После третьей дивной ночи очнулся. Хотелось в душ. Паша брезгливо обнюхал себя, убеждаясь в несовершенстве физического тела человека. Телу этому доверять было совершенно невозможно: чуть не уследил — оно уже вонючее, липковатое, в красных полосках от смятой влажной простыни. Тело — это диктатор, мешающий разуму как работать, так и отключаться. Тело хочет чтобы его напрягали и расслабляли, давая работу всем этим хитро приспособленным к напряжению и расслаблению костям, суставам, связкам, сухожилиям и мышцам. Тело требует чтобы в кровь попадали всякие необходимые вещества и чтобы кровь эта весело текла по живым и здоровым сосудам и артериям. Телу необходим свежий воздух, вентилирующий легкие, дающие мозгу кислород. К тому же, деспот этот диктует нам свои условия с позиции силы. Если мы не удовлетворяем его — для начала он отключает одну из систем жизнеобеспечения и, полюбовавшись на конвульсии наши, обещает впредь быть не столь милосердным. Тогда мы пугаемся, начинаем угодливо выполнять любое требование плоти, ловить его импульсы, прислушиваться к капризам. Потихоньку организм, то есть все эти кости, все эти мышцы, весь этот белок, начинает подчинять себе волю бедного зависимого от плоти сознания, вынуждая разум направлять свой недюжинный потенциал на святое дело заботы о мясе. И это уже самая настоящая болезнь, которую никакие лекарства не лечат. Так и ходят эти рабы тела по земле, изыскивая целителей и панацеи от «давления», «сердца», «язвы» и прочего.
Сам Паша с удовольствием бы избавился от своего тела. Понятие «жизнь» становилось для него все более дискретным и эфемерным. Если бы не врожденная брезгливость к самому понятию «наркота», он давно бы кололся. А что? Быстрый и эффективный способ избавиться от ненавистного тела, ненавистных его «хочу» и «надо». Естественно, брезгливость можно было бы подавить, но Павел и в самом горячечном бреду не мог вообразить себя покупающим маковую соломку у наркодилеров. Этих людей он повидал на своем веку немало. Зависеть от одного из таких отморозков, просто вступать с ним в контакт было для Паши неприемлемо. И это, не говоря о законности подобного мероприятия. Моральные барьеры спасали Седова от быстрого шага в пропасть, так что к краю он подбирался совсем по чуть.
Иногда, в моменты, когда алкогольные пары теряли свою концентрацию и вялые с бодуна мысли тяжело ворочались в пустой голове, Павел раздумывал над тем, каким же будет его край жизни? Смерть алкоголика легкой не бывает. Один только цирроз печени чего стоит! А еще Паше случалось видеть трупы пьяниц, погибших в результате разборок с собутыльниками или от несчастного случая. Ужасная смерть, достойный результат ужасной жизни. Такие мысли, как бы это ни казалось абсурдно, только будили томительную жажду.
…Паша вылез из душа с твердым намерением провести день в трудах по дому. ПХД, так сказать, парково-хозяйственный день. Паша замутил ядреный раствор стирального порошка в голубеньком вместительном тазике, добавил туда примерно стакан «тети Аси» и вывалил в эту царскую водку все свое грязное белье, бережливо накопленное за последние полгода. Ну, чуть меньше, чем полгода, но ворох как Монблан! Кваситься вся эта вонючая прелесть будет часов десять, а потом Паша, мудрый, хоть и ленивый до безобразия рационализатор, опустит в синенький скромный тазик рассекатель душа и зарядит на два часа горячую струю. И после, счастливый, отожмет свое сверкающее белизной цветное бельишко. Стирка такая была изобретена самим Павлом Петровичем Седовым и гордился он своим изобретением словно ребенок.
Пока откисало белье, Паша разобрался со сваленным на стулья барахлом, заправил диван, протер пыль на книжных полках, с которых уже больше двух лет не доставались ни Стругацкие, ни Куприн, ни Пелевин, ни Каспаров. Паша больше не читал ничего, кроме этикеток на бутылках и не интересовался никакими партиями, кроме партии спиртного в соседнем ларьке.
Слава создателю, ему больше не надо было работать, так как он продал свою двухкомнатную квартиру на втором этаже и переселился в однокомнатную на седьмом. Вырученная таким маневром денежная сумма в двести тысяч рублей позволяла Паше жить так, как он жил. Он рассчитал, что если тратить по пять штук в месяц, то хватит на сорок месяцев, а это больше трех лет, а столько еще прожить надо! Пяти тысяч ему хватало вполне. В еде он был не прихотлив, новую одежду не покупал вовсе, донашивая то, что было. Собирая свои штаны и свитера в шифоньер, Паша отметил про себя их непотребный вид, но не зациклился на этом.
В приступе хозяйственности он даже вымыл полы, а это потребовало серьезного напряжения воли. Гордясь собственным умением властвовать собой, вышел перекурить на балкон. В плане у него было еще пятно крови. Надо бы избавиться от него, а то как-то не по себе. Странно только, что пятно, вроде бы, светлее стало. Но, может быть, это от известки под обоями? Обычно кровь темнеет, буреет на бумаге. Ладно, какая к черту, разница? Темнеет — светлеет. Содрать обои, заклеить листом бумаги и завесить чем-нибудь или шкаф подвинуть на это место.
