Мы еще раз обменялись рукопожатиями, и проводили Игоря Савельевича.
— Егор Андреевич, — проговорил Фома, когда мы остались одни, — неужто и впрямь такие деньги за стекло платить будут?
В его голосе слышалось сомнение, смешанное с надеждой. Я положил руку ему на плечо.
— Будут, Фома Степанович, будут, — ответил я уверенно. — И даже больше. Ты еще не представляешь, какое дело мы с вами начинаем. Стекло — это будущее. И мы стоим у истоков.
Фома задумчиво покачал головой, пытаясь осмыслить всё происходящее. Для него такие перспективы казались почти сказочными.
— А не боязно вам, Егор Андреевич? — спросил он вдруг. — Дело-то новое, непривычное. Вдруг не выйдет?
Я улыбнулся, глядя на его озабоченное лицо.
— Боязно, Фома, конечно боязно, — ответил я честно. — Всякое дело страх вызывает. Но если страха бояться — так и с места не сдвинешься. А мы не просто деньги зарабатываем — мы историю делаем. Может, через сто лет вспоминать будут: вот, мол, были в Туле мастера, что первое русское стекло выдували. И имена наши в тех рассказах будут.
Глаза Фомы загорелись при мысли о такой исторической перспективе. Он выпрямился, расправил плечи, и я увидел перед собой будущего промышленника, человека дела.
Когда Фома вышел, я быстро сделал несколько чертежей на оставшейся парусине, где изобразил точно такие же формы для бутылок, как сделал кузнец, только по четыре штуки в одной форме, но размером меньше каждая раз в пять (это указал отдельно). Кликнул Митяя, велев тому отнести кузнецу, пока мы собираемся и дал задаток в десять рублей, чтоб тот сделал две таких формы и при первой возможности передал в Уваровку.
Глава 7
На следующий день, с самого утра, мы собрались и поехали к родителям в родительский дом. День выдался ясный, почти безоблачный, и солнце щедро заливало золотистым светом пыльную дорогу, по которой мы ехали в семейной карете, присланной отцом специально по такому случаю. Машка всю дорогу нервничала, теребила кружево на рукаве и то и дело поправляла прическу, хотя та и без того была безупречна.
— Да не переживай ты так, — сказал я, накрывая её руку своей. — Теперь уже всё решено, не выгонят же они нас?
— А вдруг я им не понравлюсь? — тихо спросила она, впервые на моей памяти выглядя по-настоящему неуверенной. — Может, они только для виду согласились, а на самом деле…
— Тогда мы просто уедем обратно, — отрезал я. — Я же не маленький мальчик, чтобы родительского одобрения выпрашивать.
Хотя, говоря по правде, мне и самому было не по себе. Одно дело — получить формальное благословение в церкви, при всех, когда отказать было бы почти невозможно. И совсем другое — приехать в родительский дом, где не то, что все, а каждый угол помнит тебя сорванцом в разорванных штанах, и представить свою невесту, девушку из совсем другого круга.
Родительский дом показался на горизонте — большой, основательный, с колоннами у входа и окнами из слюды, выходящими в сад. Я вдруг увидел его глазами Машки — богатый, почти дворянский, совсем не похожий на тот купеческий дом, где она выросла.
Но волновались мы напрасно. У самого крыльца нас встретила Агафья Петровна, моя нянька, та самая, которую я увидел первой, очнувшись в этом, ставшем мне уже родным мире.
— Сыночек! Кровинушка! Вернулся! — запричитала она, заключая меня в объятия. — А я верила, что у тебя всё получится и батюшка простит за пригрешения твои.
Я отмахнулся, чувствуя, как к горлу подкатывает ком:
— Всё хорошо, нянечка. Вот, познакомься, моя жена, Маша.
Агафья Петровна всплеснула руками, окинула Машку пристальным взглядом с головы до ног, и вдруг, к моему изумлению, заключила её в такие же крепкие объятия, как и меня.
— Красавица! Настоящая боярыня! А глаза-то какие умные! Давно пора было нашему Егорушке остепениться. Пойдемте, пойдемте в дом, заждались вас уже все.
Машка, растроганная таким приёмом, улыбалась сквозь выступившие слезы, и я видел, как с её плеч словно упал тяжелый груз. Первое испытание она прошла — нянюшка, приняла её как родную.
В просторной прихожей, где на стенах висели охотничьи трофеи отца и темнели старинные портреты предков, нас ждали родители и бабушка. Я невольно расправил плечи, готовясь к холодному приёму, но, к моему удивлению, отец шагнул вперёд и крепко обнял меня.
— Не ожидал, сын, — сказал он, и его голос, обычно властный и суровый, звучал необычно мягко. — Думал, что уже не станешь на путь истинный, а оно вот как вышло. Рад за тебя, искренне рад. Ты уж прости, что набросился на тебя так при встрече, не ожидал тебя встретить, дела пошли плохо, буквально перед встречей состоялся диалог с купцами не самый приятный. А тут ты со своей свадьбой, уж не серчай на меня. И Маша твоя пусть не держит зла.
Мы еще раз обнялись, и я почувствовал, как что-то давно застрявшее в груди отпускает, растворяется.
— Как уже случилось, — сказал я примирительно, — хорошо, что сейчас всё наладилось.
