быстро ее натянул и пригладил волосы. Потом показал на фото в рамке и произнес: «Моя бабушка из Портсмута». Ребекка увидела на стене старинную карту Гемпшира, испещренную названиями на древнеанглийском. «Я люблю Британию, – продолжал хозяин квартиры. – Я там был много раз».

Ребекка молча смотрела на него.

– А ты родом из какой части Британии? – спросил он.

– Послушай, Даниэль… Тебя ведь Даниэль зовут, правильно? – Она замолчала и судорожно сглотнула, потому что во рту пересохло. – Я мало что помню о прошлой ночи, и просыпаться вот так, в чьей-то постели… Это совсем на меня не похоже.

Он кивнул.

– Я понял. Вообще-то я тоже так не делаю.

Она подозрительно прищурилась, попытавшись распознать ложь.

– Клянусь, со мной такое впервые, – он поднял руку, словно давал показания в суде. – Можешь мне поверить, но я был очень удивлен, проснувшись сегодня утром и обнаружив здесь тебя. Понимаю, что это звучит как реплика из дешевой комедии, но это правда.

Он улыбнулся неожиданно теплой и обаятельной улыбкой, которая потухла от ее колючего взгляда.

– Я тебя не виню, что ты отнеслась ко мне с подозрением.

– Я просто не… – Ребекка замялась и замолчала.

– Не надо ничего объяснять.

– Я вообще ничего не помню.

– Если тебе от этого станет легче, то я тоже мало что помню. Наверное, оттого, что мы здорово набрались вчера, поэтому сейчас голова у меня просто раскалывается. – Он жестом показал на чашку кофе, которая все еще испускала пар на тумбочке рядом с кроватью. – У меня есть парацетамол, если нужно. Могу дать.

Ребекка оглядела комнату. Простыня была по-прежнему плотно обернута вокруг нее, но напряжение, в котором она пребывала, стало немного ослабевать.

– Кембридж, – произнесла она.

– Что?

– Кембридж. Я родилась в Кембридже. Вот откуда я родом.

Мужчина просиял:

– Кембридж – супер! Обожаю этот город. У меня там друг в аспирантуре учился, и я его несколько раз навещал. Но по твоей речи кажется, что ты уже долго живешь в Штатах.

– Двадцать один год. Я здесь с восемнадцати лет.

– Ага, вот почему ты умудрилась испортить такое чудесное британское произношение, – он снова ей улыбался.

– Мой покойный отец родом из Бруклина. – Она посмотрела на его влажную футболку, на полотенце вокруг талии и опять почувствовала себя неловко. – Наверное, мне пора идти. Чувствую себя очень скверно, да и вообще…

Она подумала о дочках, и в груди тотчас защемило от чувства вины. Вполне возможно, она даже не отправила Гарету сообщение прошлой ночью, предупреждая, что не вернется домой. Ребекка не помнила.

– Послушай, мне не нужно было этого делать, – пробормотала она. У меня… у меня дома…

– Можешь не продолжать. Я все понял, – просто сказал он.

– Я уверена, ты хороший человек, но…

– Я все понял, честное слово.

– Спасибо, – только и сказала она.

Кажется, мужчина осознал, что ей требуется привести себя в порядок, и вышел из спальни, плотно закрыв за собой дверь.

Ребекка перевела дух.

Она просто хотела забыть о том, что это случилось, но не могла.

Когда она добралась до дома, Гарет ждал ее на ступеньках крыльца, наблюдая, как Кира играет в мяч. После того, как она обняла девочек, и они отошли чуть в сторону, где их было не слышно, он спросил: «Почему ты не послала мне сообщение? Я за тебя волновался, Бек».

– Гарет, я уже взрослая.

– Знаю, но…

Она посмотрела на него и почувствовала укол совести: он был искренен, он действительно за нее волновался. Значит, ему до сих пор не все равно, что с ней происходит.

И она, конечно же, ни в чем не могла ему признаться.

– Я осталась на ночь с Кирсти и… мы немного перебрали. Прошу прощения, что не предупредила.

Он пристально смотрел на нее. Неужели распознал ложь?

– Прости, что так вышло, – сказала она, хотя слова «Я переспала с каким-то типом, которого видела первый раз в жизни» так и рвались наружу. Она опустила глаза, чтобы не смотреть Гарету в лицо. – С девочками все в порядке?

– С ними все отлично. Мы прекрасно провели время. – Гарет любовался играющей дочкой.

Когда Гарет ушел, Ребекка подавила чувство вины и позвонила Кирсти. Та сразу же накинулась на нее с расспросами, что случилось с ней в клубе и куда она пропала прошлой ночью. Ребекка ответила, что не помнит, не пускаясь в подробности, и в этом была доля правды.

А потом, в последующие дни и недели, когда она оставалась одна в доме и раз за разом вспоминала, как выгнала Гарета за его измену, то самое чувство вины вернулось и жгло ее изнутри. И она оправдывала себя тем, что они больше не живут вместе и что это Гарет должен страдать, а вовсе не она.

Больше всего Ребекка опасалась, как бы ее ночное приключение не нарушило то хрупкое равновесие, которое они обрели после разрыва, и живо представляла себе их разговор, который мог бы последовать за ее признанием.

Особенно четко в своих мысленных беседах с Гаретом она слышала, как тот вопрошает, с кем же она переспала, а она вынуждена признать, что не имеет никакого понятия о человеке, в чьей постели она проснулась тем утром.

22

В лесу был ясно виден свет фонарика.

Ребекка выключила двигатель джипа и, не закрыв дверь, побежала вдоль пляжа. Ботинки вязли в песке, дыхание Ребекки сбилось, но тут впереди береговая линия повернула налево, и она увидела бухточку с крохотным деревянным причалом, едва возвышавшимся над поверхностью воды. Но она смотрела не на причал, а на пришвартованную к ней большую рыболовецкую лодку.

Конечно, не совсем траулер, но то самое судно, огни которого она видела в предутреннем море.

Адреналин хлынул в кровь Ребекки, и она помчалась со всех ног, хрипло крича и стараясь перекричать ветер: «Эй, на судне! Помогите мне! На помощь!» Она понимала, что скорее всего ее не услышат, но она видела огни лодки прямо сейчас и пятно от луча фонаря в чаще леса несколько минут назад. Значит, люди совсем близко.

Внезапный резкий звук разорвал ночной мрак.

Ребекка остановилась как вкопанная так внезапно, что потеряла равновесие и упала на колени на песок пляжа.

Выстрел!

Она разглядела метавшиеся взад и вперед всполохи света среди деревьев ближайшего к пляжу леса, а затем услышала голоса.

Разговаривали двое мужчин.

На секунду Ребекка замерла. Ужас сковал ее, и она не знала, двигаться ли ей вперед или спасаться бегством. Только в голове билось: «А что, если это он? Тот самый страшный человек с зелеными глазами?»

Она медленно поднялась на ноги и посмотрела назад, в том направлении, откуда прибежала. Ее машины не было видно, даже когда из-за туч вышла луна и осветила весь пляж своим неверным светом. Значит, джип остался за мысом и сейчас Ребекка оказалась ближе к пристани и к судну, чем к верному «чероки».

Идти обратно?

А если это все же спасатели, на которых она так надеялась?

