Поздно вечером, когда мы с Машкой наконец остались одни в отведённой нам комнате, она села на край кровати и вдруг разрыдалась — не от горя, а от переполнявших её чувств.
— Они приняли меня, — шептала она сквозь слезы, — по-настоящему приняли. Я так боялась, что они будут смотреть на меня свысока, считать недостойной…
Я сел рядом и обнял её за плечи:
— Глупенькая, как они могли не принять тебя? Ты ведь теперь боярыня Мария Фоминична, жена их сына. А кроме того, — добавил я, целуя её мокрую от слёз щеку, — ты просто самая лучшая девушка на свете. И они это сразу поняли, потому что не дураки.
Машка засмеялась сквозь слезы и прижалась ко мне, и в этот момент я почувствовал себя по-настоящему счастливым человеком — у меня была любимая женщина, уважение родителей и своё дело, которое с каждым днём росло и крепло. Что ещё нужно человеку для счастья?
А утро началось с традиций, которые я в своем двадцать первом веке и отродясь не знал. Одним словом — свадьба в родительском доме.
Разбудили нас ещё до рассвета — точнее, разбудили меня, ибо Машенька, как выяснилось, давно уже была утащена тётками и их сёстрами для каких-то таинственных приготовлений. Я же имел сомнительное удовольствие быть поднятым с постели своим новоиспечённым дядюшкой Степаном, который, судя по запаху, успел с утра пораньше приложиться к хмельному.
— Вставай, вставай, купец заморский! — гаркнул он, срывая с меня одеяло. — Готовься выкупать женушку свою!
— Какой ещё выкуп? — промычал я, пытаясь нащупать одеяло. — Мы уже венчаны.
Степан расхохотался так, что заходили ходуном стены.
— Это по церковному закону вы повенчаны, а по нашему, по родовому, ещё надобно выкуп заплатить! Уж не думал ли ты, что тебе такая красавица, как Машенька, даром достанется?
Я застонал и сел на кровати. Голова после вчерашнего гудела, как церковный колокол. Впрочем, вспомнив минувшую ночь, я не мог не улыбнуться.
— Вижу, вижу, вспомнил что-то приятное, — подмигнул Степан. — Ну-ка, одевайся быстрее, жених! Внизу уже все собрались.
— Кто — все? — спросил я, натягивая порты.
— Как кто? Родня, конечно! Тётки, дядьки, кумовья, сватья… Всех и не упомнишь! А ты думал, свадьба — это только «да» в церкви сказать? Э, брат, у нас так не делается!
Наскоро умывшись и одевшись, я спустился вниз и оторопел. Горница была полна народу — большей частью незнакомого. Судя по нарядам, тут собрались представители всех сословий — от зажиточных купцов до бояр. Увидев меня, толпа разразилась приветственными криками:
— Жених идёт! Жених пожаловал!
Я растерянно улыбался, пытаясь понять, что от меня требуется. На помощь пришёл Фома, вынырнувший из толпы с кружкой сбитня в руках.
— Вот, выпейте для храбрости, — шепнул он, сунув мне в руки дымящийся напиток. — Сейчас начнётся.
— Что начнётся? — так же шёпотом спросил я.
— Выкуп невесты, — хмыкнул Фома. — Вам предстоит пройти испытания, чтобы доказать, что вы достойны Машеньки.
Я едва не поперхнулся сбитнем.
— Но мы же уже… — начал было я, но Фома только махнул рукой.
— Знаю, знаю. Но традиция есть традиция. К тому же, людям повеселиться хочется. Вы уж не подкачайте.
И началось. Сначала меня заставили отгадывать загадки — одна заковыристее другой, при чем это все с учетом на начало девятнадцатого века. Потом пришлось пить из чаши, в которой, клянусь всеми святыми, была не медовуха, а какое-то зелье, от которого язык прилип к нёбу, а глаза едва не выскочили из орбит. Затем последовали силовые испытания — поднять мешок с мукой, перетянуть канат со Степаном (которого я, к его изумлению, всё-таки одолел), станцевать вприсядку (тут я, признаться, выглядел не лучшим образом).
И всё это сопровождалось требованиями выкупа: то платок шёлковый подай, то монету серебряную, то конфеты заморские. К счастью, я, наученный Фомой, заранее набил карманы всякой всячиной, так что отделывался малой кровью.
Но самое странное ждало впереди. После всех испытаний меня усадили на лавку и завязали глаза платком.
— А теперь, барин, — пропела одна из тёток, рыжая и румяная, как наливное яблочко, — ты должен среди десяти девиц узнать свою суженую! По рукам, по голосу, по запаху — как хочешь, только не ошибись!
— А если ошибусь? — спросил я, чувствуя, как к горлу подкатывает паника.
— Тогда придётся тебе жениться на той, кого выберешь! — расхохотался кто-то из толпы, и все подхватили этот смех.
Я сидел с завязанными глазами, а передо мной, судя по шороху платьев и приглушённым хихиканьям, выстроились в ряд девушки. Одна за другой они подходили ко мне, давали дотронуться до своих рук, что-то шептали на ухо. Я честно пытался угадать по запаху волос, по нежности кожи, по дрожанию голоса — ту единственную, которую уже знал каждой клеточкой своего тела.
Когда подошла седьмая по счёту девушка, сердце моё забилось чаще. Запах лаванды и ещё чего-то неуловимого, присущего только ей… Тонкие пальцы, чуть дрожащие в моих ладонях… И едва слышный шёпот: «Это я, глупый».
