— По закону, — отрезал Захар. — В острог отправим, пусть власти разбираются.
Тем временем торговцы уже были освобождены. Мужики помогали им подняться, кто-то перевязывал раны, кто-то подал чистую тряпицу, чтобы стереть кровь и грязь с лица. К нам подошел Игорь Савельич. Правая бровь рассечена, под глазом наливался синяк, но держался он прямо, с достоинством.
— Благодарю за помощь, Егор Андреевич, — низкий голос был хриплым от пережитого, но твердым. — Если бы не вы… — он покачал головой, не договорив, но и так было ясно.
— Сам виноват, — я не стал церемониться. — Что не взял с собой охрану. Поскупился? Жизнь дороже денег выходит, а?
Купец нахмурился, но возразить не мог — правда была на моей стороне.
— В следующий раз, — продолжил я, немного смягчив тон, — нанимай охрану. Хотя бы человек пять.
Он медленно кивнул, признавая справедливость моих слов.
— А за сгоревший воз я тебе дам скидку, — добавил я. Но только возьми людей с оружием. Дороги нынче неспокойные.
Купец смотрел на меня с удивлением, явно не ожидая такой щедрости после выговора.
— Благодарю, господин, — он слегка поклонился. — Не ожидал такой заботы.
— Не господин я, — поморщился я. — И забота тут простая — вы мне нужны живыми и чтоб за товаром исправно приезжали, да и мне привозили что заказывать буду, чтоб моего человека не гонять за зря. Мертвые купцы плохо торгуют, сам понимаешь.
Он усмехнулся, морщась от боли. Мужики тем временем осмотрели всех торговцев. К счастью, тяжело раненых не было — в основном синяки да ссадины. Бандиты застали их врасплох, когда те остановились на короткий привал, скрутили быстро, они даже толком сопротивляться не успели.
— Спасибо за спасенные жизни, — торговец протянул мне руку. — Не знаю, как вы узнали, что на нас напали…
— Дым увидели, — я пожал его крепкую ладонь. — Предлагаю вернуться в поселение, заночевать. Отдохнете, придете в себя.
Купец отмахнулся:
— Нет, пойдем дальше. Время — деньги, сами знаете. Да и… — он бросил косой взгляд на бандитов, — кто знает, может, у них еще дружки в лесу бродят. Лучше отсюда побыстрее убраться.
— Как знаешь, — не стал спорить я. — Только будь осторожнее. И держите оружие при себе, не прячьте в телеги.
— Понял, — кивнул он. — Больше такой ошибки не допущу.
Мужики помогли торговцам собрать разбросанные вещи, пока Захар со служивыми занимались бандитами. Тех связали попарно, привязали к телегам — им предстоял пеший путь до города, где их передадут властям.
Об этом я не принимая возражений сообщил Игорю Савельичу:
— Этих с собой заберешь. Мне не с руки с ними возиться. Сдашь в полицию. А то, чего за них выплатят — накупишь зерна, гвоздей, масла, соли, можно пару мешков даже и привезешь. Договорились?
— Сделаю, Егор Андреевич.
Купцы уже собрались, готовые продолжить путь. Их лица были угрюмыми, но решительными. Теперь у каждого на поясе висел нож или топорик — то немногое оружие, что было с собой.
Игорь Савельич подошел ко мне напоследок:
— Мы не забудем, что вы сделали для нас. Долг чести — великий долг.
— Просто будьте осторожнее, — снова повтори я. — И в следующий раз привозите больше товара. Только с охраной.
Он усмехнулся, кивнул и направился к своим. Вскоре их маленький караван скрылся за поворотом лесной дороги.
— Ну что, — Захар подвел ко мне коня, — возвращаемся?
— Да, домой, — решил я. — Нужно все хорошо обдумать. Да и людей предупредить, что возможны… осложнения.
Захар кивнул, соглашаясь с моей логикой. Мы собрались быстро. Последний раз оглядев поляну, где еще дымились остатки сгоревшего воза, я вскочил на Ночку. Странное чувство завершенного, но не законченного дела не покидало меня. Это была лишь первая стычка в войне, о существовании которой я даже не подозревал. И что-то подсказывало — далеко не последняя.
Мы развернули лошадей и двинулись в обратный путь. Ощущая теплую шею Ночки под ладонью, слыша мерный стук копыт по лесной дороге, я чувствовал странное удовлетворение. Сегодня мы спасли жизни невинных людей. И этого, пожалуй, достаточно для одного дня.
Я чувствовал каждую мышцу своего тела. Рука, перевязанная куском рубахи Митяя, ныла. Царапина оказалась глубже, чем показалось сначала. Митяй, ехавший рядом, косился на меня с плохо скрываемым уважением.
— Егор Андреевич, — окликнул он меня, — а научите меня этим вашим штукам? Как вы их через себя кидали, а?
Я усмехнулся:
— Это долгая наука, Митяй. Годы уходят.
— А я не тороплюсь, — улыбнулся он в ответ.
Еще издали мы увидели, что все деревенские высыпали на дорогу, ждали нашего возвращения. Солнце клонилось к закату, окрашивая все вокруг в золотисто-красные тона, и в этом свете фигуры сельчан, толпившихся у околицы, казались вылепленными из теплой глины.
Первой я увидел конечно же Машку. Она стояла чуть впереди остальных, в простом синем сарафане, руки сцеплены перед собой так крепко, что побелели костяшки. Волосы выбились из-под платка, обрамляя лицо прядями. Глаза — широко распахнутые, полные такого неприкрытого беспокойства, что у меня что-то дрогнуло внутри.