Но почему они стреляли? Могут ли спасатели быть вооружены? Она крадучись пошла вперед. Каким бы сильным ни был страх, она должна понять, кто именно прибыл на остров, а сделать это можно было, только приблизившись к месту, где светили фонарики. Дойдя до опушки леса, Ребекка оказалась на краю поросшей лесом лощины: склон круто уходил вниз, и до дна впадины было примерно сорок футов от того места, где она стояла. Пришельцы находились среди деревьев на противоположном склоне лощины.

Ребекка никак не могла понять, что же ей делать дальше.

По здравом размышлении она пришла к выводу, что прибывшие на остров точно не были из береговой охраны. Ведь они подошли к берегу на судне без опознавательных знаков. Не были они и рыбаками, поскольку сезон лова лосося в октябре уже закончился. И что рыбаки рассчитывали найти в лесу в три часа ночи? И почему они стреляли?

От страха ее сердце забилось еще сильнее.

Она слишком хорошо поняла, кто высадился с лодки.

Наверное, в глубине души она с самого начала знала, кто они такие, но это осознание пришло, когда она уже осторожно спускалась по склону лощины к тропе, проходившей по ее дну и белевшей в темноте. Внезапно она услышала тихий звук шагов.

Ребекка замерла.

Звук раздался совсем рядом.

Шарахнувшись вправо, она спряталась за замшелым стволом дерева и постаралась определить, откуда приближается угроза. Какое-то время она ничего не видела, а потом на тропе появился человек.

Он был в темной одежде и с налобным фонарем.

Из-за света фонаря разглядеть его лицо было невозможно, но потом мужчина достал мобильный телефон и включил его. Мягкий голубоватый свет экрана осветил его черты: подбородок, рот, а потом и глаза.

Ребекка задохнулась от ужаса.

Теперь у нее не было никаких сомнений.

Рядом с ней, почти что в двух шагах, находился тот, кто пытался ее убить.

23

Мужчина с зелеными глазами.

Это был он и никто другой.

Раньше его налобный фонарь пульсировал в такт шагам, а теперь он светил ровным светом, так как мужчина остановился. Он рассматривал что-то на экране своего телефона, и цвет его глаз казался еще ярче, а смуглая кожа отливала серым. За ту неделю, которая прошла после нападения на Ребекку, он отпустил бороду, возможно для того, чтобы скрыть порезы и синяки, – но Ребекка узнала бы его из тысячи.

Зеленоглазый возобновил движение по тропе по дну лощины и вверх не смотрел. Пальцы его двигались по экрану. Он понятия не имел, что Ребекка наблюдает за ним, находясь всего в двадцати пяти футах, что она еще жива. Он думал, что ее тело лежит где-то в лесу, медленно разлагаясь, и скоро станет добычей падальщиков. Но она была тут, совсем рядом, хотя и трепетала от ужаса.

Он остановился на склоне прямо под тем местом, где она пряталась.

Взгляд его все еще был сосредоточен на экране телефона, и тот в ответ завибрировал в его руке: тишину леса наполнил приглушенный звук вызова. «Не отвечай на звонок здесь, уходи», – мысленно взмолилась Ребекка.

Он поднес телефон к уху. Раздалось «Да!». Зеленоглазый остановился, повернулся в сторону Ребекки и принялся оглядываться по сторонам. До нее донеслось:

– Нет, я не слышал звонка. Прием здесь совсем хреновый.

– Это ты стрелял?

Ребекка отчетливо услышала голос собеседника зеленоглазого.

– Да, в скунса целился.

– Ты что, прикалываешься? Серьезно? Какой скунс?

– Не хочу подцепить бешенство.

– Ну ты и придурок! Неужели не понятно, что нас вообще не должно быть в этом лесу.

– Успокойся, сезон уже кончился. – Зеленоглазый немного изменил положение, и ответов его собеседника Ребекке было больше не слышно. – Нет! Не нашел! Сказано же тебе, что ее здесь нет. – Последовала короткая пауза. – Сдается мне, это вообще другая часть леса.

Зеленоглазый снова повернулся в сторону Ребекки.

Внезапно по обе стороны от дерева, за которым она пряталась, листья и трава зажглись желтоватым светом в лучах фонаря. Она скорчилась за стволом и закрыла глаза, слушая голос зеленоглазого, представляя в этот момент своего убийцу карабкающимся вверх по склону по направлению к ней с пистолетом в руке.

– Понятия не имею, где она, – сказал зеленоглазый.

Ребекка тихо выдохнула.

– Не могу сказать, тот это лес или не тот. Темно, хоть глаз выколи! – Она решила, что зеленоглазый пошел в другую сторону, потому что теперь поднявшийся ветер доносил до нее только обрывки разговора. – Тут сам черт ногу сломит! Что ты от меня ждешь? Чтобы я тебе соврал и сказал, что похоронил эту стерву с концами?

– Да ничего я от тебя не жду, – резко ответил невидимый собеседник, словно стоял напротив зеленоглазого и Ребекки. Причуды мобильной связи на местности вновь сделали его реплики разборчивыми. – Все, что мне нужно, чтобы ты вспомнил, где точно ты ее прихлопнул.

Зеленоглазый снова оглядывал окрестности, а затем пошел в противоположную от Ребекки сторону. «Ее тело должно разлагаться в какой-нибудь сраной дыре», – пробормотал он на ходу.

Очень скоро Ребекка перестала слышать его телефонного собеседника и теперь ловила каждое слово зеленоглазого. В голосе его с едва уловимым латиноамериканским акцентом чувствовалось раздражение и желание оправдаться.

– Даже если я сейчас не смогу найти ее, то к тому времени, когда сюда хоть кто-то вернется, ее кости будут валяться по всему лесу. Звери растащат! – Зеленоглазый остановился и принялся вглядываться в темноту. То ли он что-то увидел, то ли ему показалось, что он что-то видит. Наверное, собеседник спросил его, почему он замолчал. – Нет, ничего тут нет, – ответил он и не спеша двинулся дальше, – если хочешь, чтобы я точно сказал тебе, где ее тело, нам нужно вернуться сюда днем.

Он опять остановился и принялся вглядываться в то же место в чаще, что и раньше. Ребекка проследила за его взглядом: видимо, зеленоглазый пытался высмотреть какое-то животное.

– Нет, не скажу, что мы зря потеряли время, – продолжал он, понизив голос. – Но этот лес оказался больше, чем я думал, и сейчас здесь так темно, что хоть глаз выколи. Если вернемся днем, ее будет проще отыскать. – Он опять пошел вперед. – Нет, у нас все получится. Здесь до апреля никого не будет.

Теперь он был на расстоянии примерно ста футов от Ребекки. Очень скоро он отдалится и подслушать продолжение разговора Ребекке не удастся. Поэтому она автоматически подалась вперед и переменила позу, чтобы лучше слышать.

Когда она переступала с ноги на ногу, под подошвой ее кроссовка оказался толстый кривой сук. Она дернулась назад, было уже поздно.

В тишине леса треск ломаемой ветки прозвучал громко и резко, как удар грома.

Ранее

После пробуждения в спальне незнакомца Ребеккой почти на месяц овладело странное состояние отрешенности. По вечерам, уложив девочек, она сидела дома в одиночестве, пыталась смотреть телевизор, читать, просматривать новости в интернете. Словом, старалась всячески отогнать воспоминания о своем «приключении».

