Я спустил колесо ещё чуть ниже, чтобы оно глубже зачерпывало воду, зафиксировал лебёдку клином и махнул рукой мужикам:
— На пригорок, орлы! Бревно спускаем! Пора нашу красавицу испытать по-настоящему!
Все как один бросились к штабелю брёвен, что мы привезли вчера. Взяли сосновое бревно, лёгкое, пахнущее смолой и лесной свежестью. Кора местами была ободрана, обнажая желтоватую древесину, смола застыла прозрачными каплями. Прохор с Ильёй, пыхтя и перебрасываясь короткими командами, подтащили его к жёлобу, что мы восстановили после пожара. Жёлоб был выстелен новыми досками, отполированными до блеска — по ним бревно должно скользить, как по маслу.
Все затаили дыхание, будто на фокус смотрели. Даже Ночка, привязанная к дереву, перестала фыркать и жевать траву, словно тоже заинтересовалась происходящим. Я прикинул: вот он момент истины, сейчас всё и решится — или праздник, или конфуз.
— Ну, с Богом, — выдохнул я, перекрестившись.
Бревно, подтолкнутое Ильёй и Прохором, скользнув, плавно пошло вниз, набирая скорость. Сердце стучало, как молот в кузне — громко и часто. Когда оно коснулось пил, раздался звук — резкий и пронзительный, но такой сладкий для моих ушей, что мурашки побежали по спине. Доски, тонкие, ровные, не такие как мужики кололи топором — с кривизной и щепой, начали проходить сквозь блок пил, опилки полетели, как пух с тополей, наполняя воздух древесным ароматом.
Прохор, перекрестясь широким крестом, вскрикнул, глаза его блестели:
— Мать честная, режет! Как по маслу идёт!
Митяй запрыгал ещё сильнее, размахивая руками:
— Глядите, глядите! Ровные какие выходят!
Пётр, улыбаясь во весь рот, хлопнул меня по плечу так, что я чуть не присел:
— Знал, что получится, Егор Андреевич! Никто не верил, а я знал!
А Илья, обычно немногословный, пробормотал, почесывая затылок:
— Барин, это ж… чудо прям какое!
Я не отвечал — не мог, горло перехватило от волнения.
Пока первое бревно, сосновое, пахнущее смолой, допиливалось в жёлобе, мы с Ильёй, не сговариваясь, метнули сверху ещё одно, чтоб подпирало, не давая первому застрять или соскочить. Каретка с пилами гудела, как рой пчёл в жаркий полдень, кривошип стучал четко, без перебоев, а Быстрянка бурлила, весело крутя колесо, будто радуясь новой игрушке.
Внизу, в приёмнике — таком же жёлобе, только покороче, с бортиками по краям, — из-под пил выходили доски: шесть штук, ровные, как по линейке проведенные, одна к одной. Митяй первым подскочил к ним, хватая и ощупывая, словно не веря глазам:
— Гладкие! Ровнехонькие! Как это, Егор Андреевич?
Запах свежеспиленной сосны ударил в нос, смолистый, как сам дух леса. Я пригляделся: доски — одна к одной, одинаковой толщины по всей длине, даже где сучок торчал, спил был гладкий, как новый Машин платок, что Фома привез ей из города. Сказать, что я был доволен — ничего не сказать. Сердце аж заколотилось от радости, и усталость последних дней как рукой сняло.
— Получилось! Ура, мужики! — заорал я, хлопнув Петьку по плечу так, что он покачнулся. — Теперь заживём! Доски свои, не покупные!
— Слава барину! — подхватили Пётр, Илья, Прохор и Митяй, радуясь, как дети. Прохор снова перекрестился широким крестом, буркнув: — Чудо, ей-богу! Как в сказке!
Илья, самый рассудительный из всех, уже прикидывал доски, прикладывая широкую ладонь:
— С такими-то досками, барин, новый амбар за неделю поставим. И крышу на конюшне перекроем. И забор вокруг сада обновим!
Петр подхватил, глаза его блестели от предвкушения:
— И мост через овраг сладим! А то весной как разлив, так ни пройти, ни проехать!
Пока мы гудели, второе бревно уже жужжало под пилами, опилки летели в разные стороны, как пух по ветру. Митяй едва успевал оттаскивать готовые доски, складывая их аккуратной стопкой. Илья с Прохором, не сговариваясь, рванули наверх и кинули ещё одно бревно, чтоб подперло. Увлеклись, как дети на ярмарке: жёлоб гудел, доски выходили из-под блока пил, словно из-под земли росли, а мужики, пыхтя и обливаясь потом, таскали брёвна, будто боялись, что лесопилка сбежит или передумает работать.
За два часа распилили шесть брёвен — я и не заметил, как время пролетело, хотя солнце уже клонилось к закату, окрашивая Быстрянку в золотисто-красные тона. Пот лил градом, рубахи на всех были хоть выжимай, но никто не жаловался — работа спорилась, доски выходили одна к одной. Пётр, жуя пирог из Машиной корзины — последний остался, — орал, размахивая руками:
— Егор Андреевич, это ж доски рекой пойдут! Всю округу обеспечим! Может, и в город возить будем, а?
Митяй, разгоряченный работой и успехом, подпрыгивал на месте:
— А пилить-то как легко! Не то что топором — спина не болит, руки целы!
Прохор, вытирая пот с лица засаленным рукавом, кивал:
— И ровно как! Ни одной кривой, ни одной с задирами! Загляденье!
Я посмотрел на солнце — уже низко, скоро стемнеет. Машина торба опустела, квас выпит, а нам ещё домой добираться.