Когда наши взгляды встретились, я увидел, как она подалась вперед всем телом, словно хотела броситься навстречу. Но тут же осадила себя, замерла, только грудь высоко вздымалась от частого дыхания. Глаза ее метнулись к моей перевязанной руке, и я увидел, как вспыхнула в них тревога.
Мне вдруг так захотелось соскочить с лошади, подхватить ее на руки, прижать к себе, чтобы успокоить эту бурю эмоций, плескавшуюся в ее взгляде. Но нельзя. Мы оба знали, что нельзя. Я — барин, она — крестьянка. Между нами целая пропасть, заполненная условностями, традициями, ожиданиями. И все же… все же в такие моменты эта пропасть казалась такой незначительной.
— Слава Богу, вернулись! — выдохнула Прасковья, крестясь широким жестом. — Целы все?
Захар спешился первым, коротко кивнул:
— Целы. Бандитов побили. Торговцев освободили.
И как будто эти слова сломали плотину — деревенские женщины бросились к своим мужьям. Беременная жена Петра, едва переваливаясь с ноги на ногу, подбежала к мужу, вцепилась в него, как утопающий в соломинку. Он гладил ее по спине, что-то шептал на ухо, успокаивая.
Жена Ильи, только молча прижалась лбом к его плечу, а он положил ладонь на ее затылок — жест, полный такой глубокой нежности, что смотреть было неловко.
Прохор и Семен, тоже оказались в кольце объятий своих домочадцев — жены, дети, все лепетали, спрашивали, трогали, словно не веря, что живы вернулись.
Я медленно слез с Ночки, погладил ее по шее:
— Молодчина, — шепнул я ей на ухо. — Заслужила отдых.
Повернулся к деревенским, кивнул:
— Все хорошо.
А сам пошел к своему дому. Слышал, как позади меня Машка семенит, стараясь не отстать, но и не приблизиться слишком явно. Чувствовал ее взгляд на своей спине — обжигающий, полный невысказанного.
Поднялся на крыльцо, толкнул тяжелую дверь в сени. Машка юркнула следом, словно маленькая белка. Дверь закрылась, отрезав нас от внешнего мира, погрузив в полумрак и прохладу сеней.
И тут она не выдержала. Разрыдалась, бросилась ко мне, обвила руками шею, прижалась всем телом — теплая, живая.
— Егорушка, — голос дрожал, срывался, — живой! Я как узнала, что бандиты в лесу, чуть с ума не сошла! А у тебя рука! Дай посмотрю, что там, дай!
Она уже тянулась к повязке, и я не стал сопротивляться. Ее пальцы, маленькие, но сильные, ловко развязали узел, осторожно сняли ткань, присохшую к ране. Я поморщился, когда она задела края пореза.
— Ой, Егорушка, — ахнула она, увидев рану. — Кто ж тебя так? Сейчас, сейчас…
Она метнулась в угол, где у меня стоял сундук с травами и снадобьями, достала какие-то корешки, баночку с мазью.
— Сядь, — скомандовала она, и я послушно опустился на лавку.
Машка наклонилась над раной, внимательно осматривая ее. Ее дыхание касалось моей кожи, вызывая мурашки. Прядь волос выбитая из-под платка, щекотала мне плечо.
— Не глубокая, но длинная, — пробормотала она. — Зашивать не надо, но промыть нужно хорошенько. И мазью смазать. И повязку чистую. А то загноится. А коль загноится, так и рука может… — Она осеклась, не договорив страшное.
Я накрыл ее руку своей:
— Машенька, я в порядке. Правда.
Она подняла на меня глаза, полные слез:
— Я так испугалась, Егорушка. Так испугалась. Говорят, их много было, бандитов-то. Говорят, ты как лев дрался… А вдруг бы…
— Но не случилось же, — мягко перебил я. — Все хорошо.
Она шмыгнула носом, решительно утерла глаза тыльной стороной ладони:
— Сейчас обработаю. Потерпи немного, жечь будет.
Она промыла рану отваром каких-то трав — действительно, жгло так, что зубы сводило. Потом нанесла мазь — прохладную, пахнущую хвоей и еще чем-то терпким. Каждое ее движение было полно такой заботы, такой нежности, что у меня перехватывало дыхание. Когда она накладывала чистую повязку, я поймал себя на мысли, что не хочу, чтобы эта процедура заканчивалась.
— Вот, — сказала она, закрепив конец повязки. — Теперь порядок. Только не мочи пару дней. И повязку менять надо каждый день.
Она смотрела на меня снизу вверх, и в ее глазах было столько всего — тревога, облегчение, нежность и что-то еще, чему я боялся дать название.
— Спасибо, Маш, — тихо сказал я.
Она кивнула, опустила глаза:
— Тебе поесть принести? Ты ж с утра небось не ел?
В этот момент в дверь постучали, и голос Митяя прозвучал приглушенно:
— Барин, там народ интересуется, что дальше делать.
Я вздохнул, поднялся с лавки:
— Пойдем, посмотрим, что там.
Машка отступила, давая мне пройти, но перед тем как я открыл дверь, вдруг схватила меня за здоровую руку:
— Егорушка, — прошептала она, — обещай быть осторожнее. Обещай.
Я сжал ее пальцы:
— Обещаю. — Сам же наклонился и крепко поцеловал.
Когда мы вышли на улицу, народ еще толпился недалеко от моего двора. Я подошел ближе и услышал, как мужики, окруженные женщинами и детьми, взахлеб рассказывали о произошедшем. И с каждым пересказом история обрастала все новыми подробностями.