Она водила девочек в Проспект-парк, засыпанный осенними листьями, общалась с коллегами, у которых тоже были дети, но близких друзей ей видеть не хотелось. Однажды они вместе с Гаретом отправились с дочками в кино. Надо признать, что предприятие закончилось полным провалом, потому что Хлоя сразу же после начала фильма принялась хныкать и не могла остановиться, а Ребекка с Гаретом сначала накричали на девочек, а потом друг на друга. Однако с течением времени плотная занятость на работе помогла Ребекке все реже и реже вспоминать свою ошибку, равновесие в отношениях с Гаретом было восстановлено и жизнь стала налаживаться.

В последнюю неделю октября, когда осень уже полностью вступила в свои права, а ночи стали темными и длинными, Ребекка пригласила Ноэллу на ужин. Они сидели на кухне, пили вино и собирались поджарить отбивные, когда Ребекка почти призналась подруге. Она знала, что Ноэ ее не осудит, а наоборот, будет настаивать, что Ребекке пора «выходить в свет» и веселиться, вести себя как многие одинокие молодые женщины и что это нормально. Она скажет: «Твои дочери для тебя важнее всего, Бек, потому что они – самое прекрасное, чего ты добилась в жизни, но нельзя без конца только менять подгузники и вытирать отрыжку, всему есть свои пределы». Тем не менее воспоминания о пьяном сексе с незнакомцем каждый раз заставляли Ребекку краснеть от стыда.

– Ты в порядке, подруга? – вернул ее к действительности вопрос Ноэллы.

– Да, все хорошо.

– Уверена?

Ноэ внимательно ее разглядывала.

– Да, все отлично, просто задумалась. – Ребекка, встала, чтобы перевернуть отбивные. Ноэлла по-прежнему оценивающе смотрела на Ребекку и, казалось, понимала, что та что-то не договаривает. Ребекка пожала плечами:

– Наверное, слишком много думаю в последнее время о папе. Ведь скоро будет уже два года после его ухода. – Она замолчала, страшась встретить взгляд Ноэллы, потому что только что она солгала, да еще и бессовестно. Она действительно безумно скучала по отцу, но в последнее время даже не вспомнила о приближающейся годовщине его смерти, потому что ее мысли были заняты совсем другим.

– Знаю, дорогая, – ответила Ноэлла. – Годовщины – дело такое. Считается, что сама кончина близкого и похороны – самое тяжелое время для родственников. Но потом бывает гораздо хуже. Я всегда плачу в мамин день рождения и на День благодарения, потому что не могу забыть, какое вкусное пюре к индейке она делала.

Ребекка улыбнулась и перевела взгляд на дверной проем. Там стояла Кира со своим розовым плюшевым жирафом в руках.

– Кира, солнышко, ты уже должна крепко спать!

– Я не хочу, мамулечка.

– Пойдем, пора в кроватку.

Но Кира подошла к Ноэлле, обвила ее руками и прижалась к ней. Уже в два с половиной года она прекрасно освоила науку манипулирования взрослыми.

– Здравствуй, тетя Ноэ, – пропела она, и Ребекка с Ноэллой подавили улыбки.

– Привет, моя красавица.

Ноэлла ласково погладила свою любимицу:

– Твоя мама права. Не заснешь сейчас – завтра утром будешь совсем без сил. Ты же не хочешь этого?

Кира еще сильней прижалась к животу Ноэллы.

– Пойдем-ка в кроватку, моя принцесса, – сказала Ребекка, протягивая дочери руку, которую та неохотно приняла.

Ребекка взяла Киру на руки и, оставив Ноэллу следить за приготовлением ужина, понесла дочку наверх. Ночник с фигурками животных на абажуре отбрасывал на потолок ажурные тени. В колыбели у противоположной стены детской крепко спала Хлоя. Ребекка уложила Киру, подоткнула со всех сторон одеяло, а когда та попросила Ребекку еще немного побыть с ней, легла рядом с дочерью и принялась гладить ее по голове. Очень скоро Кира успокоилась, она задышала глубоко и ровно, но Ребекка не торопилась уходить. Хотелось еще немного побыть рядом с дочками. Она слышала, как Ноэ возится на кухне, накрывая ужин, на который ее же и пригласили, но Ребекка знала, что подруга не обидится.

Через некоторое время Ребекка тихонько встала, поцеловала Киру и спустилась вниз. На полпути на лестнице она бросила взгляд на семейное фото, висевшее на почетном месте. Их последнее фото вместе… На нем были она, Джонни, Майк и их отец. В тот день они встретились за традиционным обедом в любимом ресторанчике на Макдональд-авеню. Это было за две недели до гибели Майка. Вглядываясь в лица своих близких, Ребекка почувствовала укол вины за ту ложь, которую она раньше сказала Ноэлле. Когда в последний раз она на самом деле думала об отце, когда по-настоящему вспоминала его? Наверное, неделю назад, может быть две. А о Майке? Месяц тому назад? Два? Больше?

«Пора мне выбросить из головы гадких незнакомцев, – сказала она себе, переводя взгляд с отца на Майка, а потом на Джонни. – Надо думать о тех, кого я люблю и всегда любила».

24

Как только ветка под ногой Ребекки хрустнула, мужчина резко обернулся.

Взгляд его сосредоточился на точке примерно в трех футах от того места, где она находилась.

– «Проклятье!» – успела подумать Ребекка.

Инстинктивно она отступила за дерево, за которым пряталась раньше, прижалась к нему спиной и задержала дыхание.

Легкие ее словно наполнились свинцом.

Ребекка зажмурилась и попыталась по звуку определить, идет ли зеленоглазый по тропе или перешел в подлесок.

Ответом была полная тишина.

«Беги! Беги со всех ног!» – скомандовал внутренний голос.

Она глянула вверх на склон, по которому спускалась. Если она рванет к опушке, то потом надо будет пересечь пляж, значит до машины не менее четверти мили. Сможет ли она туда добраться или ее поймают по дороге? Что случится, если ее поймают? Они узнают, что она жива, они узнают, что она…

Треск!

Ее парализовало от страха.

Зеленоглазый поднимался со дна лощины и смотрел в ее сторону.

Он был всего в десяти футах от нее.

– Что там у тебя?

Зеленоглазый находился так близко, что Ребекка слышала каждое слово его телефонного собеседника.

– Нашел что-нибудь?

Фонарик залил светом землю справа в опасной близости от Ребекки. Она не шевелилась. Краем глаза она наблюдала, как свет фонаря медленно сместился влево. Там высилось еще одно дерево, ствол которого был расколот бурей, и обломок этого ствола валялся на земле. На нем луч и задержался. Видимо, мужчина решил, что нашел источник треска.

– Ты тут?

– Да, – тихо ответил зеленоглазый.

– Что у тебя там происходит?

Зеленоглазый замолчал, и казалось, что его молчание длится вечно. Ребекка представила себе, как он лезет вверх по склону, как его рука вытягивается из тьмы и хватает ее за горло.

– Ничего у меня не происходит, – голос зеленоглазого раздавался примерно на том же расстоянии.

Ребекка решилась перевести дыхание.

– Днем мы сюда не вернемся, – сказал его собеседник.

– Почему?

– Ты что, не слышал, что я раньше сказал? Федералы внимательно следят за всей этой зоной. Здесь проходит главный маршрут наркотрафика.

– И что?

– А то, что если нас схватят, то начнут задавать очень много вопросов.

– Ну, можно придумать правдоподобные ответы.