— Вот она, моя жена! — воскликнул я, срывая повязку.
Передо мной стояла Машенька — раскрасневшаяся, с блестящими глазами, в праздничном сарафане, расшитом жемчугом и бисером. Волосы её были заплетены в сложную косу и уложены короной вокруг головы. Она была так хороша, что у меня перехватило дыхание.
Толпа разразилась одобрительными возгласами. Тётки утирали слёзы умиления, мужики радостно требовали ещё вина ради такого случая.
— А что, если бы я не угадал? — шепнул я Машеньке, когда она села рядом со мной.
— Я бы тебя прибила, — так же шёпотом ответила она, улыбаясь. — А потом всё равно забрала бы к себе.
Только к обеду мы сели за стол. Он ломился от яств, все нас поздравляли, кричали здравницы.
Чего там только не было! Жареные поросята с яблоками, гусь, фаршированный кашей и черносливом, рыба, студень, от которого ложка стояла колом, пироги всех мастей и размеров — с мясом, с рыбой, с капустой, с яйцами и луком. Соленья и моченья в деревянных кадках, грибы, огурцы, помидоры. А уж о напитках и говорить нечего — мёд, пиво, квас, наливки всех цветов и вкусов… Столы буквально прогибались под тяжестью угощения.
Сидели мы с Машенькой во главе стола, на почётном месте. По старинному обычаю, нам полагалось есть из одной тарелки и пить из одной чаши — «чтоб жизнь одна была на двоих». Машенька смущалась, я тоже чувствовал себя неловко под прицелом десятков глаз, следивших за каждым нашим движением.
— Горько! — вдруг выкрикнул кто-то, и крик этот подхватили все присутствующие. — Горько! Горько!
Я наклонился к ней и нежно коснулся губами её губ. Но толпе этого показалось мало.
— Да что ж это за поцелуй такой? — загудели гости. — Разве ж так целуют молодую жёну? Горько! Ещё горше!
И пришлось нам целоваться по-настоящему, под одобрительный гул и свист собравшихся.
А потом начались танцы и песни. Я и не подозревал, что у родственников такие зычные голоса и такая неуёмная энергия. Они пели, приплясывали, кружились в хороводах, не выказывая ни малейших признаков усталости. Меня же, признаюсь, уже пошатывало — то ли от выпитого, то ли от переизбытка впечатлений.
Молодые девушки, раскрасневшиеся и хихикающие, всё пытались утащить Машеньку куда-то для какого-то ритуала. Она отнекивалась, бросая на меня умоляющие взгляды, но в конце концов сдалась и ушла с ними. Вернулась она минут через двадцать, ещё более смущённая, но с решительным блеском в глазах.
— Что они с тобой делали? — спросил я, когда она вновь села рядом.
— Не спрашивай, — покачала головой Машенька. — Женские секреты. Но если не принесёт нам счастья в супружестве — я им всем косы повыдергаю!
Ближе к вечеру начались дарения. Гости по очереди подходили к нам, говорили добрые пожелания и вручали подарки. Кто-то дарил серебряные ложки («Чтоб всегда сыты были!»), кто-то — полотенца и скатерти («Чтоб дом полной чашей был!»), кто-то — петуха и курицу в корзине («Чтоб плодились и размножались!»). Последнее вызвало у меня нервный смешок, который я постарался замаскировать под кашель.
К закату солнца гулянье достигло апогея. Кто-то уже спал под столом, кто-то затянул заунывную песню о несчастной любви, кто-то пытался станцевать между столов, рискуя обрушить всю конструкцию. Женщины, раскрасневшиеся, громко обсуждали, когда ждать первенца и будет ли это мальчик или девочка.
— Пора бы нам и честь знать, — шепнула мне Машенька, утомлённо прислонившись к моему плечу. — Ещё немного, и я усну прямо здесь.
Я кивнул, разделяя её чувства. Но уйти оказалось не так-то просто. Каждый из гостей считал своим долгом ещё раз поздравить нас, поцеловать, обнять, дать какой-нибудь совет по семейной жизни. Некоторые из этих советов заставляли Машеньку краснеть до корней волос, а меня — искать глазами ближайшую дверь.
Наконец, после долгих прощаний, благодарностей и обещаний не затягивать с первенцем, мы смогли уединиться. Уже попав в мою комнату, которая теперь стала нашей с Машкой, мы, добравшись до кровати, банально уснули — сил после всех этих гуляний не осталось совершенно.
Я лежал, слушая ровное дыхание Машеньки, и думал о том, какой странный выдался день. Все эти обычаи, ритуалы, традиции… эта новая жизнь, новая семья, новые правила… Что ж, решил я, засыпая, буду учиться. В конце концов, разве не для этого я здесь? Чтобы узнавать, понимать, принимать. И, может быть, однажды стать по-настоящему своим в этом странном, но таком живом мире.
На следующее утро, едва первые лучи солнца окрасили небо в нежно-розовый цвет, мы стали собираться домой, к себе в Уваровку. Машенька хлопотала с узелками да котомками, увязывая гостинцы, что надавала ей моя матушка. Я же сидел в горнице с отцом, обсуждая последние дела торговые да хозяйственные.
Бабушка, заслышав о нашем скором отъезде, всплеснула руками и принялась ворчать, что могли бы и внучата подольше погостить, что не набрались ещё они родительского благословения вдосталь, не отведали всех угощений, что были наготовлены.