Этот апрельский вечер для Гродина был, пожалуй, холодноват. Неласковый дерзкий ветерочек разлохматил рыжие Пашины вихры и спустился вниз, во двор, где весело прошуршал по молоденьким листьям каштанов, разбросал белые конфетти с цветущей алычи и взметнул золотистые пряди волос молодой женщины, в растерянности стоящей перед подъездом. Секунду назад она вылезла из иномарки, которая теперь плавно отъезжала со двора в сторону улицы. Павел невольно пригляделся к блондинке, угадывая в ней знакомую. Только вот что за знакомая такая? Откуда?
— А-а… — вслух произнес Паша. Это означало, что он вспомнил и еще в этом «а-а» прозвучало некоторое беспокойное удивление: что она тут, собственно, делает? Уж не меня ли ищет? Вот это было бы совсем ни к чему! Опять набегут ее родственники, снова попортят обои! Паша усмехнулся и, закурив вторую сигарету, уставился вверх, в небо. Он уже предчувствовал трель дверного звонка, но понятия не имел, какие события войдут в его жизнь вслед за этим.
…— Я только на минуточку, — оправдываясь, говорила она. Ее легкие пальцы нервно касались тонкой кожи под глазом, будто там прилипла ресничка и щекотала и беспокоила Нику. — Даже не знаю, зачем пришла! Мне больше некуда…
Павел стоял, привалившись спиной к дверному косяку. Впускать свою гостью внутрь квартиры ему не улыбалось. Вообще-то он не слишком поверил артистичному козлу в сером пальто. Вряд ли эта девушка сумасшедшая или что-то в этом духе! Она боится, и это понятно, если вспомнить про пятно крови на стене Пашиной квартиры. Но что бы там не происходило, ввязываться в чужие дела — безумие чистой воды. Павел еле заметно нахмурил брови и опустил взгляд.
Ника же смотрела на него с нескрываемой надеждой. Ей хотелось, чтобы он хоть чуть-чуть оттаял и проявил к ней интерес любого характера. Ей годилось все.
— Ты боишься, что опять мой муж припрется? — догадалась она. — Нет, он не припрется, потому что уехал. У него дела в деревне.
— А тот, что с ним был? — поинтересовался Паша, не меняя своей расслабленной позы.
— Костя? Косте и своих дел хватает.
— А кто тебя сюда привез?
Паша спросил это, исходя из двух туманных соображений. Во-первых, он решил, что иномарка никак не может принадлежать таксующему частнику, ибо выглядела для этого слишком круто. А, значит, подвез кто-то знакомый. Следовательно, не так уж бедная девушка одинока, как хочет казаться. Вторым поводом к вопросу послужило желание оттянуть тот момент, когда придется сообщить нежданной гостье о том, что сегодня у него не приемный день. Обычно Паша стеснялся отшивать людей.
— Подвез? Да никто. Просто попутку поймала.
«С каких это пор попутки к подъезду довозят?» — успел подумать Павел. Его сомнения остались не разъясненными, потому что Ника снова заговорила и уже о другом, более интересном:
— Если не хочешь меня впускать, может, пойдем в бар или еще куда-нибудь? Деньги у меня есть. Прошу тебя! Ну, пожалуйста!
Сходить с ней выпить? Да, пожалуй, так будет лучше. Пора бы принять свою вечернюю дозу, а потом можно будет и от девицы отделаться.
— Ладно, пойдем, — согласился он. — Только не в «Бригантину». Там бармен болтливый.
Пили в «Созвездии», заведении классом повыше, чем привык Паша за последнее время. Он бы туда не сунулся, но спутница сказала, что здесь тихо и можно будет поговорить. Собственно, говорить Павлу тоже было не о чем, но если она настаивает… И он уже приготовился напиться под жалобы на мужа и все такое, как Ника неожиданно подмигнула ему и сказала:
— У тебя такое выражение лица, будто ты лежишь на операционном столе, а доктор говорит: «Прими эту жертву, о Повелитель Тьмы!».
Паша невольно хмыкнул, наморщив свой, весь в рыжих веснушках, нос.
— А ты чего веселишься? — спросил он смеющуюся собственной шутке Веронику. — У тебя, вроде, неприятности? А, кстати, этот парень, что с мужем твоим был, сказал, что у тебя не все дома!
— Все правильно, — снова улыбнулась она. — Моего мужа дома нет!
Они снова рассмеялись, выпили водки. Потом еще выпили и снова Вероника рассказала что-то смешное. Как-то само собой получилось, что пить и смеяться понравилось обоим. В «Созвездии» они просидели до самого закрытия, а потом пошли пешком по ночным улицам, под шуршащей листвой, мимо темных окон. Они шли молча, словно высмеялись на некоторое время вперед, но ни ей, ни ему молчание не мешало. С некоторым удивлением Павел заметил, что хоть он и не пьян в дрезину, но ему нормально, спокойно, хочется идти по городу, хочется вдыхать влажный ночной воздух и не думать и не искать способа раздобыть еще алкоголя. Он глянул на свою примолкшую спутницу. В полумраке она казалась не просто хорошенькой, а настоящей красавицей: огромные, подведенные полумраком глаза, темные губы на очаровательно-бледном лице, погрустневшем и отстраненном.
— А куда мы идем? — спросил Паша, чтобы немного рассеять печальное свое впечатление.