– Нет, нельзя. У нас даже нет разрешения пришвартоваться здесь. Положим, под покровом ночи мы сможем уйти незамеченными, но при свете дня у нас это не получится. Если нас обнаружат, как мы будем объясняться с полицией и береговой охраной? А вдруг они подтянут федералов, что тогда? Я уже помог кое-кому решить одну проблему, и мне не нужна следующая. Черт, почему ты не закопал ее так, как я тебе велел?

– Все пошло не по плану. А потом у меня времени не хватило, – зеленоглазый оправдывался явно неубедительно. Наверное, он это понял, потому что грубо бросил: – И вообще не тебе судить. Тебя там не было.

– В том-то и дело, что не было. Отсюда все наши проблемы. Получается, что они из-за тебя.

– Она и ее брат…

Ребекка вся обратилась в слух при упоминании Джонни. Ярость захлестнула ее, мешаясь со страхом. «Что ты сделал с моим братом? Ты убил его?» – мысленно крикнула она.

– Одним словом, я облажался, – наконец признал зеленоглазый. – Больше мне сказать нечего.

– Это точно!

– Я все исправлю, – произнес голос рядом с Ребеккой, и зеленоглазый прервал разговор.

Ребекка не двигалась с места и как завороженная смотрела на склон. Потом она услышала удаляющиеся тяжелые шаги на тропе, раздался кашель – мужчина прочищал горло – и все стихло. Она набралась смелости и выглянула из-за дерева: зеленоглазый был уже так далеко от нее, что его почти полностью поглотила тьма.

Она принялась прокручивать в уме то, что только что услышала: «Почему ты не закопал ее так, как я тебе велел?»

Наверное, зеленоглазый бы так и поступил, не находись она тогда на дне оврага еще более глубокого и труднодоступного, чем эта лощина. К тому же у злодея действительно было мало времени, потому что ему нужно было еще разобраться с Джонни.

Она попыталась отогнать от себя мысль о том, что ее брат мертв. Впрочем, давалось ей это с трудом после того, как она провела столько часов в лесу в его бесплодных поисках. Хотя кое-какая надежда все еще оставалась. Возможно, то, что она так и не нашла его тела, означает, что он жив. Может быть, ее брату тоже удалось спастись после того, как они разделились? Она не нашла ни трупа, ни свежей могилы, а зеленоглазый по телефону сказал, что все пошло не по плану. А что, если Джонни, как и ей, удалось выбраться?

Но реальность противоречила последней призрачной надежде. Если Джонни выжил, то почему она его не нашла? Совсем густой лес был не слишком велик по площади, занимая всего пару миль в поперечнике. Остальную территорию составляли пустыри с отдельными немногочисленными зданиями в разной степени заброшенности. Укрыться негде. И если Джонни удалось выжить, почему он не дал о себе знать, не поднял тревогу?

Она закрыла глаза и приказала себе: «Забудь о том, что не в силах изменить, сосредоточься на том, что есть».

Она попыталась представить, кто был вторым мужчиной – собеседником зеленоглазого.

Он сказал, что копы патрулируют акваторию, и, возможно, так оно и было, но до сегодняшней ночи Ребекка целую неделю не видела поблизости никаких судов. Значит, корабли береговой охраны или полицейские катера ходили где-то далеко в море. Это не радовало, потому что означало, что помощь к ней не придет. Но обнадеживал страх обоих мужчин, что их обнаружат на острове. Раз они так сильно боятся, то не будут оставаться здесь долго.

Звонивший не хотел отвечать на вопросы полиции и обмолвился, что помог кое-кому решить какую-то проблему. В чем состояла эта проблема? И кто был его таинственный заказчик?

Из разговора Ребекка так и не смогла понять, почему ее хотели убить, но прекрасно осознавала, почему для своего злого дела они выбрали это место. Зеленоглазый сказал, что в островном лесу «сам черт ногу сломит», и был абсолютно прав. Деревья образовывали густую, но не непроходимую чащу, в которой было легко заблудиться, стоило только сойти с тропы. И еще в одном он был прав: если бы ее прикончили и оставили тело в лесу, то тогда, когда его нашли бы – если бы такое вообще произошло, – от нее остались бы одни кости. В любом случае это произошло бы как минимум через пять месяцев, и к этому времени насекомые и животные уничтожили бы всю плоть без остатка.

Но это не имело никакого значения сейчас, потому что она была жива.

А ее убийцы этого не знали.

И это давало ей преимущество.

Ранее

На следующий день после ужина с Ноэллой к Ребекке пришел Джонни. Он явился очень рано, без предупреждения, щеки его горели, а в руках он держал какую-то вещь в красивой подарочной упаковке. Ребекка впустила его и тотчас почувствовала, что ее брат был чем-то расстроен или озабочен. Впрочем, стоило ему увидеть Киру, как лицо Джонни просияло. Девочка подбежала к нему, протягивая руки, а он подхватил ее и закружил, напевая песенку о «моей прекрасной принцессе». Таков был их ритуал. Потом посадил ее на руки и погладил ярко-рыжие кудри. Кира была в восторге. Тогда Джонни переключил внимание на Хлою. Для нее у него была припасена другая песенка – про снежную королеву, – но малышка ее не оценила, сначала захныкала, но потом принялась смеяться. Ребекка дала Кире ксилофон и велела поиграть на нем в гостиной, а Хлою посадила там же на низкий детский стульчик. После этого она повела Джонни на кухню.

– О, чуть не забыл! – сказал он, вручая ей красивую коробку, перевязанную лентой.

Ребекка посмотрела на него с удивлением:

– У меня что, день рождения?

– Да нет, просто увидел одну забавную вещицу, подумал о тебе и купил. Не смог устоять.

Она развязала ленточку и сняла крышку. Внутри оказался «снежный шар» – игрушка из прозрачного пластика, внутри которой начинали идти хлопья искусственного снега, стоило шар потрясти. Внутри этого шара был изображен парк с бегуном, мчащимся по дорожке.

– Что это? – спросила Ребекка, вынимая шар из коробки.

– Помнишь, в детстве, еще когда мы жили в Англии, у тебя была такая штука. Потом шар разбился. Наверное, его уронил Майки, когда баловался. В общем, у меня есть соседка из Германии, которая их мастерит на продажу, – я увидел ее поделки и сразу вспомнил о тебе. Кстати, здесь изображен Централ-парк.

Джонни улыбался, всем своим видом показывая, что покупка снежного шара для сестры – сущий пустяк, но у Ребекки внезапно глаза наполнились слезами, настолько она была тронута поступком брата. Она не забыла, какой снежный шар был у нее в детстве. Внутри него был Биг-Бен, а на его фоне женщина с рыжими волосами. Иногда она молилась, чтобы «дорогой Боженька» сделал ее такой маленькой, чтобы она смогла проникнуть внутрь шара, когда там идет снег, чтобы спросить у рыжеволосой женщины, почему она их бросила.

– Этот шар прекрасен, Джонни.

– Да ладно, обычный сувенир.

Ребекка положила шар на стол и крепко обняла брата.

– Он потрясающий, – пробормотала она, восхищенная добротой брата. Впрочем, таков уж был Джонни – всегда думал о других.