Подошла матушка и, утирая слезу кружевным платочком, тоже обняла меня, а потом Машеньку. Она выглядела растроганной до глубины души.
— Машенька, деточка, — говорила она, держа руки моей невесты в своих, — ты уж прости нас за всё. Мы люди старой закваски, не всегда понимаем, как нынче молодежь живёт. Но я вижу, Егорушка наш выбрал достойную девушку. Добро пожаловать в семью.
Бабушка, сидевшая в своём любимом кресле у окна, подозвала нас к себе. Несмотря на возраст, она сохранила ясный ум и цепкий взгляд, от которого, казалось, не могло укрыться ничего.
— Ну-ка, подойди ближе, голубушка, — сказала она Машке, — дай на тебя посмотреть.
Машка приблизилась и, к моему удивлению, опустилась перед бабушкой на колени, склонив голову для благословения. Бабушка положила сухую, покрытую старческими пятнами руку на Машкину голову.
— Хорошая девка, — сказала она удовлетворенно, — крепкая. Такая и род продолжит достойно. Благословляю вас, дети мои. Рада, что внук мой за голову взялся наконец. Давно пора было.
После этого нас повели в гостиную, где уже был накрыт стол для чая. Машка держалась с удивительным достоинством — не заискивала, но и не дерзила, отвечала на вопросы прямо и с умом, и я видел, как в глазах родителей растёт уважение к моей избраннице.
К ужину к нам присоединились ещё несколько родственников, живших неподалеку — двоюродные братья отца с жёнами, его сестра с мужем. Все хотели посмотреть на девушку, сумевшую заполучить в мужья блудного сына семейства. Машка и тут не сплоховала — держалась просто, но с тем достоинством, которое не купишь ни за какие деньги.
Ужинали в столовой при свечах, и старинное серебро поблескивало в их мягком свете. Разговор тёк неспешно — все спрашивали, как дела в Уваровке, бабушка тоже любопытствовала, она там совсем давно была.
— А в доме-то каком живете? — интересовалась матушка, накладывая Машке румяный пирог с грибами.
— Дак в бабушкином, — ответил я, — но к осени или новый поставлю или этот утеплим и уже на будущий год новый возведем. Да и хозяйство растёт, работников прибавляется, надо всех разместить с удобством.
— Это правильно, — кивнула матушка, — о людях нужно заботиться. От того и достаток в доме.
С отцом разговор зашёл о делах. Я особо не распространялся на счёт стекла, но про лесопилку он сам спросил — видать, навел справки у своих знакомых купцов.
— Говорят, ты лес заготавливать начал? — спросил он, подливая мне наливки собственного приготовления, тёмно-вишнёвой, густой как кровь.
Я подтвердил, что стал лес заготавливать и на доски распиливать.
— Дело хорошее, — одобрил отец, — особенно сейчас, когда строительство везде идёт. Ты с кем торгуешь-то? С Игнатьевым, поди?
Я рассказал о своих торговых делах, умолчав, конечно, о конфликтах с местными купцами. Незачем родителей тревожить.
— Вот только с людьми беда, — пожаловался я, — даже с города стал переманивать. Желающих не так много, как нужно.
— Да, наслышан, — кивнул отец. — У самого такая же проблема. Все норовят в город уйти, полегче работу искать.
Он задумался, покрутил в пальцах серебряную рюмку, словно взвешивая что-то, и вдруг сказал:
— А что, если я тебе пару семей со своих деревень отдам? Есть у меня Ивановка и Петровка, не близко к твоим местам, но и не так чтоб совсем далеко. Там народ работящий, но земли маловато, теснятся. Я бы мог отпустить несколько семей, если обещаешь обустроить их как следует.
Я даже не сразу поверил своим ушам. Отец, который готов был меня сватать за непонятно кого лишь бы на пять тысяч озолотиться, теперь сам предлагал мне людей?
— Конечно, — согласился я, стараясь не выдать своего изумления, — обустрою как положено. И жильё справное, и работа по силам.
— Ну вот и порешили, — кивнул отец. — После свадьбы отправлю к тебе старосту, пусть всё оформит как следует.
Машка, слушавшая наш разговор, просияла. Она-то понимала, что это значит — отец признал меня не просто блудным сыном, вернувшимся в семью, но хозяином, которому можно доверить людей.
После ужина женщины ушли в гостиную, а мы с отцом остались в кабинете, куда он пригласил меня для более серьёзного разговора. Там, за бокалом старого вина, припасенного для особых случаев, он вдруг сказал:
— Ты не думай, сын, что я не знаю, как тебе досталось твоё дворянство и боярство для твоей Машеньки. Губернатор-то хоть и молчит, но люди говорят.
Я напрягся, готовый защищаться, но отец лишь усмехнулся:
— Да не кипятись ты. Я не в упрёк это говорю. Наоборот, уважаю. Не каждый сумеет так повернуть дело. Значит, есть в тебе деловая хватка.
Он отпил вино и посмотрел на меня долгим взглядом:
— Только помни, сын: с властями дружить — дело тонкое. Сегодня они тебе помогают, а завтра могут и спросить за это. Будь осторожен. И если что — знай, что отчий дом для тебя всегда открыт.
В этих словах я услышал не только предостережение, но и признание — признание меня как равного, как мужчины, способного принимать решения и нести за них ответственность. И это признание было дороже любых титулов и званий.