Как же хорошо все-таки в такие моменты. Утренняя тишина, спокойствие, и рядом — самый родной человек. В такие минуты мир словно замирает, позволяя насладиться каждой секундой уединения, каждым ударом двух сердец, бьющихся почти в унисон.
Но Машка видать почувствовала, что я не сплю. Она потянулась — как наша Бусинка, вот точно. Изогнулась, выгнув спину и вытянув руки над головой, точь-в-точь как наша кошка после долгого сна.
Я обнял её ещё крепче, вдыхая аромат волос и чего-то неуловимого её, Машиного, такого родного до боли.
— Ой, ты чего, Егорушка? — сонно прошептала она, поднимая на меня свои удивительные глаза.
— Люблю тебя, — просто ответил я, перебирая пальцами пряди её волос.
— И я тебя, — она улыбнулась той особенной улыбкой, которую приберегала только для меня, от которой у меня каждый раз что-то переворачивалось внутри.
Она поцеловала меня, я ответил. От этого поцелуя по телу разлилось тепло, постепенно перерастающее в жар, в желание, которое невозможно было сдержать.
Всё вокруг закружилось в вихре чувств и ощущений. Мир сузился до одной точки — там, где были мы двое. Её руки — нежные, но уверенные — скользили по моей спине, оставляя за собой дорожки мурашек. Мои пальцы запутались в её волосах, таких шелковистых и податливых. Наши дыхания смешались, стали одним на двоих, прерывистым и горячим.
Постель под нами сбилась в комок, но нам было всё равно. Машенька прильнула ко мне всем телом, такая тёплая, такая желанная. Я чувствовал, как бьётся её сердце — быстро-быстро, созвучно с моим. Солнечный луч, пробившийся сквозь ставни, осветил её лицо, и я на мгновение замер, поражённый её красотой — той естественной, утренней, без прикрас, самой настоящей.
Её глаза затуманились, веки полуприкрылись, а губы приоткрылись в беззвучном выдохе. Я целовал её шею, плечи, ключицы, спускаясь всё ниже, вдыхая запах её кожи, запоминая каждый изгиб её тела, хотя давно знал его наизусть. Она выгнулась навстречу моим прикосновениям, тихо постанывая, когда мои губы касались особенно чувствительных мест.
Время растворилось, перестало существовать. Остались только мы двое, наши тела, сплетённые в танце страсти, наши шёпоты и вздохи. Мы растворились друг в друге, став единым целым, две половинки одной души.
Когда всё закончилось, мы лежали, тяжело дыша, взмокшие и счастливые. Машенька положила голову мне на грудь, и я чувствовал, как быстро-быстро бьётся её сердце, постепенно замедляясь, возвращаясь к обычному ритму. Я гладил её по спинке, чувствуя под пальцами шелковистую кожу и выступающие позвонки.
В общем, утро у нас началось уже когда солнце высоко взошло над лесом. Мы ещё немного понежились в объятьях друг друга, не желая разрушать волшебство момента, не готовые отпустить этот миг и вернуться в реальность с его заботами и делами. Машенька водила пальцем по моей груди, рисуя какие-то одной ей понятные узоры, а я перебирал её волосы, наматывая локоны на палец и отпуская их.
— Нужно вставать, — наконец сказала она с лёгким вздохом. — Вся деревня уже проснулась, а я ещё даже завтрак не приготовила.
— Ещё пять минуток, — попросил я, не желая отпускать её из своих объятий.
Она улыбнулась, чмокнула меня в нос и всё-таки выскользнула из постели делать нам завтрак, а я ещё несколько минут повалялся в постели, наслаждаясь её запахом, оставшимся на подушке, и воспоминаниями о только что пережитой близости.
Когда я всё же выбрался из кровати, умылся и оделся, из кухни уже доносились аппетитные запахи. Машенька колдовала у печи, напевая что-то под нос. Её волосы были собраны в небрежный пучок, из которого выбивались непослушные пряди, а на щеках играл румянец то ли от жара плиты, то ли — как мне хотелось думать — от нашего утра.
Перекусив яичницей с хрустящими ломтиками жареного сала и ароматным хлебом, который Машенька испекла вчера, запивая всё это крепким чаем с мятой, я почувствовал, как силы возвращаются к моему телу. Желток яиц был идеально жидким и растекался по тарелке золотистой лужицей, а сало хрустело на зубах, оставляя на языке солоноватый, насыщенный вкус. Хлеб — с хрустящей корочкой и мягким мякишем — так и просился в рот.
— Восхитительно, — похвалил я, отправляя в рот очередной кусок. — Ты волшебница, Машка.
Она улыбнулась, довольная комплиментом, и подлила мне чаю.
— Ешь-ешь, тебе силы понадобятся. Захар говорил, что сегодня работы много, они там без тебя не справятся.
Я кивнул, прожёвывая яичницу. Строительство новых домов для приезжающих семей было нашим общим делом, и там обязательно нужно было все проконтролировать и убедиться, что успеем к сроку.
Позавракав, я вышел во двор. Утро уже окончательно вступило в свои права — солнце припекало, обещая жаркий день, птицы наперебой щебетали в ветвях яблонь, а из соседского двора доносилось довольное кудахтанье кур. Наша Бусинка, вышла из-под крыльца и потёрлась о мои ноги, требуя внимания. Я наклонился и почесал её за ухом, на что она ответила громким мурлыканьем.