– Кстати, у меня машина сегодня не завелась, – сказал он, когда они позже уселись за стол на кухне. «Так вот откуда у него румянец на щеках, – подумала Ребекка, – ему пришлось быстро идти по холоду, чтобы принести мне эту милую игрушку». Однако сейчас, повидав любимых племянниц и увидев, что сестре понравился его подарок, он выглядел почти счастливым. То было еще одно свойство Джонни, которое Ребекке очень нравилось: он не зацикливался на проблемах. Возможно, так проявлялась мечтательная сторона его натуры, толкавшая его к творчеству. Как неисправимый романтик, он был убежден, что в будущем все наладится.

– А что случилось с твоей машиной? – спросила Ребекка.

– Понятия не имею.

– Может, обратиться в автомастерскую или сервисный центр?

– Я так и сделаю, – ответил он. – Пока это не проблема. Сегодня у меня выходной, а завтра я смогу добраться до работы на метро, как и в другие дни, когда у меня смены в магазине.

Ребекка нахмурилась, потому что не понимала, к чему он клонит.

– Тогда в чем проблема? – спросила она. – В деньгах?

– Нет, дело не в этом, – он поморщился. – Придется начать издалека. Знаю, что, наверное, занимаюсь ерундой и впустую трачу время, но я решил написать новую книгу.

Такое Ребекка меньше всего ожидала услышать.

Почему-то Ребекка подумала о Кирсти, о ее родителях, о том, что много лет она говорила им неправду о Джонни как о состоявшемся писателе. На всякий случай она всегда преуменьшала его выдуманный успех, говоря, что все его книги распроданы и больше не печатаются, потому что не хотела, чтобы ее спрашивали, где их можно купить.

– Отличные новости, Джонни, – сказала она, почувствовав укол вины за свою прошлую ложь и за то, что в глубине души не до конца верила в него.

– Ты правда думаешь, что я правильно поступаю? – спросил он.

Она настолько погрузилась в свои мысли, что потеряла нить разговора и теперь корила себя за это. Какая разница, что она думает. Надо поддержать Джонни, ведь он был для нее всем на свете.

– Так что, Бек? – вновь спросил он. – Ты правда не считаешь, что я совершаю ошибку?

– Конечно нет, Джонни. Просто отлично, если ты вернешься к писательству.

Ее энтузиазм упал на благодатную почву.

– Ты когда-нибудь слышала о Вороньем острове? – спросил он.

– Что-то такое слышала, – ответила она, наполняя чайник. – Там будет происходить действие твоей новой книги?

– Да, – ответил он. – Это остров на расстоянии ста одной мили к востоку от Лонг-Айленда. Туда можно добраться за три часа на пароме от Монтаука.

Ребекке нравилось смотреть на оживленное лицо брата, слышать страсть и увлеченность в его голосе.

«Пусть у него все получится!» – подумала она, и от этой мысли ей стало лучше.

– Официально остров называется островом Ван-Вурна, – продолжил Джонни свой рассказ. – Он был так назван в честь голландского путешественника Матхюйса Ван-Вурна, который высадился на нем в 1694 году. Потом британцы купили этот клочок земли у голландцев, но не могли выговорить такое мудреное название и переименовали его в Остров Воронов или Вороний остров, потому что там была – да и сейчас есть – большая колония морских воронов.

Джонни увидел выражение лица сестры и заторопился:

– Извини, все это, наверное, скука смертная. В любом случае сейчас остров пребывает в полном запустении. Когда-то он считался популярным местом отдыха, но в восьмидесятых там прошел ураган, который разрушил или серьезно повредил буквально все здания. В последние годы Вороний остров открыт для посещений только с апреля по октябрь и служит перевалочной базой и местом отдыха рыбаков. Еще там в это время проводит исследование группа морских биологов, потому что остров лежит на путях миграции китов и тюленей.

Теперь Ребекка поняла, что Джонни имел в виду. С учеными можно побеседовать, чтобы собрать материал для будущей книги. Значит, Джонни нужно попасть на Вороний остров, а машина у него, как назло, сломалась.

– Да, – сказала она, – я разрешаю.

Джонни удивленно поднял брови.

– Разрешаешь что?

– Можешь взять мой джип.

Он рассмеялся.

– Я что, такой предсказуемый?

– Да, – ответила она, улыбаясь, и принялась заваривать чай. – Значит, ты для этого подарил мне снежный шар? Чтобы умаслить меня?

Она спросила, но заранее знала ответ. Джонни был не такой. Мелочность и расчетливость совсем не в его духе.

– Нет, честное слово, и в мыслях такого не было.

– Шучу! Конечно, можешь взять мою машину.

– Спасибо, Бек, ты просто чудо.

– Я знаю, – рассмеялась Ребекка, погладив брата по руке.

– У меня запланирована на субботу встреча с куратором из Музея естественной истории, и мне нужна машина, которая не подведет. Мой будущий собеседник – археолог и сидит на острове с апреля. Он руководит раскопками поселений аборигенов, и мне понадобилось почти три месяца плотной переписки по электронной почте, чтобы он согласился со мной поговорить. Я хочу в своем романе описать высадку Ван-Вурна на остров в 1694 году, а этот парень считается лучшим в мире специалистом по той исторической эпохе и по островной культуре.

Вдруг лицо Джонни омрачилось.

– Что не так? – спросила Ребекка.

– Надеюсь, что не совершаю большой ошибки. – Джонни побарабанил пальцами по столу. – Знаешь, болтаюсь тут и там, изображаю из себя настоящего писателя.

– Ты и есть настоящий писатель.

– Нет, Бек, какой я писатель? У меня не опубликовано еще ни одной книги, а единственным благодарным читателем романа, который все отвергли, стала моя младшая сестричка.

Она пребольно ткнула его кулаком в плечо:

– Ну-ка прекрати хандрить, братишка! Это я недавно выгнала мужа, поэтому должна рыдать и плакать от жалости к себе, а не ты. Ну и что, что у тебя нет договора с издательством? Что мешает тебе писать книгу по выходным, когда ты не работаешь в магазине? Кому какое до этого дело? А через несколько лет твоя книга будет нарасхват и все твои труды окупятся, разве нет?

Она строго посмотрела на него и повторила:

– Разве нет? Будешь еще со мной спорить?

Джонни улыбался во весь рот:

– Ты молодец, Ребекка! Ты всегда умела убеждать!

* * *

В ту ночь Ребекка пропустила звонок от Кирсти.

Точнее, не пропустила, а просто не стала отвечать на вызов.

Она смотрела на гудящий на тумбочке телефон до тех пор, пока он не замолчал. В обычной ситуации она бы с удовольствием поговорила с подругой, но сейчас сочла, что может быть только одна причина звонка от Кирсти. Та хочет поговорить об их последней встрече, услышать подробности о ночи, проведенной Ребеккой неизвестно где. Наверное, до нее дошли слухи о том, что Ребекка познакомилась в клубе с каким-то мужчиной. И ее интересуют детали пикантной истории, чтобы можно было посплетничать всласть.

Ребекка решительно выключила телефон.

25

Ребекка продолжала следовать по пятам за зеленоглазым.

Теперь она понятия не имела, в какой части леса находится.

Бандит шел впереди нее, методично водя лучом фонарика по обе стороны от тропы. Ребекка ускорила шаг. В свете фонаря появилась купа облетевших дубов, за которой просматривались пляж и океан, а затем и суденышко преступников, качающееся у причала. Значит, они выбрались из лощины и идут к берегу.