— Хватит на сегодня, орлы! — скомандовал я, вытирая пот со лба. — Солнце садится, а нам ещё в Уваровку вернуться засветло.
Мужики аж приуныли, как ребятня, у которой конфету отобрали. Лица вытянулись, будто праздник закончился. Прохор, почесав бороду, буркнул, глядя на штабель оставшихся брёвен:
— Барин, ещё бы бревно… Одно бы только, а? Быстро управимся, пока совсем не стемнело.
Я покачал головой, хотя самому хотелось продолжать — азарт разбирал, как в молодости на охоте:
— Завтра, Прохор. Завтра с утра пораньше вернемся и еще напилим. А сегодня хватит — и так больше, чем планировали, сделали. Петь, пошли, колесо приподнимем на ночь из воды.
Мы с Петькой взялись за лебёдку, звёздочки клацнули, проворачиваясь, и колесо медленно поднялось над водой, оставляя капли, что блестели в закатных лучах, как золотые монеты. Пилы замерли, каретка затихла, только Быстрянка ворчала, перекатываясь через камни, будто жалуясь, что работу прервали, когда она только вошла во вкус.
— Завтра еще поработаешь, красавица, — шепнул я реке, похлопав колесо по мокрому боку.
Итог дня превзошел все ожидания: двадцать четыре доски, ровные, как мечта любого плотника, да двенадцать обрезков с краёв брёвен — разной толщины, но для ангара сгодятся на обрешетку или настил. Запах смолы витал в воздухе, как трофей удачной охоты. Мужики, не переставая говорить и обсуждать каждую мелочь, складывали доски в аккуратные штабеля.
— Хороши! — восхищался Илья, поглаживая шершавой ладонью гладкую поверхность. — Как масло!
— И без зазоринки! — вторил Прохор, прищуривая глаз и глядя вдоль доски. — Ровнее стрелы!
Я обошел лесопилку, проверяя, все ли в порядке: колесо поднято, кривошип застопорен, каретка с пилами зафиксирована. На душе было легко и спокойно — сработало, чертежи не подвели, механизм действует как надо.
— Грузим в телегу, мужики, — велел я, глядя, как Митяй пытается обхватить сразу три доски. — Аккуратнее, не торопись, малой, еще успеем. Собираемся домой, в Уваровку! Завтра с рассветом вернемся.
Пётр, подхватив несколько досок, вдруг остановился, лицо его стало серьезным:
— Егор Андреевич, а ведь это… это же мы теперь сами можем что угодно строить! Не то что раньше — топором да пилой вручную, дай Бог за день десяток досок вытесать.
Я кивнул, чувствуя, как гордость разливается по телу:
— Потому и бился над этим, Петр. Чтоб легче было. Чтоб избы новые в Уваровке ставить, амбары, конюшни. Зима-то не за горами, успеть бы до снегов.
Погрузка шла быстро — мужики, несмотря на усталость, работали споро. Ночка, почуяв скорое возвращение домой, фыркала нетерпеливо, переступая с ноги на ногу. Наконец, телега была загружена: доски уложены ровными рядами, инструмент собран.
— По коням, — скомандовал я, забираясь на телегу. — Домой!
Телега двинулась, поскрипывая под тяжестью досок. Солнце село, по лесу пополз туман, где-то вдалеке заухал филин. Мы возвращались в Уваровку победителями — с первым урожаем нашей лесопилки. И я уже видел, как вспыхнут зеленым огнем Машины глаза, когда она увидит эти ровные, красивые доски — первые в нашей округе, сделанные не руками, а машиной.
— Эх, барин, — вздохнул Прохор, шагая рядом с телегой, — теперь заживем! Теперь-то заживем!
Улыбнувшись, я только кивнул. Заживем. Обязательно заживем.
В Уваровке нас встретили, как героев. За околицей, толпились мужики, бабы, дети — все глазели на телегу, будто на чудо-юдо какое из сказки. День уже клонился к вечеру, солнце золотило крыши, а мы, усталые, но довольные, въезжали в деревню. Телега поскрипывала под грузом, Ночка шла медленно, словно понимая важность момента.
Машка выбежала первой, её коса растрепалась, глаза сияли.
— Егор Андреевич! — крикнула она, останавливаясь в двух шагах, тяжело дыша. — Что это за визг был с Быстрянки? Чуть не до небес! Мы уж думали, чудище какое вылезло! Хотели к вам идти, может помощь какая нужна, да папенька не пустил, сказал: «Терпи, барин знает, что делает».
Я усмехнулся, скидывая потную рубаху через голову. Плечи ныли от напряжения после целого дня работы, спина гудела, будто по ней палками били, но внутри теплилась гордость за сделанное. Мы не просто поставили колесо — мы его заставили работать, и результат лежал сейчас в телеге.
— Это мы, — сказал я, объясняя толпе. — То, что с мужиками строили, — получилось. Лесопилка работает.
Показал на телегу, где ровными рядами лежали доски, гладкие, все одна к одной, словно подобранные. Не доски — загляденье!
Мужики замерли, разглядывая наш груз с недоверием. Кто-то почесал в затылке, кто-то качал головой. Один из них подошёл ближе, провёл мозолистой ладонью по краю доски, приподнял её, осмотрел на свет, проверил ровность:
— Это ж сколько времени надо, чтоб так насечь… — пробормотал он, щурясь от вечернего солнца. — Да ещё тонкие такие… Ровные, будто линейкой отмеряны. Я бы за день столько не наколол, даже с помощником.