Первым делом решил пойти на стройку. Там Захар с Михаилом смотрели, где лучше и как ставить три дома. Они стояли на пустом участке на краю деревни, активно жестикулируя и о чём-то споря. Увидев меня, оба приветственно подняли руки.
— Егор Андреевич! — воскликнул Захар, — как раз вас ждём. Не можем решить, где третий дом ставить. — Вот глядите, — он указал рукой. — Если в этой низине, то летом хорошо, прохладнее будет, но весной паводок может доставить проблемы.
Я окинул взглядом расчищенную площадку, где уже были размечены места под два дома, и место, которое они обсуждали для третьего. Затем, улыбнувшись, сказал:
— Я упрощаю вам задачу — нужно будет поставить два дома, чтоб быстрее, — сказал я, указывая на участок. — А одну семью, которая приедет, в старый дом Степана поселим.
Мужики переглянулись, обдумывая мои слова.
— А он крепкий ещё? Дом-то Степанов? — спросил Захар с сомнением. — Сколько ему, лет пятьдесят уже?
— Крепкий, — уверенно ответил я. — Я вчера осмотрел его. Крыша цела, стены стоят хорошо, печь в порядке. Конечно, подлатать кое-где придётся, но это быстрее, чем новый дом с нуля ставить.
Михаил почесал затылок, явно прикидывая в уме объем работ.
— Да, в этом что-то есть. Степан хозяин хороший, дом у него добротный. Ну а мы его подновим малость, и будет как новенький.
— Вот и я о том же, — кивнул я, довольный, что моё предложение нашло понимание. — Так и времени меньше потратим, и к приезду новых жителей успеем точно.
Захар кивнул и хлопнул в ладоши.
— Ну что ж, тогда решено. Два новых дома и один обновлённый. Мужиков разделите — часть на новостройку, часть на ремонт Степанова дома.
Я кивнул, довольный принятым решением. Так мы точно успеем до приезда новых семей.
— Сегодня начнём с разметки, — сказал я, закатывая рукава. — К вечеру, если погода позволит, можно и ямы под столбы выкопать.
Мужики согласно закивали, и направились к расчищенной площадке, где вскоре должны были вырасти новые дома.
Потом мне встретился Степан.
— Иди-ка сюда, разговор есть, — окликнул я его, остановившись возле амбара.
— Звали, барин? — спросил он, подходя ко мне.
— Да, звал, — кивнул я. — А скажи-ка мне, много ли ягод насобирали на зиму?
Степан оживился, словно вопрос этот был ему по душе. Он даже распрямился немного, и в глазах мелькнуло что-то похожее на гордость.
— Да, бабы с детворой ходили, много насушили, — ответил он, переминаясь с ноги на ногу. — Сейчас яблоки пошли — тоже режут и сушат. Малина заканчивается уже — много насушили.
Я кивнул, довольный ответом. Значит, с витаминами зимой проблем не будет. Цинга — страшная вещь, особенно в конце зимы, когда запасы истощаются, а до свежей зелени ещё далеко.
— Вот пусть ещё листья малины собирают и сушат, — сказал я, прикидывая в уме необходимые запасы.
Степан кивнул с серьёзным видом, словно я поручил ему государственной важности дело:
— Сделаем, барин.
А ещё, подумал я, что в это время-то обезболивающих не было, и из жаропонижающих были только липа да малина, а осень не за горами. Скоро пойдут простуды, потом и грипп, а то и что похуже.
Вот и сказал Степану:
— Найди иву, там за огородами, вдоль ручья я видел растут, да коры с неё надерите с мешок или полтора.
Степан посмотрел на меня с недоумением, почесал затылок, сдвинув шапку на лоб:
— А это зачем, Егор Андреевич?
— А это, чтоб потом в деревне лихоманки проходили быстрее, — ответил я, разглядывая его недоверчивое лицо.
В глазах Степана мелькнуло что-то похожее на суеверный страх:
— Колдовство какое, Егор Андреевич?
Я едва сдержал смешок. Вот как объяснить необразованному крестьянину, что в ивовой коре содержится салицилат — природный аспирин, который снимает боль, жар и воспаление? Да ещё так, чтобы не прослыть колдуном, которого потом при первой же эпидемии могут и на вилы поднять?
— Да нет, наука восточная, — ответил я, напустив на себя важный вид.
А что мне было ещё отвечать⁈ Не рассказывать же ему о салициловой кислоте и её производных, о которых он в жизни не слышал и не поймёт. Восточная медицина звучала для него загадочно, но не так пугающе, как колдовство.
— Ладно, — сказал я, меняя тему, — пошли хоть кроликов покажешь, а то ж и не видел.
Степан заметно приободрился, видимо, рад был перейти от непонятных ему материй к чему-то конкретному и привычному. Он повёл меня за сараи, где под навесом стояли деревянные клетки.
Степан подвел меня к клеткам, там каждая мамка с крольчатами в отдельном отсеке была, и кролики уже сами по-тихоньку возле крольчихи копошились. Серые, белые, пятнистые — настоящее кроличье царство. Крольчата, ещё совсем маленькие, розовые, как новорождённые мышата, копошились в гнезде из сена и шерсти, которое заботливая мать устроила в углу клетки.
Я разглядывал пушистое хозяйство. Хорошее дело — кролики. Неприхотливые, плодовитые, и мясо вкусное, нежное. К зиме будет у нас и мясо, и шкурки на шапки и воротники.