Ребекка замедлила шаг, когда расстояние между ней и зеленоглазым уменьшилось, и внезапно разглядела еще один силуэт, возникший из тени.

Она тотчас упала на живот среди скупой пляжной растительности, понадеявшись на то, что шум от падения будет скрыт суровым рокотом Атлантики. Колючая трава была сырой и противной на ощупь от морской влаги, но она не шевелилась. Вытянувшись на песке и положив голову на скрещенные под подбородком руки, она сумела разглядеть перед собой еще одного человека.

Луна освещала его бритый под ноль череп, но Ребекка не могла понять, смотрит ли он в ее сторону.

– Нашел что-нибудь? – спросил бритый.

Это был собеседник зеленоглазого по телефонному разговору – она узнала голос.

Зеленоглазый покачал головой.

– Еще раз так прервешь разговор, – прошипел звонивший, выступая из тьмы в круг света фонаря, – я из тебя все кишки выпущу. Ты тут шестерка последняя, заруби себе на носу.

Ребекка напряженно вслушивалась и всматривалась. У мужчины был нью-йоркский акцент, он был ниже зеленоглазого, но гораздо шире в плечах и выглядел как профессиональный рестлер. Ребекка никогда раньше его не видела, но по одному его облику сразу же поняла, что это за тип. Точно такие же ребята являлись в приемный покой дежурной больницы и притворялись братьями или кузенами пациента, поступившего с огнестрелом или ножевым ранением. Только никакими родственниками они не были, а в лучшем случае – соглядатаями, посланными для того, чтобы узнать, умрет ли жертва. А еще чаще они были причиной того, что человек оказывался на операционном столе. Такие не колеблясь пускали в ход пистолет или засаживали под ребра нож в уличных разборках.

– То есть мы тащились в эту даль неизвестно зачем? – звонивший явно был раздосадован не только отсутствием результата, но и тем, что его собеседник не реагирует на угрозы. Он встал прямо перед зеленоглазым с искаженным от гнева лицом. – Эй, Лима, слышь, чего говорю?

Лима.

Значит зеленоглазого, который пытался ее убить, зовут Лима. Она была уверена, что никогда не слышала раньше этого имени, никогда не встречала никакого Лиму в прежней жизни – почему же совершенно незнакомый ей человек желает их с Джонни смерти?

– Она где-то здесь валяется.

– Это я уже слышал, – мрачно заметил бритый.

Лима повернулся, и луч его налобного фонарика заметался в пяти футах слева от Ребекки. Она лежала, не шевеля ни одним мускулом. Сердце у нее бешено забилось, когда она рассмотрела пистолет за поясом Лимы и нож в ножнах. Не этим ли ножом он располосовал заднее колесо ее джипа?

Так, стоп, джип!

Он ведь больше не стоит на парковке у раскопок, а зарылся носом в песок в конце пляжа на расстоянии четверти мили от того места, где все они сейчас находятся. А что, если эти двое решат вернуться за ее машиной? Что случится, если они дойдут до раскопок и обнаружат, что «чероки» там больше нет? Они будут знать, что она жива.

Черт, черт, черт!

Может быть, вернуться к машине?

«Так, – сказала себе Ребекка, – успокойся и думай».

Злодеи приплыли на судне, которое стоит здесь у причала, к востоку от лесного массива. Они с огромным трудом нашли дорогу в темноте, поэтому не смогут пройти по едва заметной тропе через лес к раскопкам. Будь у них свой собственный наземный транспорт, они могли бы доехать туда по объездной дороге, но для ходьбы пешком расстояние слишком большое и они не знают точного маршрута. И они сами сказали, что не могут позволить себе оставаться на острове слишком долго.

– Да знаю я, знаю, что облажался. – Голос Лимы вернул ее к действительности и звучал почти примирительно. – Признаю, усложнил нам всем жизнь.

– Если сможешь исправить положение, никто об этом не узнает, – сказал его собеседник.

– Исправить как?

Бритоголовый повернулся. Теперь лунный свет выбелил его макушку и верхнюю половину лица, а в глазницах плескался мрак. Он оглядывал деревья вокруг себя, как будто бы чувствовал, что за ним наблюдают.

– Хайн, исправить как?

Хайн.

Теперь она знала, как зовут обоих.

– Подождем немного, – сказал Хайн.

Лима нахмурился:

– Подождем? Чего нам ждать? О чем ты таком толкуешь?

– Нельзя, чтобы нас здесь застукали. Прикинь, такая парочка, как мы двое, ползает по лесу ночью, без разрешения, когда сезон уже кончился. Выглядит чертовски подозрительно, как ни крути. То есть вернуться сюда у нас не получится. Если тебя или меня здесь поймают, нас в лучшем случае оштрафуют и мы засветимся по полной программе.

Ребекка бросила взгляд на их судно.

Впервые она подумала, а не пробраться ли на него? Что, если угнать его? Она сможет им управлять? В темноте виднелась тропа, идущая параллельно пляжу, значит, можно пройти по ней вперед и забраться на борт чуть подальше.

– Что собираешься делать? – спросил Лима.

Хайн не ответил, и в тишине Ребекка опять посмотрела на лодку. Риск просто сумасшедший. И они вооружены.

– Хайн?

– Где бы ни валялось ее тело, оно никуда не денется до следующей весны. Здесь из-за ветров зимой дико холодно, но влажность большая, и труп будет гнить. Даже если, как ты сказал, его растащат животные и от нее на следующий год останутся одни кости, то они вполне могут попасться на глаза тем, кто первыми сюда доберутся. А наука, мать ее, не стоит на месте, и тогда у нас будут проблемы. Мы не можем оставлять тело здесь у всех на виду. Это будет улика.

– Значит, ты хочешь вернуться сюда на следующий год?

– Да, первого апреля мы должны быть здесь как штык.

– Будем ждать, когда остров вновь откроют?

– Точно. Через пять месяцев сюда пойдут паромы. Можно не бояться, что федералы остановят нас в проливе и начнут задавать неудобные вопросы. Нам не нужно будет докладывать всем и каждому, кто мы такие, и за разрешением обращаться не понадобится. Просто приезжаем сюда, находим в лесу то, что от нее к тому времени останется, и хороним честь по чести. Мы можем приехать на эвакуаторе с тентом. Нам ведь нужно будет избавиться от ее машины, потому что ты, мать твою, не забрал у нее ключи перед тем, как убил.

– Прикинь, как я мог вернуться сразу на двух машинах? Я тебе что – долбанный Гудини?

– Ты должен был вернуться на эвакуаторе с ее машиной под тентом, а не с другой машиной.

– Ты вообще представляешь, что там творилось?

– Ты не забрал ее ключи. Ты нас подставил!

Ребекка почувствовала, как растет напряжение между собеседниками.

– В любом случае, – продолжал Хайн, – ее машина все еще там, где она ее оставила. Когда мы вернемся в апреле, придется действовать с умом. Если джип будет слишком сложно вывезти на материк, мы его сожжем прямо здесь. А если удастся дотащить его до Монтаука, то мы его плющим с концами на авторазборке, как консервную банку. Понял? – Он замолчал, посмотрел на лес, на Лиму и добавил: – Мы должны сделать так, как будто этой суки никогда на свете не было.

Ранее

На следующий день после того, как Ребекка пообещала одолжить Джонни свою машину, ей позвонили в шесть утра из Нью-Йоркской пресвитерианской больницы, прервав ее сладкий утренний сон. Ребекку попросили по возможности выйти на дневное дежурство, потому что из-за отпусков и больничных ни одного из штатных хирургов-ортопедов не осталось.

Гарет должен был идти на работу, а Ноэлла уехала повидаться с отцом, и хотя Джонни отлично ладил с девочками, он никогда не присматривал за ними подолгу. Значит, оставалось только одно: отвести Киру и Хлою в детский центр на целый день. Ребекке совсем не хотелось оставлять дочек там надолго, хотя персонал центра был очень дружелюбен и прекрасно управлялся с детьми. Но сейчас она могла рассчитывать только на собственные силы, и каждый цент был не лишним. Поэтому ей нужно было сохранять хорошие отношения с администрациями больниц, которые ее приглашали, и это означало больше дежурств, на которые вызывали в последний момент.

То дежурство в Нью-Йоркской пресвитерианской больнице сначала протекало вполне обычно.

В этой больнице Ребекка проходила интернатуру, поэтому любила сюда возвращаться. И это несмотря на то, что здесь она частенько выходила на изнуряющие суточные смены от полуночи до полуночи. В принципе для интернов предусматривались определенные ограничения: нельзя было работать больше восьмидесяти часов в неделю, и одно дежурство не должно было длиться дольше тридцати часов, но в реальности эти правила не соблюдались. В некоторые недели она трудилась по сто часов, а многие ее ночные дежурства состояли из тяжелой рутины, которую поручали интернам-«новобранцам». Она ставила капельницы, брала кровь из вены на анализ, сопровождала пациентов на компьютерную томографию или рентген, и так до полного изнеможения. Ей нравилась и сама больница, и люди, которые там работали, но по тем годам тяжелой «пахоты» она отнюдь не скучала.

За час до конца дежурства ее попросили осмотреть пациента, у которого подозревали перелом запястья. Случай казался очевидным, и пациента уже перевели в отделение, но, осмотрев его, Ребекка поняла, что травма серьезная, поэтому пришлось задержаться. Она добралась до детского центра уже после восьми вечера, то есть после его закрытия. Двум воспитательницам пришлось гулять с Кирой и Хлоей на улице, и они сердились на Ребекку за опоздание, девочки были усталые и возбужденные и ни за что не хотели мирно поужинать и отправиться в постель по приходе домой. Ребекке пришлось смириться с полутора часами нытья и плача, пока она кормила и успокаивала дочек, а заснули они только в десять вечера.

Страшно усталая и полностью вымотанная, Ребекка еле-еле выбралась из детской и в изнеможении села на ступеньку на середине лестницы. Ей понадобились добрых десять минут, чтобы прийти в себя. Когда ей это удалось, оказалось, что она снова смотрит на фото, на котором запечатлены она, Джонни, Майк и их отец в их любимом ресторанчике.

В этот раз она сняла фотографию со стены и пристально в нее вгляделась.

Она вспомнила, как солгала Ноэлле, сказав, что много думала об отце в последнее время. Сейчас она всматривалась в лицо Майка на фото и мысленно извинилась перед ним за то, что реже о нем вспоминала. Отец и Майк располагались в центре снимка, а они с Джонни по бокам. Вся семья сидела в той самой кабинке, которую они всегда занимали зимой, когда сидеть на улице было слишком холодно.

Очень часто, когда они встречались, все разговоры вились вокруг Майка, потому что у него была гораздо более интересная и насыщенная жизнь, чем у остальных членов семьи, и потому что он был прирожденным рассказчиком. Занятно, что каждый в семье говорил со своим акцентом – у Ребекки сохранилось британское произношение, но речь была разбавлена американизмами, Джонни «застрял» со своим говором где-то посередине Атлантики и звучал как рыбак с дальних островов, а вот Майк говорил как коренной житель Нью-Йорка. От этого его рассказы только выигрывали. Их отец часто специально задавал ему какие-нибудь провокационные вопросы типа «Что случилось с той блондинкой, с которой ты не так давно ходил на свидание?», зная, что за этим последует какая-нибудь занятная история. При этом самоирония, с которой Майк ее излагал, не позволяла заподозрить его в тщеславии. Он часто подшучивал над собой, говоря, что пока не дорос до серьезных отношений, а его успех в мире информационных технологий вызван тем, что до сего дня никто не понял, какое на самом деле фуфло его знаменитое приложение.

В тот последний раз, когда они все четверо обедали вместе, было холодно, листва облетела с деревьев, из решеток метро поднимался пар, как будто бы земля не могла надышаться перед зимней спячкой. Джонни по обыкновению привез отца, как он делал все последние годы, после чего довольно скоро в ресторане появилась Ребекка, которая чувствовала себя совершенно обессиленной, и не потому, что только что отпахала восемнадцать часов на дежурстве в больнице, а потому, что в то время была беременна Кирой и уже на седьмом месяце. Майк появился только через полчаса, когда мужчины уже заказали по второму пиву, а Ребекка пила диетическую колу. Как только Майк расположился в кабинке у окна, за которым угрожающе вздымалась эстакада железной дороги, он спросил: «Помните Элис? Я с ней одно время встречался».

Все остальные молча уставились на него, ожидая продолжения.

– Это было десять, может быть, двенадцать лет назад, – пояснил Майк родственникам.

Ребекка посмотрела на Джонни, который только пожал плечами, и стало ясно, что не только она понятия не имеет, кто такая Элис. Майк недоуменно взъерошил свою густую темную шевелюру и повернулся к отцу:

– А ты, папа? Ты помнишь Элис?

Их отец не ответил, но только хитро улыбнулся, как всегда, когда Майк пускался в одну из историй о своих пассиях.

– Значит, никто ее не помнит? – настаивал Майк.

Джонни усмехнулся:

– Честно говоря, Майки, последняя из твоих подруг получила, если мне не изменяет память, номер сто-пятьсот тысяч…

– Я серьезно, Джонни, – прервал его Майк.

Теперь все Мерфи смотрели на самого младшего из них в полном удивлении, а улыбка сползла с лица отца. Майк же не сводил глаз с запотевшей пивной бутылки, стоявшей на столе перед ним.

– Что с тобой такое, черт возьми? – спросила его Ребекка, раздраженная внезапной мрачностью брата, уставшая после дежурства и от того, что носила на себе двадцать шесть фунтов лишнего веса.

– Что со мной? – он поднял глаза, и в них внезапно сверкнули слезы, заметные даже в полумраке ресторана. – Да я с ней встречался целых шесть месяцев, а никто из вас ее не помнит. Это нормально?

– Почему эта Элис так много значит для тебя, сын? – отец говорил успокаивающе, а его тонкая рука в прожилках вен потянулась через стол к руке Майка. – Что пошло не так и о чем ты сожалеешь?

Отец слово в слово повторил тот вопрос, который задавал им в детстве, когда кто-то из детей делал что-то неправильное. Сначала он отсылал провинившегося с требованием хорошенько подумать о своем поведении, а когда тот возвращался, чтобы извиниться, спрашивал: «О чем ты сожалеешь?»

– Элис вчера умерла, – произнес Майк почти шепотом.

– Проклятие! – воскликнул Джонни. – Соболезную, брат.

– Она погибла, спрыгнула с крыши, – тихо сказал Майк.

– Какой ужас! – вскричала Ребекка, – Майки, мне так жаль…

– Она мне позвонила с неделю назад совершенно неожиданно, а я с трудом вспомнил, кто она такая, – продолжал Майк тусклым голосом. Он снял с мокрой бутылки этикетку и принялся машинально складывать ее на столе, отчего квадратик делался все меньше и меньше. – Наверное, она звонила каждому, кто когда-то причинил ей боль. А я в свое время обошелся с ней плохо и вдобавок не сразу вспомнил.

– Ты не несешь ответственности за то, что она сделала, – заметил Джонни.

– Возможно, в этом была и моя вина…

– Исключено, Майки. Нельзя жить с оглядкой, постоянно терзая себя вопросами, не вызовет ли любое твое решение отклик через целых десять лет.

– Джонни прав, сынок, – твердо сказал отец.

Но Майк явно ожидал не такого ответа – во всяком случае, слова родных не принесли ему облегчения.

– Я не хочу быть бесчувственным негодяем, плюющим на тех, кто проходит через мою жизнь, – сказал он, и в тот момент Ребекка подумала, что никогда не видела брата таким лишенным своей обычной самоуверенности, таким взволнованным и обеспокоенным. – Если судьба предоставляет мне шанс, я должен им воспользоваться, сделать все возможное, чтобы помогать тем, кому я дорог.

* * *

На следующий день после того, как Ребекка сидела на лестнице и смотрела на фото, она все еще думала о том последнем вечере и о словах Майка. Они казались необыкновенно созвучными тому обещанию, которое она дала себе после ночи с незнакомцем. Тогда она сказала себе: «Пора мне выбросить посторонних из головы. Надо думать о тех, кого я люблю и всегда любила».

От этих мыслей ее отвлек телефонный звонок.

– Бек? – раздался голос Джонни в трубке. – Как поживаешь, сестренка?

– Все нормально. Я только что вспоминала папу и Майка и поняла, что давненько мы не проводили с тобой целый день вместе. Только ты и я. Последний раз, наверное, это была поездка на пляж Юнион после похорон папы. Помнишь?

– Конечно помню.

– Почти два года прошло с тех пор.

Слова Майка на том обеде, ставшем прощальным, опять вспомнились ей. Он хотел воспользоваться любым шансом, чтобы помогать близким, но не смог. Он погиб через две недели. Но Ребекка была жива, и Джонни тоже, так почему бы не помочь ему?

– Я попросила Ноэ посидеть с девочками в воскресенье, – сказала она.

– О чем ты таком толкуешь? – в голосе брата слышалось недоумение.

– Через два дня ты поедешь на Вороний остров. – Ребекка замолчала, глядя на девочек, играющих у ее ног. – Почему бы нам не поехать туда вместе?

* * *

В тот вечер, после того как она уложила Хлою и минут пятнадцать играла с Кирой в снежный шар, подаренный Джонни, опять позвонила Кирсти. Ребекка посмотрела на загоревшийся экран мобильного телефона, лежавшего на столе в гостиной, и почувствовала сильное раздражение от настойчивости подруги. Ребекка категорически не хотела обсуждать с Кирсти подробности той ночи. Вполне возможно, что для подруги то, что случилось с Ребеккой, казалось забавным приключением, но сама она так не думала.

Когда телефон перестал звонить, Ребекка увидела, что оставлена голосовая почта. Сначала она решила проигнорировать это сообщение или удалить его, но знала, что Кирсти будет ей названивать, если увидит, что сообщение не прослушано.

Она нажала на «Прослушать».

– Послушай, Мерфи, это я… Тут такое дело… – Кирсти замолчала, и раздавался только шорох записи. – Я хотела поговорить с тобой…

И тут она сказала Ребекке, о ком она так хочет поговорить.

Звонок

Трэвис задремал перед телевизором, и тут зазвонил телефон. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы полностью прийти в себя и найти мобильник, хотя все время своего короткого сна он слышал и воспринимал фоновый шум, состоявший из звука телевизора, гудков машин, лая соседских собак и гула самолетов, летевших на юг в аэропорты Кеннеди и Ла-Гуардиа. Потом он похлопал по поверхности дивана вокруг себя в поисках очков. У него появилась привычка обязательно надевать их, когда ему звонили – вдруг понадобится что-то записать – и наконец посмотрел на экран телефона.

Звонила Эми Хаузер.

– Эми? – Он посмотрел на часы. Час ночи. – Что-то случилось?

– Со мной все нормально, Трэв.

Она все еще находилась на работе: он слышал телефонные звонки и тот особый шум, который обычно стоит в комнате детективов. Тогда он вспомнил, что Эми во время последнего их разговора призналась, что всю неделю днюет и ночует на работе.

– Возможно, у меня появились для тебя кое-какие зацепки, – сказала его бывшая напарница.

Он нахмурился.

– Что ты имеешь в виду?

– Угадай с трех раз. Помнишь, мы с тобой сегодня одно дело обсуждали?

– Дело Луизы Мэйсон?

– Да, той художницы. – Хаузер замолчала, и Трэвису показалось, что она собирается с мыслями. – Значит, так, ты отправился домой, наша группа собралась в вашем отделе, чтобы кое-что обсудить, а тут оказалось, что у тебя на столе телефон надрывается. Звонит и звонит, не переставая. Мы все и так на нервах, вот я и подошла, чтобы выключить звонок, а телефон возьми и снова зазвони. Тогда я сняла трубку.

Трэвис затрепетал от нетерпения.

– Кто звонил? – торопливо спросил он.

– Мужчина. Больше ничего не могу сказать. Я прямо перешла к делу и спросила, не он ли до этого все время названивал? Он сказал, что да. Я ему говорю: «Если хотите поговорить с кем-то из отдела розыска пропавших, перезвоните утром». А он отвечает: «Я слышал, что ваш коллега художницу ищет. Так скажите ему, пусть еще раз проверит ее приятеля».

Трэвис вздрогнул.

– Под «ним» он явно тебя имел в виду, – добавила Хаузер.

– Еще что-нибудь он сказал?

– Ничего. Сразу после этого повесил трубку.

Трэвис схватился за блокнот.

– Почему он не позвонил в рабочее время? – спросила Хаузер.

– Он не хотел, чтобы я снял трубку.

Хаузер, помолчав, сказала:

– Ерунда какая-то.

– Нет, не ерунда, если предположить, что он боится, что я узнаю его по голосу.

Трэвис пролистал блокнот и нашел описание мужчины, с которым Луиза встречалась перед своим исчезновением. Тогда Трэвис почти тотчас вычеркнул его из списка подозреваемых, потому что у того было железное алиби: мужчина рано ушел с благотворительного вечера и поехал в больницу, потому что туда по скорой отвезли кого-то из близких друзей семьи. Позже он послал Луизе сообщение с извинениями, но в это время ее телефон уже был выключен. Значит, приятель Луизы солгал?

– Трэв, ты тут?

– Спасибо тебе громадное, Эми. Ценю, что поделилась информацией.

– На здоровье, напарник, – в голосе Хаузер послышалась усмешка.

Трэвис отключился и принялся перечитывать свои заметки. Он опрашивал друга художницы в октябре. Тогда же занес в блокнот личные данные мужчины. Дата рождения, номер социального страхования, место работы, приводы и судимости.

Только вот ни приводов, ни судимостей у этого человека не было.

Даже штрафа за неправильную парковку.

Джонни Мерфи был кристально чист, и ничего противозаконного за ним никогда не числилось.

III